Процесс над Касей состоялся зимой. Он тоже был громким. Во-первых, в провинции, которую не удивишь кражами, пьяными дебошами и разбоями, нечасто рассматриваются дела о мести за поруганную фамильную честь. Во-вторых, стало известно, что молодой, но красноречивый адвокат, выписанный Антонией Казимировной из Плоцка (она, по примеру покойного Пиановича, не доверяла местным законникам), без памяти влюбился в свою подзащитную. Его не смутил ни крупный Кашин нос, который от тюремных лишений стал казаться еще больше, ни чешуйки на ее розовых веках. Адвокат не скрывал, что его венчание с гордой девушкой, бросившей вызов судьбе, состоится при любом исходе процесса. Беспокоился он зря – неистовую Кашу оправдали. Она венчалась со своим адвокатом в тот же день. Вскоре молодые покинули Нетск. Отъезжая, Каша нисколько не походила на себя прежнюю – неловкую девочку в куцем пальтишке с воротником из облезлого кенгуру. Она облачилась в белоснежные меха, узкие ботинки со стразовыми пуговками и в такую странную шляпу, что на нее крестились прохожие. Антония Казимировна была раздражена метаморфозой, но Каша объяснила: ее супруг не терпит сдержанных тонов и унылых фасонов. Каша лишь уступила его вкусу. Однако во всем прочем она держала себя с ним строго, независимо и уже несколько раз давала ему за какие-то промашки тумака своей мстительной рукой, затянутой в белую лайку. По просьбе супруги Кашин муж взялся хлопотать, чтобы условия, в которых содержался несчастный монстр Генсерский, были смягчены. Адама стали чаще мыть, сытнее кормить. От этого он сделался спокойнее. Перед окончательным отъездом из Нетска Каша посетила своего протеже. Тот не узнал ее. Он лишь рассеянно улыбался из-за решетки бледными деснами и ковырял в носу сильной рукой. Каша вздрогнула: ведь именно эта рука пресекла жизнь прекрасной и грешной Зоей! Время шло. Военные тяготы, потери, новые лица, несчастные беженцы из Западного края, добравшиеся и до Нетска, бесконечная череда ежедневных новостей почти выветрили в городе воспоминания о страшной истории, приключившейся летом 1913 года. Да и кто мог вспоминать? Из тех, кому были известны все обстоятельства, в Нетске оставались одни близнецы Фрязины. На процессе Пиановича речь шла лишь о вполне доказанных грабежах ювелиров. Ни слова не было сказано ни о Лизе Одинцовой, ни о Ване, ни о дождливой ночи, которая решила судьбу дела. Ведь дворник Тихуновских успел-таки отправить тогда телеграмму капитану Матлыгину! Капитан оказался как раз и трезв, и зол, и вполне готов к какому-нибудь лихому делу. Со своими товарищами-азиатцами он настиг Игнатия Феликсовича недалеко от Лезова и железным кулаком выбил из него признания в совершенных злодеяниях. Впрочем, Пианович не особенно сопротивлялся. Потеряв Лизу, он сокрушался и плакал. От него сильно пахло коньяком. Капитан, человек чести, взял со злодея клятву, что имя Лизы на следствии упоминаться не будет и репутация ее не пострадает. А что же Ваня Рянгин? Ваня в ту ночь, несмотря на открывшуюся рану, сам покинул Лизину комнату по яблоневому стволу, похожему на французский S. Пианович давно сбежал. Ваня не знал, где Лиза, что с ней, не увезли ли ее с собой сообщники адвоката. Сначала он, подобно Шерлоку Холмсу, пытался разобраться в следах под окном. Но темнота стояла кромешная, дождь лил как из ведра. Все дома на Почтовой были наглухо задраены ставнями, молчаливы и черны, как гробы. Почувствовав страшное головокружение, Ваня побрел к знакомому фельдшеру Лыткину, у которого был всего два часа назад и делал перевязку после выстрела Пиановича. Стрелял Игнатий Феликсович в самом деле неплохо, особенно с близкого расстояния (адвокат был близорук). Однако Ваня сумел так дернуться и увернуться, что пуля лишь задела плечо. Правда, крови вытекло