В заключительный этап мы не прошли, к сожалению. В пятёрке нашей были вторыми после Тулы, с разницей всего в четыре балла. Что поделать, такова конкуренция. Мы и так добрались до высокого уровня, а команда из Тулы действительно была очень сильной. Я успокоила ребят, как смогла. У конкурса обучающие цели, и уметь с достоинством уступать — одна из них. В любом случае, мы молодцы. Завтра мы будем присутствовать на финале, а сегодня уже пора отдыхать. День был длинный и насыщенный событиями и волнениями, все устали. Так что после ужина мы с Кариной провожаем детей по их комнатам, ещё раз проведя инструктаж, а потом и сами расходимся по своим. После душа я просто валюсь на кровать. Хочется лежать в позе морской звезды и не шевелиться. Наушники надеть не решаюсь, вдруг кто из ребят постучит, мало ли. Включаю на смартфоне сериал, и уже начинаю дремать, когда вижу входящий от Димы. — Приветик, — говорю бодрее, чем чувствую на самом деле. — Привет, Кать, ну как вы там? Как прошло выступление? Я коротко пересказываю ему наши сегодняшние приключения, но половину он не разбирает, потому что связь несколько раз прерывается. Вроде бы столица, а у сети глюки. — Подожди, я на балкон выйду. Набрасываю на плечи пальто и открываю дверь на балкон. Ну и холод же, даже снег, кажется, срывается. Балкон открытый, лучше долго тут не стоять, уж сильно хочется обратно в кровать, в тепло. — Дим, давай я тебе лучше напишу, тут холодно. — Давай, жду. Целую! — И я тебя. Отвечаю и выключаю, а потом только понимаю, что сказала. И что он сказал. Может, конечно, это просто телефонный этикет, но… как-то уж слишком это. Ещё и я ему на автомате ответила. — Как мило, — слышу знакомый бархатный голос и резко оборачиваюсь. Балкон длинный, не только для моего номера, но и для соседнего, лишь перегорожен металлической решёткой, да и та высотой мне до уровня груди, не выше. И в соседней части я вижу Макарского. Он стоит спиной к перилам, опираясь на них бёдрами, и курит. Оранжевый огонёк сигареты в темноте смотрится неестественно ярко. Под внимательным взглядом я чувствую себя ещё более сконфуженно после глупого ответа Диме. — Ты же вроде бы живёшь в Москве, что делаешь в отеле? — запахиваю пальто плотнее и опираюсь плечом на косяк. — На другом конце. Ехать долго, а я не люблю терять время в дороге, — отмахивается будто. — А ты, смотрю, так и не бережёшь рёбра задрота-Димасика. — Костя, — качаю головой. Не буду реагировать остро, его это, похоже, забавляет. — Дима — мой коллега и приятель. И он не задрот. Макарский криво усмехается, но без энтузиазма, он словно в задумчивости. Или грустит. Мне даже хочется спросить почему, но я не решаюсь. Я ведь ничего не знаю ни о нём, ни о его жизни. И лезть с расспросами как-то некрасиво, наверное. — Я сейчас принесу твой пиджак. Ухожу обратно в номер и через минуту возвращаюсь с пиджаком Константина. Он стоит там же, только уже не курит. Опасно так как-то спиной к балкону, перила ниже поясницы, а мы на шестом этаже. Но он взрослый человек, не стану ему указывать. Я подхожу ближе к разделяющей решётке, чтобы отдать его вещь. С каждым шагом чувствую, как внутри будто что-то замирает. Трепещет, бьётся, сбивая дыхание. Макарский тоже подходит вплотную. Только сейчас соображаю, что он в одной рубашке, но кажется, будто ноябрьский московский ветер ему нипочём. — Спасибо, — отдаю пиджак. — Ты и сам бы надел. — Волнуешься обо мне? — снова ухмылка, но мягкая и снова какая-то грустная. И даже не знаю, как ему ответить, чтобы не напороться на сарказм. У меня снова звонит телефон, а Макарский прищуривается. — Димасику точно рёбрышки давят. — Это не он. Это Карина. И сейчас она оживляет мой худший кошмар, сообщая, что к ней пришёл Володин и сказал, что Ткачёв пропал. — Господи Боже мой, — руки начинают трястись. — Костя, у меня ученик пропал, пожалуйста, помоги найти! — Идём, — кивает на дверь, и я даже не сразу соображаю, что он собирается выйти через свою, а мне надо через свою. Через минуту мы встречаемся в коридоре, к нам торопливо подходит Карина. — Володин сказал, что Рома вышел минут тридцать назад и так и не вернулся. Понятия не имею, куда ему понадобилось. Мне кажется, что перед глазами всё идёт белыми пятнами. Я так боялась подобных ситуаций. А что если мальчишка решил выйти на улицу втихоря и что-то случилось? Господи, это же Москва! Тем более город чужой для него. Надо собраться, это ведь моя ответственность. Именно я отвечаю за безопасность ребёнка перед его родителями. — Спокойно, Катя, — твёрдо говорит Константин. — Тут мои ребята, что я к вам приставил, сейчас свяжусь. Он отходит и полминуты что-то коротко говорит по телефону, мы даже до лифта дойти не успеваем, как из него