Ого – разница! Не находите? Но это инославные. Православным, будь то старообрядцы, раскольники, приходилось и того хуже. А еще перепадало чувашам, якутам и прочим самоедам… за камлания и бубны, за деревянных идолов и божков. Знамо дело, что не от государственной «машины». В этих случаях орудовала «инквизиция» РПЦ. Церковь являла собой целую сеть, раскинутую по всей подвластной ей земле… куда добрели монахи, куда дотянулся свет христианской веры и православия. Где скромно появлялись скиты, уверенно – обители и монастыри, торжественно – церкви. Распространяя учения, поучения. Благословляя и наказывая. А обратной связью – поэтапно, неспешно, курьерами, когда имперской почтой, письмами, донесениями, отчетами – стекались знания, новости… информация (если сказать более понятным и емким словом, прижившемся в цифровом веке). Непосредственно эта, вызвавшая особое внимание новость, пришла с северных земель, простирающихся за Печорой, за Обью, за Енисеем, где проистекают совсем незнакомые и малоизвестные по названию речки Хета, Хатанга. С земли Таймыр, населяемой инородцами-самоедами, с полуострова, выходящего берегами в северные моря – Карское и Лаптевых. Именно где-то там, на берегу большой воды, орочоны (так себя называют эвенки, владеющие оленем) подобрали чужака нуучи[35]. Не просто чужака, а чужака странного, обмороженного, почти неживого, потерявшего разум, потерявшего речь, лишь бессвязно мычавшего, как малолетний ребенок. Выходив тело, но так и не выправил душу найденыша, местный шаман велел везти его в монастырь бородатых монахов белой веры, что стоял выше по течению реки. В обители, через время, незнакомец заговорил… пока бессвязно, как в бреду. А когда наступали моменты просветления – начинал излагать осознанно, понятно, порой совершенно непонятные вещи, послушав которые, игумен Свято-Троицкого Туруханского монастыря приходил в смятение. Велев со всем тщанием записывать со слов блаженного, сам настоятель немедленно отправил письмо в московскую епархию святейшему. Ответ пришел быстро. Митрополит московский настоятельно просил доставить странного человека в столицу, присовокупив все имеемые записи. А еще было велено сохранять полную и совершеннейшую тайну. Не доглядели святые отцы да иноки, сопровождавшие «живую посылку» – сбег! Как загадкой появился, так загадкой и пропал, близ Тихвина на перегоне между Вологдой и городом Петра. * * * Читая, вчитываясь, осмысливая изложенное в полученных записях, митрополит Антоний архиерей Санкт-Петербургской епархии, испытывал полнейшее нервное неверие. И не поверил бы, и не стал бы «бить тревогу», если бы не ряд многозначащих, подтвердившихся фактов. И от того – недоумение и ужас! Так как выходило (из всего зачитанного со слов неизвестного), что порушатся устои самодержавия и церкви! Царь-самодержец, его семья, тысячи святых отцов подвергнутся гонениям и мучительной смерти. Опустеют в сей юдоли, пойдут на слом храмы и церкви. Вера будет подменена иной безбожной догмой. История церкви знает немало пророков, прорицателей, блаженных, предсказывающих будущее. Ознакомившись с записями, митрополит пришел к тому же выводу, что и ранее Туруханский игумен – это не просто пророчества! Сие свершившееся грядущее! А вещавший человек сам оттуда, из будущих лихолетий, каким-то неведомым образом оказавшийся в нынешнем настоящем. Найденный на далеком берегу ледяных морей. Морей, с которыми в последнее время было много шумихи. Ажиотажа, связанного с проходом эскадры адмирала Рожественского, с появлением загадочного судна. Рисунки этого судна случайно ли, не случайно оказались и у первейшего духовного лица Святейшего Синода. «Красное, черное, злобный оскал. Что-то в этом есть бесовское, – подумалось еще тогда митрополиту, – суть омерзительные происки Диавола? Есть ли между всем этим связь – между найденышем и “красным судном?” Очевидно, есть!» А еще была поездка императора на Север, о цели которой – как и где она проходила, доподлинно не известно. А еще были слухи, намеки и просто досужие разговоры, проистекавшие из самого двора, из окружения самодержца. И сам император Российский, окруживший себя тайным сговором приближенных лиц. Что даже духовник царя протоиерей Иоанн Янышев, исповедью и просто попыткой душевного разговора ничего выведать не смог. Лишь когда раб божий Николай Александрович Романов, изнываемый под грузом свалившихся на него тягостных знаний, сам созрел, обратившись к митрополиту за советом, все (все ли?) рассказав… Поведанное государем только усилило сомнения и тревогу… и это мягко сказано. Шок! Одно невероятное наложилось на другое – кому вера, кому подозрение? И не скрываются ли за благими посулами пришлых безбожников помыслы против веры православной, самодержавия, устоя государственного? Ведь все говорило о том, что найденный на краю ледовой пустоши человек из экипажа судна-ледокола… какие бы он оговорки ни допускал. А не являются ли его откровения истинными намерениями пришельцев из грядущих годин? * * * Дождь унялся, лишь каплю сорвет. Проседая по обода в дорожную слякоть, телега и не понукаемая лошадка медленно тащились по Тихвинскому тракту, где-то на подходе к мостку через речку Волхов. Будто бы дремавший возница, поравнявшись, разглядев, все ж окликнул промокшего путника: – Кудысь путь держишь, святой отец? – В столицу. – Далече собрался. Седай, подвезу малость до плеча у Чудово. Верст двенадцать. А там звыняй, не по пути. Буркнув благодарность, грузный, в потяжелевшей промокшей одежде – грубой поношенной рясе, бородатый путник на удивление легко запрыгнул на телегу, примостив рядом с собой вещевой тощий мешок, стряхнув влагу с головного убора и бороды. Сигизмунд Александрович Леваневский еще не знал, как ему поступить по прибытию в Санкт-Петербург. Подмывало явиться в родной дом, предстать перед родителями… но что он им скажет? «Эх, хотя бы со стороны поглядеть, а став на ноги, непременно помочь! Помогать… хотя бы тайно! А идти… Идти, пожалуй, надо сразу к товарищам». Кое-какие адреса социал-демократов он помнил. «Вот только поверят ли? Сразу все рассказывать ни в коем случае нельзя. Сначала показать себя, зарекомендовать». От того, скольких ошибок можно было избежать, захватывало дух. А еще в глубине души порывало сразу податься в авиацию – ведь его знания по самолетостроению воистину революционны! А революция в империи и без него произойдет. Океаны. Перепутье В дыхании Тихого океана, как и в дыхании любого другого океана, ощущаешь запах водорослей, рыбьей чешуи… и свежих ветров, что вздымают белые барашки, омывая прибрежные рифы и упрямые обводы кораблей. А еще тех ветров, что приносят позабытые скрипы такелажа давно ушедших на закат парусников Магеллана, Дежнева, Беринга и других… Ледокол входил в пролив. Справа темнел остров Ратманова, слева дымкой виднелась земля Чукотки. Впереди уже белели не только отдельные льдины, а километровые поля. А позади оставался Тихий океан, прощаясь безветрием, прощая спокойной водой, печалясь туманом. Поднялись наверх, на мостик. Оглядываясь, Вадим Валерьевич говорил с неуловимой иронией и притаившейся грустью: – Знаешь… а нам после «Пика» можно звездочку на борту рисовать, как летуны в Отечественную за сбитые. – Пожалуй, – отозвался капитан ледокола. – А знаешь, после крейсеров и «Пика» в частности, «Харальд» – все то, что случилось в Баренцевом море, включая «Бервик», детская шалость. – Знаю. – А знаешь… – и не стал продолжать. И только вздохнув, промолвил: – Уходим. Уходим… песня мне вспоминается. Не про нас, но… «Мы уходим, уходим, уходим» – знаешь? – Знаю. – И еще другое… и тоже не про нас. Мы уходим, нет смысла просто,