много. Сейчас, после драки с Пиановичем, Ваня еле мог двигаться. Он добрался до больницы, при которой жил Лыткин, уже теряя сознание. Что было дальше, Ваня не помнил. Пришел он в себя дома. Силы возвращались к нему медленно – золотниками, как говорил фельдшер. Когда Ваня почувствовал себя сносно, стоял конец августа. Ваня стал потихоньку вставать и глядеть в окно на ближние крыши и марево Нети за ними, но из дому выйти не мог. Родным свою рану он объяснил просто: подрался с босяками. Спросить о Лизе было не у кого: Рянгины недавно поселились в Нетске. Дом был у них строгий, чужих они не принимали и даже местных газет не держали. Только в середине сентября Ваня смог наконец выбраться в город. Бабье лето в тот год задержалось и тлело очень долго. Деревья густо пожелтели, хотя обычно в Нетске ранний мороз обваривал листву заживо, зазелено. Когда Ваня добрел до Почтовой, он почти падал от трудности пути и волнения. Серая крыша знакомого дома, возвышавшаяся над соседними, сияла впереди солнечной позолотой. Всего несколько шагов оставалось до счастья или несчастья. Ваня решил сперва заглянуть к Фрязиным и попросить Володьку или Мурочку сбегать к Лизе. Не карабкаться же средь бела дня к ее окну по яблоне! Да вряд ли сможет он теперь куда-нибудь вскарабкаться. Проходя мимо двора Одинцовых, Ваня все же замедлил шаг и стал жадно заглядывать в крупные щели ветхого забора. Он очень удивился, когда увидел во дворе какого-то мальчишку лет пяти в линялой матроске. Мальчик лениво перекладывал щепки возде свежесложенной поленницы. Через мгновение грянул визгливый лай. Серая тупоносая собака, из пуховых, бесновалась на одинцовском дворе, таская по новой железной проволоке, проложенной по земле вдоль дома, честную тяжкую цепь. Все эти новшества поразили Ваню. Что за мальчик? Откуда собака? У Фрязиных Ваня едва поздоровался с веселым Борисом Владимировичем, который попался навстречу. Володька и Мурочка с ходу залопотали что-то ненужное и невпопад, а когда Ваня спросил о Лизе, разом смолкли. Тут Ваня и узнал, то Лизу видеть нельзя – ни теперь, ни завтра. Скорее всего, никогда нельзя! Все худшее случилось. Все кончено, все непоправимо. Оказалось, в ту дождливую ночь Лиза послала от Тихуновских телеграмму Матлыгину и тут же упала в страшном жару – слишком долго пробыла она в своем легком платье под проливным дождем. Лизу перенесли домой. Как ни пыталась сестра осторожнее приготовить Павла Терентьевича к вести о том, что Лиза серьезно больна, ее старания ни к чему не привели. Павел Терентьевич понял, что Лиза попала в беду. Его сердце этого не вынесло. Он знал – причина всех несчастий семьи он сам, его нелепое легкомыслие. К утру Павел Терентьевич скончался. Лиза лежала в бреду – подозревали плеврит и даже скоротечную чахотку. Она ничего не узнала тогда ни о смерти отца, ни о его скудных похоронах, ни об аресте Пиановича, ни о глупых и неприличных слухах, которые пошли о ней по городу. Анна Терентьевна вынесла удар жестокой молвы в одиночку. Ее безупречная репутация была погублена – племянница оказалась связана с вором и убийцей, а сама Анна Терентьевна щеголяла в туалетах, оплаченных преступником. Появление Лизы в доме Тихуновских в рваном, заляпанном грязью платье тоже вызвало скандал. Тихуновские ничего от общества скрывать не стали и даже преобразовали Лизино платье в ночную сорочку, державшуюся на одном плече и разодранную снизу неловко сказать докуда. Грязные и нелепые домыслы привели к тому, что Анна Тереньевна не только более не принимала у себя лучших, интеллигентнейших людей Нетска – ее саму перестали пускать в хорошие дома. И даже в те, которыми она прежде брезговала! Смерть брата, суета с похоронами несколько сгладили этот кошмар. Но в день, когда Павел Терентьевич был предан земле, за