Шторы и в единственной комнате, и на кухне оказались плотно закрыты, но полуденное солнце все же пробивалось через щелки и давало довольно света, чтобы различить: на разбутыренной постели размера «кинг-сайз», отражаясь в огромном зеркале, в неестественной позе, запрокинувшись, лежала совершенно голая, очень красивая и неоспоримо мертвая медсестра Мачникова. На полу подле кровати валялся использованный шприц. Жертва № 3 Ольга Мачникова. Сорока днями ранее Я всегда мечтала выбраться из нашего городка. И еще я любила секс. И сейчас люблю. О таких, как я, мужчины часто говорят: «Слаба на передок». Или: «Безотказная». Или что-нибудь совершенно похабное, на букву «б». Как и все, что обычно придумывают мужики про противоположный пол, это, во-первых, чрезмерно грубо и неприкрыто, а во-вторых, справедливо лишь отчасти. Потому что только дурак или подлец может сказать обо мне, что я даю прям вот всем подряд. Но, повторюсь, и мужчины как вид, и сам, как говорится, процесс (да и результат!) мне обычно нравятся. Хотя гораздо более социально приемлемым считается изображать из себя недотрогу (и прожить в итоге фригидной, а то и девственной дурой). Наверное, мне с самой собой повезло, потому что у меня тело оказалось очень отзывчивое. Многие тетки об этом лишь мечтают, а мне не нужно чрезвычайных ухищрений, чтобы испытать вот это все: фейерверк, всполохи, взрывы, разноцветные огоньки. Даже не зная еще, как это называется, я в семилетнем возрасте с соседом Киркой на территории заброшенного Борисоглебского монастыря в «больничку» играла (прости меня, Господи). И женщиной стала (а мы у нас в городке взрослели рано, делать ведь больше нечего было) в тринадцать лет — слава богу, мама так и не узнала. И чудом, сама судьба меня хранила, я не принесла моей родительнице в подоле и не заразилась дурной болезнью. Может, потому что первый мой мужчина к тому времени был студентом-третьекурсником мединститута и хорошо представлял, как от всего нежелательного, с чем любовь связана, предохраняться. И меня научил. Если б Родион (так моего медика звали) не бросил меня, когда я на втором курсе училась, и не предпочел мне, подлец, упакованную дочку тверского бизнюка — я была б готова всю жизнь с ним разделить. Даже, наверное, ему не изменяла бы, только уж в совершенно особенных случаях. Но я отплакалась, как он меня бросил, и не стала ни искать ему замену, ни вообще целиться на долгосрочные отношения. Родька еще мне, тринадцатилетней, внушил, что родимый городок — это скучно, уныло, мелко, нелепо. Что мне там делать-то? В конкурсе на лучшую пожарскую котлету участвовать? В гостничном баре снимать на одну ночь женатиков-вертолетчиков, приехавших квалификацию в центре боевого применения повышать? В золотошвейном магазине продавать туристам пояса расшитые, портмоне да очечники? Но у Родиона у самого беда оказалась в том, что он никуда дальше и выше Твери не заглядывал, а я сразу, как только после девятого туда в колледж уехала, поняла, что областной центр — такая же точно дыра, как Торжок, только с троллейбусами. И стремиться следует как минимум на ступеньку выше — в Москву, а то и на две: в Лондон, Париж, Нью-Йорк. Но если возвыситься до Москвы у меня получилось, то дальше — не очень и теперь вряд ли получится. Хочу, чтобы вы меня правильно поняли: любовь и мужчины дарили мне удовольствие и бесценный жизненный опыт — но я не продавалась за деньги или блага. В последнем, в выжимании выгод из любви, сильный пол нашему, слабому, еще сто очков вперед даст — пример моего Родика и его женитьбы налицо. Мне же нравилось, что называется, искусство ради искусства. Я любила и то удовольствие, что приносила любовь, и весь антураж, который вокруг нее растекается. Люди, они же все разные. И мужики — тоже разные. Они по-разному пахнут, по-разному добиваются. По-разному ухаживают, проникают, вцепляются, финишируют. Одна подружка моя, уже в Москве, говорила, что я, дескать, мужиков коллекционирую. Ну, наверное, в каком-то смысле — да, коллекционирую. Да, мне интересно познавать каждого, кто мне нравится, и в определенном смысле всеми ими пользоваться. Не в том дело, что я с них чего-то тяну или живу за