Макарский, когда мы остаёмся вдвоём, сразу меняется с иронично-игриво настроенного на того, от которого мне хочется сделать шаг назад. Во взгляде вспыхивает огонь, от которого у меня теплеют щёки. Никто и никогда так не смотрел на меня. Я встречалась с парнями. С одним в школе, с двумя во время учёбы в институте. Не одновременно, конечно же. Но ни один из них не смотрел на меня так, будто хочет сожрать. Он делает ко мне шаг, а я интуитивно отступаю, опускаю руки, будто сдаюсь без сопротивления, прекрасно зная, что сзади шкаф и дальше отступать будет некуда, если он сделает ещё шаг. Да и вообще отступать некуда. Но Костя останавливается, вижу, как сжимает зубы, делает над собой усилие. — Я пьяный, Катя, — говорит негромко. — Так что ты это… Короче, потом поговорим про твоё сообщение, — снова принимает ироничное выражение лица. — Обязательно поговорим. Сидеть потом пару дней точно не сможешь. — Знаешь что! — снова складываю руки на груди, но он слишком близко, и у меня по позвоночнику мурашки так и ползут. — Знаю… — ухмыляется, чуть пошатнувшись. — А подруга утром тебе всё сама расскажет. И нет, мы её не трогали. Ну почти… Точнее это она. Скажи, Рем! Рыжий как раз возникает рядом с нами. Он с интересом пялится на меня, а потом попеременно на нас с Макарским и ухмыляется каким-то своим мыслям. — Ага, — кивает. — Еле отбился, блин. Ты это… скажи ей, что если что, пусть звонит, я ж только за. Только трезвая, а то потом вдруг что… Господи, Карина, во что же ты там встряла? И хорошо, хоть Коля в командировке. — Ладно, мы пошли, Китти Кэт, — снова подмигивает Макарский и кивает рыжему здоровиле на выход. — Закрывайтесь, девочки. Он зависает взглядом на моих губах всего на несколько долей секунды, но я снова чувствую тепло на коже щёк, а потом оба мужчины уходят, и я с облегчением запираю двери. * * * Просыпаюсь я ближе к восьми и первое, что хочется сделать — проветрить комнату от Каринкиного перегара. Открываю глаза и наталкиваюсь на стеклянный взгляд подруги. Она лежит молча и смотрит на меня, глаза красные. И, кажется, причиной этому не только похмелье. Карина плачет. Наверное, ей стыдно за вчера, угрызения совести мучают перед Колей. Странно, что она вообще так вела себя, как говорит Макарский. Если вела, конечно. Но то, что её принесли на плече малознакомые ей мужчины, всё же свидетельствует в сторону слов Константина. Но я и слова ей говорить не собираюсь. Подруге и так хреново, а я ей не мать, чтобы читать нотации. Вместо этого переворачиваюсь на живот, подмяв под себя подушку, и тоже смотрю на неё. — Пить хочешь? — Нет, — тихо отвечает. — А чего хочешь? — Сдохнуть. Она прикрывает глаза и шмыгает носом, по которому скатываются на подушку несколько слезинок, сразу образовав на наволочке мокрое пятно. — Карина… — Кать, — шепчет хрипло, — какой он козёл. Коля. Так, а вот это совсем-совсем нехорошо. Значит, этот вчерашний бенефис был неспроста. Я сажусь, подвернув ноги по-турецки, показывая, что готова слушать. Если, конечно, подруга готова говорить. Карина тоже садится, опираясь на стену затылком, подтягивает коленки, обнимая их. — Мы вчера пришли в клуб. Всё было хорошо. Коля мне даже написал, фотку прислал, где они с парнями в своём вагончике ужинают, — открывает глаза и уставляется взглядом в окно. — Я ему говорила, что отмечаем день рождения Лили, но не говорила где. Это было неважно, он никогда не был против, всегда мне доверял. Карина переводит дыхание, судорожно втянув воздух и вытолкнув через сомкнутые пересохшие губы. — Мы с девочками выпили, потанцевали. Случайно там встретили мистера Орешка с другом. Они, кстати, сидели одни. Последнюю информацию я сознательно не анализирую. Мне всё равно. Да и сейчас важно другое — Карина. — Потом Настя увидела Киру Наумову. Я решила подойти поздороваться, она сидела одна в кабинке, но явно кого-то ждала, даже занервничала, когда я заглянула. Накрыто было на двоих, и Кира хотела меня быстрее сплавить. Но не успела, — Карина вытирает снова полившиеся слёзы. — И тут в кабинку вошёл Коля. Мой муж, Кать, понимаешь? Мой Колька. Запёрся разнузданно так, даже сперва меня не заметил, и такой с порога ей: “Ки-ирюша, детка, я взял ещё бутылочку, но мы можем забрать её с собой”. Я просто теряю дар речи. От Коли я не то чтобы не ожидала такого, это было даже сложно представить, чтобы он, так обожавший свою жену, ей изменял. — Никуда он не уехал, Кать, ни в какую командировку. Вместо этого трахал мою подружку детства. Вот как. На этих словах Карина уже сдерживаться не может и утыкается в ладони, разрыдавшись. А мне и сказать нечего. Да и нужно ли сейчас? Чем ей помогут банальные слова? Поэтому я просто обнимаю её и долго глажу по спутавшимся за ночь рыжим волосам, пока она не успокаивается, и худенькие плечи не перестают вздрагивать. Вот о чём вчера говорил Макарский. И вот почему Карина приставала, со слов Кости, к его другу. Хотела забыться, утолить боль. Что ж, тому рыжему верзиле это делает честь — не воспользовался. — Я пожелала им обоим хорошего вечера и ушла. Кажется, Коля искал меня, но мы с