— Подмастерье, — тихо произнесла Риццоли. Цукер посмотрел на нее. — Интересное слово вы подобрали. Да, действительно подмастерье. Тот, кто приобретает мастерство и навыки под руководством опытного наставника. В нашем случае речь идет о мастерстве охотника. — Но кто здесь ученик? — спросил Дин. — И кто наставник? Вопрос Дина вновь заставил Риццоли нервничать. Уоррен Хойт представлялся ей худшим из всех зол. Вряд ли кто мог соперничать с ним в жестокости. И вот теперь Дин заговорил о том, что Хирург, возможно, лишь сообщник кого-то еще более зловещего. Ей было страшно даже думать об этом. — На чем бы ни строились их взаимоотношения, — сказал Цукер, — надо отметить, что вдвоем они действуют гораздо более эффективно, нежели поодиночке. И вполне возможно, что в команде они изменят свою тактику. — Как это? — не понял Слипер. — До сих пор Властелин выбирал пары. Он использует мужчину в качестве зрителя. Ему нужен этот мужчина, чтобы он наблюдал за тем, как победитель завоевывает свой приз. — Но теперь у него есть партнер, — сказала Риццоли. — Мужчина, который будет наблюдать. Который хочет наблюдать. Цукер кивнул. — Хойт как раз может исполнить одну из главных ролей в фантазиях Властелина. Роль зрителя. — И это означает, что в следующий раз он может выбрать и не пару, — сказала Риццоли. — Он выберет… — Она запнулась, не решившись закончить мысль. Но Цукер ждал, пока она договорит, сделает вывод, который фактически был уже известен. Он как будто нахохлился и не сводил с нее своих водянистых глаз. Вместо нее подал голос Дин: — Они выберут женщину, которая живет одна. Цукер согласно закивал. — Легко подавить сопротивление, легко контролировать. И не надо отвлекаться на мужа, можно целиком сосредоточиться на женщине. * * * Моя машина. Мой дом. Я. Риццоли въехала на подземную стоянку больницы Пилгрим и заглушила двигатель. Какое-то время она сидела в машине, не открывая дверь, осматриваясь в гараже. Будучи полицейским, она всегда считала себя охотником. И никогда не думала, что может стать добычей. Но сейчас она ловила себя на том, что ведет себя как добыча, как кролик, который готовится выйти наружу из своего безопасного закутка. Она, всегда такая бесстрашная, теперь вынуждена нервно озираться по сторонам. Она, которая всегда первой бросалась на штурм, выбивала двери. В зеркале заднего вида она поймала собственное отражение — измученное лицо, затравленный взгляд, женщина, которая ей едва знакома. Не победительница, а жертва. Женщина, которую она презирала. Риццоли решительно распахнула дверцу машины и вышла. Выпрямила спину, уверенно ощущая на бедре тяжесть пистолета в кобуре. Пусть только сунутся, она готова встретить их. Она одна поднималась из гаража в лифте, расправив плечи, чувствуя, как гордость побеждает страх. Выйдя из лифта, она увидела других людей, и теперь оружие было лишним. Она прикрыла кобуру пиджаком и перешла в другой лифт, оказавшись в компании с тремя юными студентами-медиками, у которых из карманов халатов торчали трубки стетоскопов. В разговоре они вовсю сыпали словечками из медицинского жаргона, и им это явно нравилось. На усталую женщину, стоявшую рядом, они не обращали никакого внимания. Вот именно, на усталую женщину, прятавшую под пиджаком пистолет. В отделении интенсивной терапии она прошла мимо столика дежурной медсестры и направилась прямиком в палату номер пять. Там она остановилась и, заглянув сквозь стеклянную перегородку, нахмурилась. На месте Корсака лежала женщина. — Прошу прощения, мэм! — раздался голос медсестры. — Посетителям нужно сначала зарегистрироваться. Риццоли обернулась. — Где он? — Кто? — Винс Корсак. Он должен быть в этой палате. — Извините, я заступила на дежурство только в три… — Вы должны были мне позвонить, если