их счет. Я категорически против этого. Не, ну если товарищ приглашает меня, с недвусмысленными последующими намерениями, в шикарный ресторан, я с ним пойду, если он мне нравится. Но если чувак, который мне — фу и никак не вызывает желания, вдруг предложит (бывали такие случаи, и не раз) провести недельку на Мальдивах или отпуск на шикарной яхте — я откажусь. А если противный — так в резкой форме. Да высмею, обожгу словом, чтоб больше не лез. Потому что чем это отличается от банальной проституции, когда стольник гринов оставляют наутро на тумбочке? Поэтому никакая я не безотказная, а очень даже наоборот. Ключевые слова здесь, определяющие мою суть, просты: я люблю, когда мне нравится, и не люблю — когда нет. И я дорожу своим образом жизни, это мое искусство, или хобби, или спорт — называйте как хотите, — как кому-то нравится заниматься танцами, или теннисом, или марки коллекционировать. А еще я обожаю адреналин. Когда любовь на грани, с риском, под страхом разоблачения — вот тогда наслаждение взрывается в моей голове прямо-таки сотней разноцветных иголочек. Да, мне нравится, когда меня вдруг начинают ласкать в ресторане под скатертью — вроде бы втайне, а на виду у всего зала; я люблю заниматься любовью на заднем сиденье в наглухо затонированной машине, когда вокруг люди и снуют другие авто; один из прекраснейших пиков наслаждения я взяла однажды в кабинке колеса обозрения… А еще мне нравится новая мода делать совмещенные кабинки для М и Ж туалетов в хороших ресторанах. Случалось, во время обеда/ужина я встречалась взором с великолепным самцом, взглядами мы сговаривались, и при том, что и он, и я были со спутником/спутницей, чуть позже мы сталкивались в этих самых кабинках, и бросались в объятия, и сплетались — а вскоре как ни в чем не бывало возвращались, да, немножко раскрасневшиеся и удовлетворенные, к своим обычным сателлитам. (Хотя я, если честно, после того, как мой случайный спутник, зачастую даже не известный по имени, убегал, долго сидела на фаянсовом друге и медленно приходила в себя, возвращалась в действительность.) У меня первые месячные еще не пришли, когда я заметила, что у меня от мужиков отбоя нет, прямо-таки липнут они ко мне, только выбирай и сортируй — хотя намного более красивые внешне, если говорить объективно, и фигуристые сверстницы гораздо меньше авансов от них получали. Родька меня, конечно, просветил, в чем дело, — и в его объяснениях присутствовала, конечно, и волнующая(ся) попа, и выдающаяся, во всех отношениях, грудь. Но главное, что заставляло их ко мне подкатывать, сформулировал мой второй настоящий возлюбленный. Это случилось, когда я в Первопрестольную перебралась, и мою изюминку втолковал мне Филя, кинорежиссер — ну, точнее, студент режиссерского факультета ВГИКа (чем он, конечно, неслыханно гордился). Именно он, кстати, имел меня в своей общаге на улице Бориса Галушкина так, чтобы я стояла у окна, лицом ко всему огромному городу. Там улица широченная, напротив никаких домов, мы на одиннадцатом этаже, нас никому не видно, но если он сзади, я видела сквозь полусомкнутые веки (он заставлял меня смотреть) все мельтешение улицы, людей и машины — большое наслаждение оказалось, кстати! Так вот, он мне меня объяснил выспренно, но образно: «Ты потому успех имеешь, что у тебя в глазах цветок любви вырастает. Обещание, вызов!» Разумеется, Филя меня обещал снять в своем кино, но денег на постановку ему все не давали и не давали, а потом он, гад, уехал пробиваться в Голливуд, но меня с собой не взял. И до него, и после у меня случалось множество встреч — но он второй был, после Роди, с кем я крутила так долго, чуть не три года. Параллельно с ним у меня, конечно, заводились романчики, и он не ревновал, не возражал, а даже, наоборот, заставлял меня во всех подробностях рассказывать: с кем, как, когда. Сам тащился от этого и меня возбуждал. Но кроме Роди да Фили постоянство мне быстро надоедало. Та же моя подружка про меня говорит, что мне мой пол, женский, выдали по ошибке, потому как я, будто козел какой-то, мужик-самец, по природе полигамна. Может быть, может быть. Словом, жизнь у меня интересная. Я даже хотела блог вести, под