девочками попросились в закрытую ВИП-кабинку к твоему Орешку, Кать. Только не сердись, пожалуйста. Никто к нему из нас никакого интереса не проявлял. — Да я не… — Правда. Мы не такие, как эта сучка Наумова. Но теперь так стыдно… Кажется, я вчера сгоряча немного… эм… ну того рыжего здоровилу задолбала. — Он принёс тебя на плече, а твои туфли бережно в руках, — улыбаюсь, пытаясь немного взбодрить подругу. На её лице пробегает тень улыбки даже. — И сказал, что вполне не против сделать всё, о чём ты просила, но только когда ты будешь трезвая. — Ой, мамочки, — Карина краснеет, как помидор, и закрывает ладонями лицо снова, только теперь в жутком смущении. — Надеюсь, я его никогда больше не увижу. Мы встаём и по очереди принимаем душ. Карину, беднягу, несколько раз рвёт, но чай с мятой немного приводит её в порядок. И мне даже удаётся уговорить её съесть хотя бы бутерброд с маслом и сыром. — Что будешь делать? — спрашиваю, когда она, доев, сжимает кружку в пальцах, зависая на геометрическом орнаменте на клеёнке на столе. — А что тут поделать, Кать? — пожимает плечами. — Пойду соберу его вещи, пусть убирается из моей квартиры. Хорошо, что не продали её, чтобы первый взнос на ипотеку отплатить. На развод подам, конечно. Представляешь, Кать, я же уже даже таблетки принимать перестала, ребёночка хотели. Хорошо, не прицепилось. — Да, к лучшему, — сжимаю её холодную ладонь. — Кариш, всё наладится, сама знаешь. Ты обязательно найдёшь себе парня. Верного и любящего. — Да, — всхлипывает, но улыбается. — Я переживу это, Кать. Вон возьму и позвоню тому рыжему медведю, — смеёмся с ней вместе. — Будем на двойные свидания ходить. Я улыбаюсь, чтобы поддержать Карину, а у самой внутри неспокойно. Вся эта ситуация с Макарским, его напор и настойчивость тревожат меня, но Карине я сейчас это озвучивать не хочу. Ей не до меня, надо думать, что со своей жизнью делать. Провожаю я её уже после обеда, но приходится дать обуть свои кроссовки, потому что мы так и не находим, куда друг Макарского поставил её туфли. Ну не с собой же он их забрал, ей Богу. Хотя, мало ли, что там в голове. Сегодня воскресенье, завтра дети выходят с осенних каникул, так что нужно и подготовиться, и дома убраться. Приготовить хоть на пару дней, чтобы в начале недели не отвлекаться на это. Может, как раз найду, куда рыжий медведь, как назвала его подруга, приткнул её туфли. Занимаясь домашними делами, я будто постоянно чего-то жду. Вздрагиваю, когда на телефон падают сообщения, и даже ловлю себя на том, что где-то очень глубоко испытываю что-то похожее на разочарование, когда вижу ещё один мэм от Димы и сообщения от учеников. Но ведь и к лучшему это. Да, точно к лучшему. Может, он от меня всё же отстанет. Забавно, что желая, чтобы Константин оставил меня в покое, мне совсем скоро придётся самой обратиться к нему. 15 Ура, я сегодня не дежурная, и на перемене могу всех выставить из класса, открыть форточки и побыть в тишине. Целых двадцать минут — перемена большая. Просто сяду в кресло и прикрою глаза, выпью чай, который не успела на прошлой перемене, только чуть горячей воды подлить нужно. Я вытаскиваю ступни из узких туфель, с наслаждением разминаю пальцы и прижимаю стопы к прохладному полу. После урока в пятом классе ноги всегда отваливаются, потому что между рядами столько кругов намотать приходится, что можно сравнить с полноценной пробежкой. Только на каблуках. Делаю глоток чая и откидываюсь на кресле, расслабляясь. За дверью слышен шум, дети бегают, кричат, смеются. Выпускают пар, одним словом, накопленный на уроках. Но дежурный учитель в коридоре держит ситуацию под контролем, чтобы и отдохнули, но и не было травм. Детям и пошуметь надо, выплеснуть напряжение, да и вообще — они же дети. Для них неестественно ходить по струнке и говорить шёпотом. На ноутбуке пиликает сообщение — почта. Наверное, завуч новую отчётную форму по контрольным прислала или задания для школьного этапа олимпиады. Но, оказывается, нет. Пришли результаты заочного государственного конкурса по историческим реконструкциям, в котором я принимала участие со своим седьмым классом. Конкурс очень серьёзный, даже участие в нём — хорошее достижение. Для детей очень интересно, я по ним видела, как им понравилось, а для меня и школы — баллы в аттестации. Победу, конечно, получить я даже не рассчитываю, хотя бы не ниже двадцатого места — уже было бы отлично. И каково же моё удивление, когда я вижу электронный диплом лауреатов первой степени! Первой по области! Ну ничего себе! Подскакиваю со стула и хлопаю в ладоши. Вот это мы с ребятами молодцы! Вот они обрадуются. Снова усаживаюсь и открываю прикреплённое письмо. Пробегаю глазами, с трудом веря в то, что теперь нас приглашают на финальный этап конкурса в Москву. Это совсем не шутки, такой серьёзный конкурс, а тем более финал, требует тщательной подготовки. А финал уже через две недели. Сейчас же пойду и обрадую детей, кажется у них математика, но думаю, учитель позволит мне потратить минутку своего урока. Правда, ей потом справляться с перевозбуждённой хорошей новостью ребятнёй.