Сколько удаётся поспать, не знаю, но просыпаюсь от того, что мне становится жарко. Ночью у нас в Волгограде топят сильнее, особенно, когда температура опускается ниже нуля, а на сегодняшнюю ночь как раз обещали заморозки. Стаскиваю свитер и беру одну из футболок, которые действительно нахожу в шкафу. Футболка большого размера — мужская, так что даже прикрывает мне бёдра до середины, и я решаю снять и джинсы. Снова укладываюсь в постель, как слышу шум. Подскакиваю, ощущая, как резко разгоняется сердце. Становится страшно, но тут же слышу негромкие ругательства. Это Костя. Мало ли что у него случилось. Выбегаю в коридор и понимаю, что звуки были из кухни. Стараясь ступать тихо, иду туда. Макарский сидит за столом на кухонном диванчике, откинув затылок на спинку. Свет горит только на вытяжке над плитой, но всё равно видно, как на столе рассыпаны таблетки. — Разбудил? — спрашивает хрипло. — Извини. — Тебе плохо? — подхожу ближе и сгребаю со стола таблетки обратно в баночку. — Башка раскалывается, — приоткрывает глаза с явным трудом. — Пройдёт, Китти Кэт. Сейчас выпью колёс, которые доктор прописал, отосплюсь и буду в норме. Иди ложись. Пойду, но сейчас не могу оставить его. Нахожу стакан, наливаю в него воды из фильтра и протягиваю Макарскому. Тот забрасывает в рот сразу несколько таблеток и запивает. — Спасибо, Катерина, — даже подмигивает, но видно, что азарта в нём сейчас в минус. — Пойду спать. Он встаёт, но вдруг пошатывается, ухватившись за край стола. — Дерьмо, — встряхивает головой, но, кажется, это не особо помогает, и мне приходит поддержать его плечом. — Пойдём, я проведу тебя. — Хреновое дело, Катрин, — Макарский острит, но всё же позволяет себе опереться на меня хоть немного. — Ты вроде как не должна видеть меня таким, да? — Мы все люди, Костя. Даже у таких засранцев, как ты, бывают слабости и неудачные дни. А ещё мне кажется, ты перестарался с обезболивающими. — Угу, это точно. Мы доходим до комнаты, в которой он спал, и я замечаю, как Макарский улыбается, а потом пальцы руки, которой опирается на меня, мягко запускает мне в волосы и мягко их перебирает. Это буквально пара секунд, но вызывает внутри острую волну тепла, какую-то щемящую взволнованность. Мы доходим до постели, и Костя буквально валится на кровать, выдыхая с облегчением, когда голова касается подушки, и прикрывая глаза. В порыве заботы я решаю накрыть его одеялом, но едва хочу убрать руку, Костя перехватывает мои пальцы. — Останешься? — говорит сонно, не открывая глаз. — Костя… — хочу высвободить руку. — Просто ложись рядом, Катерина. Не бойся. Ты же сама видишь, я еле живой. Твоей непорочности ничего не угрожает. Вот даже сейчас умудряется язвить. Действительно крепкий орешек. — Хорошо, — соглашаюсь, удивляясь сама своему решению. Обхожу кровать и укладываюсь рядом с ним, положив голову на соседнюю подушку. Между нами полметра, не меньше. Вздрагиваю, когда Макарский снова берёт меня за руку, а потом кладёт себе на глаза. Ему действительно плохо, и вот такой просто жест, своеобразная просьба о помощи и признание слабости будоражит во мне нежность. Да, это именно она разливается за грудиной тёплом и мягким трепетом. Кажется, Карина права. Я влипла в него уже слишком глубоко. Встряла по полной программе. — Кать, укройся, ладно? — говорит сонно. — У меня сотряс мозга, но то, что ниже — работает, и твои голые ножки не способствуют отдыху. Вот поганец. Хочется выдернуть руку и уйти, чтобы это его, куда не добрался сотряс, успокоилось. Но он сжимает мои пальцы и буквально через несколько секунд отключается. А я продолжаю какое-то время наблюдать, как мерно вздымается и опускается его грудь, как расслабляется лицо, когда уходит напряжение от боли. Наблюдаю и понимаю, что вот это щемящее чувство в сердце мне приятно. Знаю, что опасно. Знаю, что может принести такую боль, от которой придётся оправляться годами, но… Сейчас я и сама позволяю ему там селиться и расправлять крылья. И тоже прикрываю глаза и засыпаю. 