выходят один из людей Макарского, которого я уже видела в поезде, а с ним и Ромка Ткачёв с виноватым перепуганным лицом. Я с большим трудом беру себя в руки, чтобы непедагогично не наброситься на мальчишку с упрёками. — Екатерина Валерьевна, простите, я пошёл купить газировки на первый этаж и там завис перед телеком. А потом забыл, на какой этаж надо и катался на лифте — искал. Они, блина, все одинаковые. — Рома, ну можно же было взять телефон! — я даже зубы сжимаю, чтобы не накричать, не сорваться. — Иди в комнату и не смей выходить без разрешения. Охранник удаляется, Ткачёва берётся проводить Карина, а мы с Макарским остаёмся в коридоре вдвоём. — Ты вся дрожишь, — Костя сжимает мои плечи и начинает их растирать. — Я понимаю, что таких ситуаций в работе будет масса, но… — Тебе страшно. Я понимаю. Дети — слишком большая ответственность. Пошли, тебе надо выпить воды. Хотя бы воды для начала. Сегодня был трудный день. Нервный, длинный. Пришлось много поволноваться, и сейчас, когда Макарский обнимает меня за плечо и прижимает к своему боку, мне вдруг так хорошо. Тепло и спокойно. Настолько, что я игнорирую пульсирующую в голове мысль, мигающую красной лампочкой и сигналящую об опасности, когда мы входим в мой номер, а за нашими спинами защёлкивается дверь. 17 — Присядь, — Макарский мягко подталкивает меня к креслу, и я опускаюсь, прикрыв глаза. Он отходит к столику с графином воды, наливает стакан и приносит мне. — Держи, — протягивает. — Ты молодец, хорошо справляешься. Я, вот честно, давно бы их поубивал или до конца жизни ходил бы дважды в неделю к психотерапевту, проработав в школе, наверное, пару недель всего. А ты держишься, закаляешься. Скоро опыта будет больше, Кать. Хотя я по прежнему не понимаю, что ты забыла в школе. — Я тебе говорила, что мне нравится работать с детьми, — делаю пару глотков воды, действительно становится чуть лучше. — Да и не представляю даже, куда могла бы пойти работать. — Да куда угодно, — Макарский опускается рядом на стул. — Хоть даже ко мне в компанию. — Кассиром в “Орешке”? Нет, спасибо, вот там я точно начну убивать. Костя тихо смеётся, разряжая обстановку, и я цепляюсь за его улыбку взглядом. Надо признать, она у него очень притягательная. Будь то саркастичная усмешка, искренний открытый смех, как тогда на катере, или обаятельная улыбка, как сейчас. — Я про головной офис тут, в Москве. Подумай, — говорит тихо. Я слишком долго зависаю на его улыбке и на том, как движутся его губы, когда он приглушённо говорит. Не могу ничего с собой поделать. Чувствую, как вокруг нас воздух становится каким-то вязким, и у меня даже будто начинает шуметь в ушах, а дыхание сбивается. Костя тоже это чувствует, поэтому замолкает и пристально смотрит. Я — на его губы, он — в мои глаза. Я чувствую, но ответить прямым взглядом не решаюсь. А потом и вовсе прикрываю глаза, когда между нашими лицами сокращается расстояние до минимума. На мгновение реальность будто зависает, а потом Макарский прикасается своими губами к моим. Мягко, деликатно, осторожно. Совсем не так, как тогда в самолёте. Его губы раздвигают мои, я чувствую тёплый выдох, ловлю его, а он ловит мой. Склоняется ближе, мягко запускает пальцы мне в волосы, коснувшись мочки уха невзначай. Это прикосновение запускает ещё более странную реакцию. Во мне будто что-то начинает полыхать, целый сонм противоположных чувств: сомнение, недоверие, неуверенность, но вместе с ними желание, влечение, жажда отпустить себя и поддаться. Надо признать, что Макарский меня привлекает. С самого начала привлекал, но голос разума был сильнее. Я давила в себе шевелящуюся симпатию к нему, как опасную, ядовитую змею, способную отравить мне жизнь. Мы слишком разные, и мне не стоит рассчитывать на серьёзные отношения. У него таких, как я, куча, я уверена. Неспроста же он один, без семьи. Такие на дороге не валяются, а значит, ему это просто не надо. А в приключения я играть не умею и не хочу. Да, голос разума где-то там ещё маячит, но будто через толщу воды, потому что я не могу остановиться. Поддаюсь. Сама тянусь навстречу, обнимаю Костю за шею и первой проникаю языком в поцелуе в его рот. Он принимает это за зелёный свет, подтягивает меня ближе и пересаживает к себе на колени. Характер поцелуя меняется. Он становится жарче, слаще, опаснее. Я будто медленно, но уверенно иду к красной линии, к обрыву, к неизвестности. Горячая мужская ладонь скользит по моей спине, переходит на бедро и вниз до самого колена, вызывая нестерпимое желание напрячь бёдра. Наверное, Костя всё же чувствует какой-то импульс, хоть я и гашу это желание, и отвечает, сжав ладонь сильнее и скользнув ею обратно вверх, цепляя большим пальцем внутреннюю сторону бедра.