Малыш подползает ко мне и сонно тычется носом в плечо в поисках груди. Я распаковываю его прелесть и он с довольным мурлыканьем приступает к делу. Наевшись, Сава садится и осматривается в полутёмной комнате. Напрягается, увидев непривычную обстановку, но убедившись, что я рядом и никуда не собираюсь, начинает с интересом прикасаться ладошкой к пушистому покрывалу, потом тянет его и даже вознамеривается сбежать от меня с кровати. — Нет, дружок, никаких виражей, — подхватываю его на руки и встаю. Пора выходить из комнаты, тем более, пора сменить ребёнку подгузник. Да и вообще, надо осваиваться, я тут не на один день, как предполагаю. Беру Савушку на руки и выхожу из спальни. После недолгих скитаний по огромной площади квартиры, нахожу кухню. Костя сидит за столом за ноутбуком. Переодет в домашние свободные штаны и простую чёрную футболку. Почему-то меня это удивляет, я ведь никогда его в таком виде не видела. Или в костюме, или… голым. Так что мне непривычно. — Выспались? — поднимает голову. — Там в сковороде омлет с мясом. Хочешь есть? — Спасибо, — киваю. — Сава пить хочет, где можно воды взять. — Сейчас всё покажу. Костя встаёт и открывает длинный шкаф-пенал, полностью заставленный сверху до низу баночками с детским питанием, бутылками детской воды, даже пару банок смеси стоит. На одной из полок ящик с детской посудой разных цветов и формы. А ещё чуть дальше я замечаю детский стульчик. Красивый, с ярко-голубым сидением. — Тут холодильник, я выделил полочку для детского питания, что там хранить нужно — творожки, наверное, всякие. В общем, сама всё распределишь, как посчитаешь нужным, — распахивает дверцу большого двухдверного холодильника. — Вещи твои я перенёс в комнату, кроватку там же установил, комод собрал для вещей малыша. Остальное в коробках, сама разберёшь. Ключи и карта в прихожей на тумбочке. — Я буду спать с ребёнком в комнате, — говорю твёрдо, а внутри вся замираю, уже готовясь к столкновению. — Как пожелаешь, Катя, — пожимает плечами. — Думаю, так будет даже лучше. Первое время. — Любое время. Макарский на мой резкий ответ молчит, но мне стоит учитывать, но молчание в его случае — не знак согласия. Но, по крайней мере, пока некоторая определённость есть. — Завтра до трёх меня не будет, а вечером предлагаю пойти прогуляться в местный парк. Расскажешь мне о сыне. Я хочу всё знать, Катя: какой была беременность, как он родился, как рос и развивался до этого времени. Что любит, чем болеет, как ты смотришь на воспитание и какую концепцию мы выберем. — Костя, ты смотришь на ребёнка, как на проект. — Тогда научи меня делать это иначе, Катя. Я не умею. Я ведь только вчера узнал, что я родитель. Звучит обвиняюще, но продолжать сейчас тему он, кажется, не собирается. Тоже устал, как и я. — Я попробую, — отвечаю как можно более спокойно, но на большее меня сегодня не хватает. Придерживая Саву, я перекладываю себе на тарелку половину омлета, а на вторую половину сначала оставляю в сковороде, но, подумав, кладу его на ещё одну тарелку и ставлю обе на стол. Савушку сажаю в стульчик, нахожу в шкафчике детское печеньице и ставлю перед малышом тарелку на присоске, разломав печенье на мелкие кусочки. — А он не подавится? — интересуется Макарский, наблюдая за моими действиями. — Нет, он уже умеет понемногу жевать. К тому же печенье специальное, быстро растворяется во рту. Пока малыш сосредоточенно пытается взять ещё не совсем проворными пальчиками кусочки и отнести их в рот, я успеваю поесть и вымыть свою тарелку. Спрашиваю у Макарского, где ванная, и иду набирать воду для купания Савелия. Конечно же, условия тут совсем другие, чем там, где мы с сыном жили. Ванная комната красивая, облицована дорогим стильным кафелем, есть и ванная, и душевая кабина, возле смесителя несколько гибких шлангов с разными насадками. А рядом на полу стоит жёлтая детская ванночка и корзинка с резиновыми утками. Но я привыкла купать Саву в большой ванне, вот и сейчас набираю воду. Вообще, малыш очень любит купаться. Он уже твёрдо