псевдонимом, конечно, — записывать истории типа «Дневника девочки по вызову» или «Записок проститутки Кэт», только безо всякой проституции, а из любви к искусству. Но никакого таланта, а главное, желания собственные эскапады описывать у меня не нашлось. Мне само по себе действие нравится, а не рассказывать о нем, я люблю здесь и сейчас, а не вспоминать и потом мусолить. Но вот в итоге моя огневая жизнь не понравилась кому-то там, наверху — меня, видимо, наказал Господь, или рок, или мироздание — нет, не стыдной болезнью, о которой вы, возможно, подумали. Другую он мне выписал карму — видимо, вселенная как-то запрещает образ жизни, подобный моему, чем-то он ей не нравится — ревнует она, что ли? — поэтому и мне в итоге отмерила срок не слишком долгий. И он, по всему судя, скоро кончается. Но нет, больничные палаты, катетеры, торчащие из разных мест, — это не по мне. Я как жила весело, на всю катушку — так и помереть хотела бы. Поэтому задание, которое я получила, очень пришлось мне по сердцу. Прямо-таки в жилу оно мне пошло, как маслом помазали. И объект оказался совершенно непротивный. Даже наоборот. Староват, конечно. Но, как говорится, богатые мужики старыми не бывают. А он вдобавок оказался умен, обеспечен, галантен. Мне выслали его фотографию, адрес, телефон, номер тачки, а также ссылку на аккаунты в Фейсбуке и Инстаграме — объект, невзирая на свой изрядный возраст, в них очень не часто, но светился. Последнее, как я поняла, для того, чтобы я его как следует изучила — и я это сделала. Не спеша составила план, как проникнуть к нему — в душу, в штаны и в квартиру. После того как знакомство случится, я собиралась действовать максимально быстро, но не для того, чтобы он не успел надоесть, а чтобы оставлять как можно меньше следов. Ведь ясно, как дважды два, что чем больше ты трешься рядом с объектом, тем больше оставляешь вокруг него собственных меток. Я даже чуток последила за ним. Дядечка много работал, из дому выходил около семи, возвращался после десяти. Я пару дней его попасла, потом поняла, что дальше все в принципе будет так же. Да и торопиться надо, женщины у него рядом не имелось, но это в данную минуту, а вдруг появится. Мужик ведь вещь такая, что не залеживается — мне запомнился анекдот в бесплатной газете: свободный мужчина — как пустое место в переполненной электричке, с ним явно что-то не так. Вот и я постановила себе не жевать сопли, а ковать железо. И на третий день вышла на охоту. — Молодой человек, молодой человек, это не вы уронили? Довольно действенный, почти безотказный метод знакомства вкупе с именованием «молодой человек» заставили объект оглянуться. Вечерняя улица, он, тяжело шагая, возвращается с платной парковки, где каждовечерне оставлял свою тачку, время — одиннадцатый час, и что же он видит? Перед ним красивая юная девушка с открытым и приятным лицом, спешно подходит и протягивает ему платок — не носовой, а шелковый, из числа тех, что разные понтярщики повязывают на шею или засовывают в наружный карман своего пиджака. — Нет, увы, уронил не я, — отвечает он. Потом считывает меня: вечерняя улица, свет фонарей, стройная красотка, пазл в его голове быстро складывается, и он делает на меня стойку. Ах, мужики, я вас люблю, с вами настолько все просто и предсказуемо. Но ему все-таки еще надо потрудиться, хоть немного, чтоб завоевать меня, а то ведь ценить не будет добычу, которая слишком просто досталась. — А вы хотели отдать это именно мне? — интимно произносит он. Мужики где-то нынче прочитали, в пикаперских своих книгах и методичках, что девушки любят чувство юмора, и это в принципе правильно, потому что оно расслабляет, внушает уверенность в партнере: раз он шутит, то владеет ситуацией. Однако он, мой объект, конечно, не знает, что я бы его добивалась в любом случае, неважно, остроумный он или бука букой. Я охотно хохочу, демонстрируя прекрасные зубы и большой рот, а заодно и лебяжью свою шейку. — Тогда я оставлю это здесь, на оградке, — говорю я и вешаю платочек на заборчик, что отделяет от тротуара зеленые насаждения. — А вы, девушка, здесь неподалеку живете? — берется за дело гражданин. — Да, там, чуть дальше, — неопределенно