— Перестаньте смотреть туда. — Если я не буду смотреть, тогда кто будет? — Медсестры постоянно следят, у них на рабочем месте тоже такие мониторы. — Но разве на самом деле они следят? Да просто делают вид, а сами болтают о тряпках и мужчинах. Кому, кроме меня, нужно мое сердце? — Но у них есть система оповещения. Если что-то не так, аппарат подает сигнал. Он взглянул на нее недоверчиво. — Вы не шутите? — Вы что, не доверяете мне? — Не знаю. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и ей вдруг стало стыдно. Она не имела права рассчитывать на его доверие, особенно после того, что случилось на кладбище. Воспоминания о той ночи до сих пор преследовали ее: перед глазами возникал Корсак, беспомощный, брошенный в темноте, и она — такая эгоистка, озабоченная лишь погоней. Она не могла смотреть ему в глаза и предпочла отвести взгляд, сосредоточившись на его мясистой руке, из которой торчала трубка капельницы. — Мне так совестно, — сказала Риццоли. — Честное слово. — За что? — За то, что не сразу кинулась вас искать. — О чем вы говорите? — Вы что, ничего не помните? Он покачал головой. Она замолчала, вдруг осознав, что он действительно ничего не помнит. И она может не продолжать этот разговор, а он никогда не узнает, что она предала его. Возможно, молчание было бы самым легким выходом из положения, но она знала, что не сможет жить с такой ношей. — А что вы помните о той ночи на кладбище? — спросила она. — Самое последнее? — Последнее? Я бежал. Кажется, мы вместе бежали, верно? Преследовали преступника. — Что еще? — Помню, я страшно разволновался. — Отчего? Он фыркнул. — Оттого что не мог догнать какую-то девчонку. — Ну, а потом? Он пожал плечами. — Пожалуй, все. Больше ничего не помню. Очнулся, только когда медсестры стали всовывать мне в рот эту трубку… — Он замолчал. — Со мной все в порядке. Можете так и передать всем. Повисло молчание. Корсак упрямо смотрел на экран монитора. И вдруг произнес, с досадой в голосе: — Боюсь, я испортил всю операцию. Она удивилась. — О чем вы… — Вы только посмотрите. — Он ткнул себя в пухлый живот. — Как будто проглотил баскетбольный мяч. Вот на что он похож. Или будто я на пятнадцатом месяце беременности. Не могу даже угнаться за девчонкой. А когда-то, знаете, я отлично бегал. Как скаковая лошадь. Не то что сейчас. Вам бы тогда меня встретить, Риццоли. Вы бы меня не узнали. Что, не верите? Потому что видите меня такой развалиной. В самом деле рухлядь. Слишком много курил, слишком много ел… — «Слишком много пил», — добавила она про себя. — …в общем, мешок жира. — Он со злостью хлопнул себя по животу. — Корсак, послушайте меня. Это я все испортила, а не вы. Судя по его взгляду, он был явно обескуражен. — Там, на кладбище. Мы оба бежали. Гнались за мнимым преступником. Вы бежали сзади. Я слышала, как тяжело вы дышали, пытаясь не отстать. — Да, как паровоз. — А потом вы пропали. Вас просто не оказалось рядом. Но я продолжала бежать, и все это оказалось пустой тратой времени. Это был вовсе не преступник, а агент Дин, который осматривал территорию. Преступник давно сбежал. Мы гнались за тенью, Корсак. За тенями. Вот и все. Он молчал, ожидая продолжения. Усилием воли Риццоли заставила себя рассказывать дальше: — Вот когда мне следовало начать искать вас. Я должна была понять, что вас нет рядом. Но все пошло кувырком. У меня просто не было времени думать. Мне бы сразу поинтересоваться, где вы… — Она вздохнула. — Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я спохватилась. Может, всего несколько минут. Но боюсь, что гораздо больше. И все это время вы лежали там, за надгробием. Воцарилось молчание. Она засомневалась в том, что до него вообще дошел смысл сказанного, потому что он начал возиться с трубкой капельницы. Как будто избегал смотреть на нее и пытался отвлечься на что-то другое. — Корсак! — Да. — Вы ничего не хотите мне сказать? — Да. Забудьте — вот что я хотел сказать. — Я себя чувствую полной дурой. — Почему? Потому что выполняли свою работу? — Потому что я должна была побеспокоиться о своем партнере. — Это обо мне, что ли? — В ту ночь вы были моим партнером. Он рассмеялся. — В ту ночь я был обузой. Двухтонной гирей на ваших ногах. У вас было полно проблем, было не до меня. И вот я лежу тут и думаю, что завалил дело. Причем в буквальном смысле. — Он опять похлопал себя по животу. — Все думал, что когда-нибудь избавлюсь от него. Сяду на диету, приведу себя в форму. Но вместо этого каждый раз покупал брюки на размер больше. И оправдывался, ворча, что производители сошли с ума, стали шить зауженные вещи. Через пару лет я бы, наверное, вообще вырядился в клоунские штаны. Безразмерные. И никакие таблетки уже не помогли бы пройти медосмотр. — Вы правда принимали таблетки? Чтобы пройти медосмотр? — Да нет, это я так сказал. А вообще-то мои сердечные дела давно не в порядке. Я знал, что рано или поздно такое случится. Но теперь, когда это случилось, мне стало по-настоящему страшно. — Он помрачнел. И опять устремил взгляд на монитор, который показывал учащение ритма. — Ну, вот, началось. Они помолчали, глядя на кардиограмму, ожидая, пока сердце успокоится. Риццоли никогда не обращала внимания на то, как бьется ее собственное сердце. Но, глядя на кардиограмму Корсака, невольно потянулась к своему пульсу. Она всегда воспринимала работу сердца как нечто само собой разумеющееся, и вдруг задалась вопросом, каково это — считать удары, опасаясь, что следующего может уже не быть, что жизнь остановится. Она посмотрела на Корсака, который лежал, не отрывая взгляда от монитора, и подумала: он не просто злится, он напуган. Корсак вдруг резко сел на кровати, прижав руку к груди, и в глазах его была паника. — Позовите медсестру! Скорее! — Что? В чем дело? — Вы что, не слышите сигнала тревоги? Это мое сердце… — Корсак, это мой пейджер. — Что? Она отстегнула с ремня пейджер и выключила сигнал. Приблизила к нему табло, чтобы он увидел телефонный номер. — Видите? Это не ваше сердце. Он откинулся на подушки. — Слава Богу. Уберите эту штуку. Так и до инфаркта недалеко. — Можно я воспользуюсь вашим телефоном? Он все еще прижимал руку к груди, и от облегчения весь как-то обмяк. — Да-да. Пожалуйста. Она сняла трубку и набрала номер.