сидит, любит плескаться и хлопать ладонями по воде. Он с радостью залезает в воду, стоит мне только поднести его к ванной. Костя почти всё наше купание стоит за моей спиной и наблюдает. Меня это немного напрягает, но не так сильно, как я ожидала. Он всё же решается подойти ближе и протягивает Саве одну из уток. Сын притихает и внимательно смотрит, но всё же берёт игрушку, а потом резко плюхает ею по воде несколько раз с криком, подняв кучу брызг. Видя ошарашенное мокрое лицо Макарского, я не могу удержаться от смеха, как, собственно, и он. Это так непривычно и странно и… я не могу понять, что я чувствую. Замолкаем резко оба, и больше сегодня не разговариваем. Я заматываю ребёнка в полотенце и уношу в комнату, которую для нас выделил Макарский. Он тормозит у двери и только кивает на скупо брошенное мною “спокойной ночи”. 33 Так мы и живём следующие три недели. Костя учится быть отцом, а я пытаюсь принять, что я теперь у Савы не единственный родитель. Малыш привыкает к новому дому и присутствию папы в своей жизни. Точнее, он привык куда быстрее меня. Уже дня через три после переезда, Савелий спокойно идёт на руки к Макарскому, успокаивается у него, если ударился или чем-то расстроен, и даже засыпает по вечерам. Признаю, что это вызывает у меня некую ревность. Однако, с другой стороны я понимаю, что то, что у моего малыша есть отец и, кажется, даже любящий, по крайней мере, идущий в этом направлении, это хорошо. Для детей всегда хорошо, когда полная семья. Только бы Макарскому не надоело играть в отца, потому что нет ничего хуже, чем когда ребёнок родителю становится неинтересен. А ещё мы прошли через юридическую процедуру установления отцовства, и теперь у Савелия фамилия и отчество Кости. Немного непривычно для меня, конечно. Что касается меня и Кости, то мы продолжаем поддерживать холодный нейтралитет. Все наши разговоры и вопросы касаются только Савелия. Когда Макарский дома, я, тем не менее, чувствую напряжение, будто плечи кто стянул тугими ремнями. Стараюсь не встречаться с ним взглядом, отвожу глаза. А вот он смотрит. Совершенно при этом не таясь и не смущаясь. Открыто так, отчего я чувствую, как под его взглядом теплеют мои щёки. Ненавижу это ощущение жара, стараюсь отвернуться, чтобы не заметил, стараюсь сама не замечать, но выходит с трудом. А вчера так и вовсе долго сердце колотилось и никак успокоиться не могло. Костя приехал вечером позже обычного, выглядел расстроенным и уставшим. Взял на руки Савушку, что подполз к его ногам и посмотрел на меня совсем уж странно. Слишком остро как-то. А потом, после того, как искупал малыша, пока я переодевала его и кормила кашей на кухне, Макарский налил себе стакан виски и выпил почти залпом. Провёл нас до двери нашей с Савой комнаты, оставшись за порогом. А я, перед тем как закрыть дверь, подняла глаза и поймала его горящий взгляд. Настолько обжигающий, что едва не задохнулась. Чисто интуитивно повернула ручку замка на двери, хотя с момента переезда ни разу не запирала её. И шагов удаляющихся сразу не услышала. Уснула я далеко не сразу. Савушка сладко засопел довольно быстро, а я всё продолжала ворочаться в постели и не могла избавиться от назойливой дрожи где-то в районе желудка. Не исчезает странное ощущение и утром. Оно тише, почти незаметно, но всё же я понимаю, что оно есть. И усиливается, когда встречаю в кухне Костю. Сегодня суббота, и он в офис не поехал. — Давай малявку сюда, — берёт сонного малыша на руки, давая мне возможность развести Саве кашку. Я передаю сына, случайно прикоснувшись к руке Макарского, а сама будто разряд получаю. Ненормально это — так на него реагировать. Это в прошлом. Просто напряжение от всей этой ситуации с угрозами и переездом, видимо, не рассеялось ещё. Пока грею воду и отмеряю нужное количество каши, замечаю, как подрагивают руки. Хочется сжать кулаки, чтобы прекратилось это. И Костя смотрит. Чувствую спиной буквально. Пусть он перестанет. Я не хочу, не желаю чувствовать то, что чувствую. После завтрака я буквально