машу я рукой. На самом деле я проживаю на расстоянии десяти остановок на метро, плюс автобус, но ему об этом знать не обязательно. — Вас проводить? — Старая школа, галантный папик. Будь он лет на тридцать моложе, сразу бы в кусты потащил. — Если вам по пути, то можно. А его дом — он рядом, и я это знаю. По дороге, идти-то метров двести, он начинает нести всякую пургу, типа, а не страшно ли мне ходить одной, и всякие с понтом-отцовские наставления, что ай-ай-ай и девушке надо беречься — а я думаю, возьмет ли он сразу быка за рога или ограничится робкой просьбой дать телефончик, и тогда еще раз придется тащиться к нему на свидание. Мы знакомимся, я называюсь Леной, совершенно не нужно, чтобы он меня знал по настоящему имени, и документов у меня с собой нет, лишь в секретном отделении в сумочке — права: на случай, если вдруг прикопаются полицейские. В подъезде у объекта консьержка отсутствует, я это уже разведала, однако вот камера под козырьком имеется. По этой причине я одета в стиле гранж: клетчатая кепочка и большие очки с простыми стеклами. Я надеюсь, что маскарад поможет утаить от камер мое лицо. Когда я довожу объект до его подъезда, он, наконец, решается: — Может, зайдем ко мне, выпьем по пятьдесят капель. — Ура! Я изображаю сомнения и даже, слегка, оскорбленную невинность: — Да удобно ли это? — но в итоге все-таки (естественно) соглашаюсь. Я помню о своей миссии. В лифте он настолько ошеломлен собственным неожиданным успехом, да и вообще нашей встречей, что молчит. Квартира большая, и потолки высокие, три комнаты, все понты, и присутствия женщины не видно. Имеется фотография дамочки в траурной рамке. Он сразу предлагает мне выпить, и у него находится даже белое вино, которое я по жизни предпочитаю, довольно неплохое, пино гриджио из Венето, и я же не автомат и не спецагент, мне тоже требуется расслабиться и настроиться. А он наливает себе виски, включает музыку, приглушенный свет и начинает заливаться соловьем, и я замечаю, что, несмотря на его годы, у него возникает эрекция. Вряд ли непосредственно на меня, я еще даже не разделась и ни сантиметра своего роскошного тела не заголила, разве что коленки видны, не прикрытые юбчонкой, а на саму ситуацию: ночь и прекрасная незнакомка в его квартире. И чтобы все ускорить и нас сблизить, я говорю, сразу на «ты»: — Налей-ка виски и мне — пожалуйста, со льдом. Он приносит мне стакан, подает и сразу начинает лапать, но я отстраняюсь и смеюсь: — Дай хоть допить сначала, медведь! И это плюс-минус первый, наверно, раз (не считая нескольких случаев пьяной отключки или мерзкого насилия), когда я ложусь с мужчиной не потому, что он мне нравится и/или мне любопытно с ним быть, а потому, что мне нужно с ним возлечь — для каких-то своих целей. Однако, невзирая на то что мне он нисколько не люб, я от его неловких телодвижений получаю подобие удовлетворения. Наша одежда разбросана, большая кровать даже не расстелена. Но для моих целей этого мало, поэтому я отправляю его — большого, грузного, полуседого — в ванную и шепчу: — Я хочу еще, ты только виагру не пей, со мной у тебя и безо всякой виагры все получится. И я следом за ним иду в ванную и сама принимаю душ — а он ждет меня голый в кровати. А потом я раскочегариваю его и утомляю настолько, что он засыпает — мертвецки, как колода, едва успев опростаться. Того мне только и надо, и я осматриваю и изучаю всю квартиру, высматривая и вынюхивая, что мне может быть полезным. Аптечка, ящики стола, фотографии, телефон, компьютер, нисколько не запароленный — очень многое мне про объект становится ясно. Я кое-что прихватываю у него, и это не деньги и не драгоценности. Не знаю, заметит ли он исчезновение и свяжет ли его со мной? Не важно, даже если обнаружит пропажу, всегда можно отбрехаться: «Ты что, дурак? Зачем мне?!» Потом у меня мелькает мысль написать ему записку, но я одергиваю себя: «Ты что, идиотка — такая улика, оставить собственный уникальный почерк!» — и ограничиваюсь тем, что треплю его, спящего, по пегим волосам. Он храпит самозабвенно — да, радость ему привалила. Напоследок. Хотя и не в самый последний раз. Конечно, мои отпечатки и ДНК в квартире остаются, да