23 Просыпаясь, я не сразу осознаю, где нахожусь. Первые пару секунд приходится проморгаться и вспомнить. Поворачиваю голову и вижу, что Макарский ещё спит. Поэтому тихонько, стараясь его не потревожить, отползаю в сторону и собираюсь уже вставать, когда он разлепляет глаза. — Ты куда? — спрашивает, чуть откашлявшись. — Пора вставать. Но ты лежи, тебе нужно поправляться. — Катя, я в норме, — переворачивается на бок и накрывает своей ладонью мою кисть, чуть сжимая. — Это мелочи. Уже почти отпустило. — Сотрясение — мелочи? — поднимаю брови, всё же отставляя пока попытки подняться с постели. — Оно не сильное. Вчера просто ночью тряхнуло, а так нормально всё, — подмигивает. — Полежи ещё рядом. Мне нравится просыпаться с тобой в одной постели. Я слишком смущена, запуталась в чувствах и ощущениях. А ещё хочу в туалет, так что нет. Но Косте я причину не озвучиваю, конечно. — Надо написать Карине, — говорю первое, что придёт в голову, и выбираюсь из постели. Осознав, что футболка как-то слишком коротка при солнечном свете, пытаюсь её немного оттянуть вниз. Однако, ещё нужно пройти через всю комнату до двери, а Макарский увалился на спину, заложив руки за голову, и не стесняется пялиться. — Отвернись, — говорю сердито, потому что его откровенный взгляд обжигает кожу. — Господи, Катя, — он даже посмеивается. — Мой язык недавно был в тебе. И не только во рту. А теперь ты смущаешься явить мне свои голые коленки? Чёртов пошляк. Он, конечно, прав, но тем не менее мои щёки вспыхивают огнём. Вот зачем такое вслух произносить? Правдоруб хренов. Лучше и не отвечать ничего. Поэтому я разворачиваюсь и ухожу из комнаты. Иду в ванную, запираю дверь на замок и подхожу к раковине. В зеркале над ней вижу, как горит моё лицо. Уверена, Макарскому доставляет удовольствие меня смущать. А я ведусь, дурёха. Стаскиваю футболку и бельё и иду в душ за стеклянную ширму. Едва только вспениваю гель на спонже, как дверь открывается и входит Костя. — Какого чёрта! — возмущаюсь, интуитивно прикрывшись руками в интимных местах. — Я же заперлась! — Ага, а ключ в замке снаружи оставила. Я расценил это как приглашение, — ухмыляется. Я этот дурацкий ключ просто не заметила. И, думаю, Макарский это прекрасно понял. Хочу попросить его выйти, но ни слова произнести не могу, потому что он раздевается и идёт в кабинку ко мне. — Я тебя не звала, — говорю сердито, стараясь смотреть ему в лицо. Чётко в глаза и не ниже. Но ему, похоже, всё равно. Он всё равно прёт как танк, вваливаясь в кабинку. — Кажется, мне нужна помощь, — говорит приторно, поднимая брови домиком и кивая на свою травмированную руку. — Помоешь меня? — Ты и сам отлично справишься, — пытаюсь протиснуться, чтобы выйти из кабинки, но Макарский выставляет здоровую руку, преграждая мне путь. — Иди ко мне, — привлекает к себе, обхватив за талию. — Хватит тебе уже пёрышки поднимать, моя гордая училка. Он прижимает меня к своему обнажённому телу, утыкается носом за ухом и прижимается губами к мокрой разгорячённой коже. Слишком близко. Так тесно. Без преград в виде одежды. Я упираюсь ладонью в его грудь и чувствую, как под моими пальцами быстро и гулко бьётся сердце. И сил оттолкнуть не нахожу. Мне просто не хочется этого делать. — Чего же ты боишься, Катенька? — шепчет жарко, ловя губами горячие капли воды на моём плече. А я утыкаюсь лбом ему в плечо, прикрываю глаза и перестаю упираться в грудь ладонями, опустив руки сначала вдоль тела, а потом несмело обхватив Костю за талию. Глубоко дышу, пытаясь отпустить напряжение, и чувствую, как проваливаюсь в этого мужчину, как врастаю в него, позволяя и ему проникать глубоко-глубоко внутрь. В душу. Чувствую, как крошатся барьеры, возведённые разумом и логикой. Как тону в ощущениях, спровоцированных близостью и жаром его тела. — Тебя, — выдыхаю едва слышно, но это чистая правда. — Что ты сделаешь мне больно. — Катя, — Макарский скользит ладонью по моему лицу и смотрит в глаза, а я отмечаю, как крупные капли скатываются с его волос, текут по лицу, зависают на ресницах. — Никто никогда и ни на что не даст тебе в жизни гарантий, понимаешь? Так в дружбе, в здоровье, в бизнесе. И в любви тоже так. Я не собираюсь играть с тобой и делать больно намеренно. У меня нет таких планов. Ты нравишься мне. Очень. Я хочу быть с тобой, хочу попробовать построить отношения. И да, для этого нужна смелость, потому что мне тоже страшно. Это ведь не может быть правдой. Он взрослый, сильный мужчина, у него были отношения до меня, у него большой жизненный опыт, чего же ему бояться? Но он прав. Жизнь непредсказуема. Мы всегда хотим гарантий. Всему. Что не заболеем, не умрём, не лишимся близких, что не умрём с голоду, что не будет войны, а из космоса не упадёт астероид. Но никто не может нам их дать. Никто. Мы можем предполагать, делать максимум, чтобы обезопасить себя, оценивать риски, стараясь предотвратить что-то, но никогда ничего нельзя знать наверняка. Так и в отношениях. А что если он тоже попросит гарантии? Смогу ли их дать я? Могу ли сейчас точно ответить, что однажды не почувствую, что моё сердце больше не отзывается на его улыбку? Нет, не могу. И это разумно. Естественно. Тогда почему я жду каких-то гарантий? Я верю Косте, что он не хочет меня обижать. Сейчас верю.