поминальный стол уселись лишь совершенно неприличные люди – завсегдатаи любых поминок, господа с красными носами, вульгарными манерами и громкими голосами. Анна Терентьевна никак не могла придумать, что в такой ужасной ситуации должна делать выпускница Павловского института и дама высокого тона. Брат мертв, племянница при смерти, денег ни гроша, на каждом шагу хихиканье за спиной – и никакой надежды! Однако не зря Анна Терентьевна твердила Лизе, что образование, безупречный стиль и тонкое знание света есть вечный капитал девушки любого возраста. В самый разгар беспросветной тоски Анна Терентьевна получила письмецо – привет из прошлого. Она и раньше такие письма получала, но это оказалось даром судьбы. Отправительница письма, новониколаевская купчиха, была та самая дама, с которой Анна Терентьевна лет семь назад побывала в Царском Селе. Там жила купчихина сестра. Эта сестра по брачной газете списалась с царскосельским же жителем, «истомившимся одиночеством, впавшим в жестокую бедность господином выгодной наружности, сорока одного года, дворянином». Такой жених очень подходил новониколаевской купчихе, тогда вдове. Вдова желала нового брака и повезла с собой Анну Терентьевну, чтобы оценить достоинства и тон кандидата. Господин из Царского Села оказался немного иным, чем сам себя рекомендовал, когда писал объявление. И лет ему было уже под шестьдесят, и истомлен он был скорее нетрезвой, чем одинокой жизнью. Наружность его тоже была не столько выгодной, сколько одутловатой и несвежей. Зато бедность и дворянство жениха сомнений не вызывали (это Анна Терентьевна выяснила самыми тонкими способами). В конце концов кандидат все-таки понравился, брак состоялся, молодые отбыли в Новониколаевск. Теперь счастливая супруга бывшего царскосела умоляла милую, тактичную и опытную Анну Терентьевну помочь своей внучатой племяннице. С грустью перечитала Анна Терентьевна лестный отзыв о своей персоне. Он означал лишь то, что до Новониколаевска не дошли слухи ни о женихе-налетчике, ни о ночной сорочке на одном плече. Поэтому старая знакомая просила Анну Терентьевну взять на себя хлопоты по доставке внучатой племянницы в Швейцарию, в туберкулезную санаторию. Девушка была очень плоха. Оставалась одна надежда на горный воздух, на профессора, с которым уже списались, и на проверенного, знающего европейские языки друга… Все расходы примет на себя семья бедняжки… Не будет ли милая Анна Терентьевна так великодушна… Письмо мелко дрожало в ослабевшей, но королевски изящной руке Анны Терентьевны. Эту руку больше не украшали ни фамильные, ни какие-либо иные перстни. Траурное платье было самое скромное, полу-креповое, отчего порыжело в три дня (в подобных прежде щеголяла Антония Казимировна Пшежецкая). Анна Терентьевна быстро пришла в себя, и ей безумно захотелось приблизить минуту, когда и позор, и несчастья, и сам Нетск – все будет оставлено, пережито и забыто. Она тут же помчалась на телеграф и «молнией» метнула в Новониколаевск свое согласие. Своей старой знакомой она поставила единственное условие – с ними поедет и собственная племянница Анны Терентьевны, больное несчастное дитя. Ответ ожидался с трепетом, но не разочаровал – семья чахоточной девицы согласилась. Чтобы скверные слухи не успели просочиться из Нетска, Анна Терентьевна наспех, за полцены продала дом, мебель и почти все вещи, рассчиталась с Матрешей и Артемьевной и, усадив во второй класс полуживую, кашляющую, прозрачную Лизу, ринулась в Новониколаевск навстречу избавлению. Оттуда путешественники подались в Швейцарию, где потерялись следы Лизы и ее тетки. Больше никто и ничего не мог Ване рассказать, даже Фрязины. А ведь Борис Владимирович, чуть ли не единственный в городе, сочувствовал Анне Терентьевне, а Лизу лечил практически