и глупо было бы пытаться от них избавиться. Что мне, прикажете сексом в огромном презервативе, на все тело, заниматься? Однако ни пальчиков моих, ни генетических меток ни в каких базах нет, а кроме того, вряд ли меня полиция будет искать — а даже если, при самом паршивом раскладе, станет, то вряд ли успеет. Я одеваюсь, тихонечко выхожу из квартиры. Около двух ночи, и на дворе никого. Лифт я вызываю с другого этажа, чтоб соседи в глазок не рассматривали. Такси — тоже, только отойдя на три квартала от его дома и с «левого» телефона, на меня не зарегенного. А когда, уже под утро, приезжаю к себе домой, с того же самого левого номера посылаю ему на телефон короткую эсэмэску: «Прекрасная ночь!» — и добавляю: «Хочу ЕЩЕ!» Пусть старичок на прощание порадуется. Я нисколько не сомневаюсь, что сразу же, как проснется и прочитает, он позвонит — а вы, я обращаюсь к мужчинам, насколько быстро набрали бы мой номер после подобного сообщения?! Как-то мне кажется, что через семь секунд. И, конечно же, когда я просыпаюсь на следующий день, уже сильно за полдень, вижу на своей левой трубке пять пропущенных вызовов от него. С работы я уволилась, сбережений мне пока хватает. И хватит до конца. Но все равно, хотя я не была ничем особо занята, я не бросилась немедленно в объятия Порецкого. Во-первых, мужик, чтобы дойти до готовности, должен, как хорошее горячее блюдо, потомиться на медленном огне: как утка конфи, или куриный бульон, или хаш. Вдобавок наша следующая встреча обещала стать последней, и я сама хотела перед ней настроиться, подготовиться, постараться предусмотреть всё и ничего не забыть. А потом, не свет клином сошелся на задании, что мне выпало. У меня была еще и собственная жизнь — включая напряженную и временами бурную личную. Мне с колледжа не привыкать встречаться с двумя-тремя-четырьмя одновременно. Мой личный рекорд — восемь свиданий за одни длинные выходные, восемь! Конечно, не в Торжке и даже не в Твери, в маленьких городах чихнешь — тебе из дома напротив «Будь здоров» прилетит. Но в бурнокипящей столице жить двойной, тройной жизнью, врать, лукавить, изворачиваться — в этом же дополнительный драйв, адреналин, наслаждение! Даже Филя, мой режиссер несостоявшийся, меня учил кокетничать по телефону с другим в то самое время, когда он в меня проникает — чрезвычайно это и меня, и его возбуждало и вдохновляло, словно «амур де труа». А у меня в июне как раз начинался роман с Андреем, и тот, богач и звезда, оказался одним из тех немногих, к кому меня влекла не только плоть, но и нечто еще. Он третьим моим таким был — после Родьки и Фили, по которым я реально некогда обмирала. Жаль только, что женатый — сколько бы он сам ни пел, что с супругой они давно живут в открытом браке и их ничто не связывает, кроме былых воспоминаний. Да, Андрюшка был реально мужчина мечты: умный, четкий, резкий, стройный, высокий, накачанный. Богатый. Постарше меня, под пятьдесят, с подрощенными детьми. Ах, какой бы мы с ним были парой!.. Поэтому он у меня был в приоритете, и я все свои дела бросала и прочих претендентов задвигала, когда светила возможность с ним встретиться. А мысль о том, что роман наш недолговечен, придавала каждой нашей встрече особую остроту. Порецкий просил о втором свидании уже в четверг, но я настояла на пятнице — как раз выходные наступают, на работе его долго не хватятся, а чем позже к месту преступления придут правоохранители, тем меньше следов остается, это закон. Однако камера под козырьком его подъезда меня реально волновала. Поэтому я категорически отклонила предложение сходить куда-нибудь вместе, поужинать. — Что мы с тобой, — проворковала я, — будем, как дети, по забегаловкам бегать! Мне и дома у тебя очень комфортно было. — Тогда, — пообещал Игорек, — я что-нибудь приготовлю. Знаю я эти ужины по-мужчински! Что-то обязательно пригорит или убежит, пока он будет вокруг плиты скакать. Вдобавок ужин на плите — сильнейшая улика: вряд ли суицидник станет для самого себя вкусненькое готовить. — Нет-нет, — возразила я, — не надо ни в коем случае ни с каким съестным возиться. Сытое брюхо, как известно, к любови глухо. Ты лучше хорошего шампанского прикупи.