сбегаю с Савой на прогулку. И даже рада сейчас его нежеланию сидеть в коляске, потому что я могу отвлечься от кружащих в моей голове бесформенных мыслей. Когда возвращаемся, Кости дома нет. Это тоже помогает немного выдохнуть. Я кормлю ребёнка и укладываю его спать. Он почему-то хнычет, судя по всему, животик болит, потому что вдруг обильно срыгивает, и только потом, сделав пару глотков воды, засыпает. Переложив Саву в кроватку, я иду в ванную. Забрасываю в стиральную машину испачканные футболку и шорты и принимаю душ. Только вот чистые вещи взять забыла. Хорошо, что вчерашний халат остался на крючке. Набрасываю его и, завязывая по пути, выхожу из ванной, совершенно не беспокоясь о том, что наполовину раздета. Макарского всё равно дома нет. Только вот он как раз дома. И я почти натыкаюсь на него. Спешно запахиваю халат, который, небрежно наброшенный, сползает с плеча. — Не знала, что ты дома, — говорю негромко, чуть откашлявшись, и уже хочу пройти мимо по коридору, но, сделав шаг, понимаю, что Макарский и не думает отступать. Он зависает, и я буквально физически ощущаю, как его горящий взгляд стекает по моему телу. Как обжигает кожу плеча, с которого снова начал медленно сползать халат. И самое странное, что я даже пошевелиться не могу, чтобы поправить ткань на место. Или даже сказать что-то. Всё что я могу, это сделать шаг назад, глядя ему в глаза, когда он шагает ко мне. А потом ещё шаг, и я упираюсь спиной в стену в коридоре. Продолжаю смотреть Макарскому в глаза, когда он протягивает руку и, едва касаясь, ведёт пальцами по линии моего подбородка. Непроизвольно задерживаю дыхание, когда спускается на шею, а потом резко сдёргивает с плеча ткань халата, отчего я вздрагиваю. — Не смей, — могу только прошипеть, даже оттолкнуть силы нет. — Даже не думай, Макарский. Но он будто не слышит. Заворожённо смотрит на мою оголившуюся грудь, так голодно и цепко, что у меня где-то внизу живота пробивает острый, почти болезненный импульс. Ещё один резкий рывок, и я уже обнажена перед ним по пояс, и прикрыться не получается, потому что кисти рук запутались в сдёрнутых полах халата. Всё, что я успеваю, так это глубоко вдохнуть, прежде чем Макарский всем телом прижимает меня к стене и, запустив пальцы в волосы, запрокидывает назад голову. Ещё мгновение смотрит в глаза, прежде чем обрушиться на мой рот. Я упираюсь ему в живот спутанными халатом руками, впиваюсь ногтями через рубашку в кожу, но это не помогает, только лишь сильнее распаляет его. Костя продолжает целовать мои губы, впиваться в шею, сжимать ладонью грудь. Завязывается молчаливая борьба, и я понимаю уже спустя десять секунд, что победителем мне не выйти. И не потому что он принудит. Не этого ведь добивается. А потому что я уступлю. Потому что огонь внутри разгорается ярким пламенем, захватывая клетку за клеткой. Потому что я слабая и безвольная. И потому что безумно его хочу. И всё ещё люблю… Дура. Костя высвобождает мои руки из пут халата, и я уже не упираюсь ему в грудь. Я обвиваю его шею, пока он подхватывает меня и несёт в свою спальню, в которой я так ни разу за три недели и не была. Опрокидывает на постель и, не дав опомниться, стаскивает трусы и отбрасывает их в сторону. Я уже не пытаюсь вывернуться или отползти. Потом себя оправдаю. А сейчас, исступлённо дыша, дрожащими пальцами пытаюсь расстегнуть его рубашку, чтобы коснуться горячей кожи. Он касается, и мне хочется. Макарский быстро справляется с брюками и через мгновение вторгается в меня. Я зажмуриваюсь от резких, ярких, словно вспышка ощущений, но много времени он мне не даёт, чтобы привыкнуть. Вдавливает собой в постель и начинает двигаться. Мощно, рвано, быстро, сопровождая каждый толчок резким выдохом. Вбивается в меня, каждым движением топя в желании и страсти мои установки и мою гордость. И я охотно поддаюсь ему. Стону, закусив ладонь, чтобы не закричать, подаюсь навстречу, впиваюсь ногтями то в покрывало, то в его спину, пока нас обоих не накрывает сокрушительной лавиной оргазма.