бесплатно! Очевидно, и тетка, и племянница решили навсегда выбросить из головы суровый, пыльный Нетск. Они ни разу никому не написали и не дали о себе знать. За это Мурочка была в большой обиде на Лизу. Нельзя сказать, что в городе сразу утихли толки об Одинцовых. Прекрасная Лиза – несчастная, дерзкая и опозоренная – некоторое время еще помнилась. Слухи о ней (то ли неизвестно как долетавшие из Швейцарии, то ли плодившиеся сами собой в Нетске) появлялись и тут же складывались в невероятные узоры. Некоторые прежние знакомые Одинцовых утверждали, что в швейцарской санатории красавица Лиза точно тем же способом, каким пользовалась в Нетске, уловила богатейшего жениха, тоже чахоточного. Этот жених был английский лорд со всем необходимым прикладом – титулом, замком и ордой слуг-индусов. По другим сведениям, лорд и сам был индусом, богатым настолько несусветно, что золотым было у него все, вплоть до чесалки для спины. Другие говорили, что Лиза завлекла не чахоточного индуса, а самого владельца санатории – знаменитого доктора, уже в летах, но бодрого и, естественно, с громадным состоянием. Бойкая Лиза теперь якобы ассистировала своему ученому супругу и даже писала под именем Рейнгольд Фукс статьи по туберкулезу в немецкие журналы. Эти слухи особенно бесили доктора Фрязина. Он всем показывал медицинский журнал с портретом доктора Фукса, немолодого мужчины в пенсне с сердито оттопыренной бородой. Портрет ничуть не походил на Лизу! Что бы ни говорил доктор Фрязин, все в Нетске были уверены: Лиза Одинцова, имея выгодную наружность, лощеные манеры и пронырливую тетку, даже в Швейцарии, среди чахоточных, не могла не влюбить кого-нибудь в себя. Куда же она подевалась? Если доктор Фукс оказался бородатым, известным в Европе мужчиной, значит, Лиза просто умерла в санатории, оплакиваемая и лордом, и индусом, и профессором. А индуса с золотой чесалкой заарканила сама тетка, Анна Терентьевна! Эта особа могла пленить и Рейнгольда Фукса – недаром ее портрет чем-то смахивал на императрицу Марию-Терезию. Значит, тогда… Вот так тихие Лизины шаги и растаяли в неизвестности, совершенно неслышные на мертвой хвое швейцарских еловых аллей. Даже имя ее постепенно забылось и стало ждать, когда друзья детства состарятся – тогда прошлое, замусоренное суетой взрослой жизни, вдруг очистится. Оно засияет, как протертое зеркало, поймает ослепительный луч, разложит его семицветным веером и явит четче, чем видится собственная, в морщинах, рука, то давнее небо, ту пыльную улицу с дощатым тротуаром, те забытые голоса и лица. И это лицо тоже вспомнится – надменное, синеглазое, в окружении растрепанных волос. Как же ее звали, ту сумасбродную гимназистку, у которой еще была тетка в кудряшках и в невероятно тугом корсете?.. Никак со всей этой путаницей – со Швейцарией, индусами и золотым облаком забвения – не вяжется лишь один факт, который затерялся в вихрях неспокойного времени. Они, эти вихри, просто его засвистали! Но все-таки в Петрограде, в 1916 году, вольноопределяющийся Иван Тимофеевич Рянгин венчался в церкви Успения, на Сенной, с какой-то девицей Елизаветой Одинцовой. На следующий день он уехал к румынской границе, в Тарнополь, где стояла тогда его часть. * * * notes Примечания 1 Жители окраин (Сибири, Кавказа и т. п.) называли Россией европейскую часть империи в пределах средней полосы. 2 Перваншевый – ярко-голубой цвет. (Примеч. ред.) 3 Малютка (фр.). 4 Азеф Евно Фишелевич (1869–1918) – один из основателей и лидеров партии эсеров, ее боевой организации, провокатор, с 1893 г. секретный сотрудник Департамента полиции. Руководитель ряда террористических актов. В 1901–1908 гг. выдал полиции многих эсеров. В 1908 г. был разоблачен B.Л. Бурцевым и скрылся. 5 Кипсек – дорогое иллюстрированное издание. (Примем. ред.)