что-то случится! Ее возбужденное поведение привлекло внимание другой медсестры, которая тут же вмешалась в разговор и, видимо, имея опыт общения с обеспокоенными родственниками, попыталась снять напряжение. — Мистеру Корсаку сегодня утром провели экстубацию, мэм. — Что это значит? — Трубка в его горле — ну, которая помогала ему дышать, — мы ее удалили. Он уже пошел на поправку, и его перевели в обычную палату. — И, словно оправдываясь, добавила: — Знаете, мы звонили супруге мистера Корсака. Риццоли вспомнила Диану Корсак, ее отсутствующий взгляд и усомнилась в том, что телефонный звонок отпечатался в ее сознании. Скорее, он все-таки ухнул в пустоту словно монета в бездонный колодец. К палате Корсака она подходила, уже вполне успокоившись и взяв себя в руки. Осторожно заглянула. Он не спал, лежал, уставившись в потолок. Было заметно, как вздымается под простыней его живот. Руки были вытянуты по бокам, словно он боялся пошевелить ими, чтобы не задеть многочисленные провода и трубки. — Привет, — тихо произнесла Риццоли. Корсак взглянул на нее. — Привет, — прохрипел он в ответ. — Гостей принимаете? Вместо ответа он похлопал по кровати, приглашая ее устроиться рядом, остаться. Она пододвинула к кровати стул и села. Его взгляд опять переместился, но не на потолок, как ей вначале показалось, а на монитор, который висел на стене в углу. По экрану бежала змейка электрокардиограммы. — Это мое сердце, — сказал он. Трубка заметно изменила его голос, и теперь он больше походил на шепот. — Похоже, тикает нормально, — подбодрила она. — Да. — Повисла пауза. Корсак следил за монитором. На тумбочке она увидела букет цветов, который прислала ему сегодня утром. Он был единственный. Неужели больше никто не догадался прислать цветы? Даже жена? — Я вчера встретила Диану, — сказала она. Он посмотрел на нее и тут же отвел взгляд, но она успела заметить смятение в его глазах. — Похоже, она вам не сказала. Он пожал плечами. — Ее сегодня не было. — Наверное, придет попозже. — Черт ее знает. Его ответ удивил ее. Возможно, ему самому стало неловко, и он покраснел. — Мне не следовало так говорить, — произнес он. — Вы можете говорить мне все что захотите. Он вновь посмотрел на монитор и вздохнул. — Ну, хорошо. Все хреново. — Что именно? — Да все. Живет парень вроде меня, делает свое дело. Обеспечивает семью. Дает ребенку все, что тот пожелает. Кстати, взяток не берет. И вот в пятьдесят четыре — бац, и сердце отказывает! Лежу вот теперь немощный и думаю: ну, и ради чего пупок надрывал? Я всю жизнь жил по правилам, а вырастил никчемную дочь, которая звонит папочке, лишь когда ей нужны деньги. А у жены башка занята только тем, чего бы еще наглотаться, чтобы словить кайф. Куда мне тягаться с его высочеством валиумом. Я всего лишь тип, который дает ей крышу над головой и оплачивает рецепты. — У него вырвался горький и усталый смешок. — Почему же вы до сих пор женаты? — А какая альтернатива? — Быть холостым. — Вы хотите сказать, одиноким? — Слово «одиноким» он произнес с такой интонацией, будто это был самый худший выбор. Некоторые делают выбор в надежде на лучшее; Корсак же сделал выбор, просто чтобы избежать худшего. Он лежал, вперив взгляд в зеленую линию на мониторе, которая показывала, что он еще жив. Хорош или плох был его выбор, но итогом оказалась эта больничная палата, где страх соседствовал с горечью сожаления. «А где буду я в его возрасте?» — подумала Риццоли. Тоже на больничной койке, жалеть о сделанном выборе, мечтать о той дороге, которой так и не пошла? Она вспомнила свою унылую квартиру с голыми стенами, одинокую постель. Чем ее жизнь была лучше жизни Корсака? — Я все боюсь, сердце остановится, — пожаловался он. — И на экране появится прямая линия. Ужасно боюсь.