Часть 14 из 45 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Итак, на Благовещение, 25 марта 1838 года, Томас Гилмартин поступает в услужение в графский замок. Жалованья он не получает, но хитроумный мистер Фьютрелл вписывает стоимость его услуг в графу «Прочие расходы», каковую ежемесячно предоставляет в графскую контору, и прикарманивает эти деньги. Экран опять разделяется на четыре части, и я сразу понимаю, что представляет собой служба Томаса. Поначалу – никакой ливреи; среди слуг его должность именуется «золотарь», и он дважды в день выносит сто сорок горшков – начинает с изящных фаянсовых pots de chambre из будуаров графини и гостящих у нее дам, потом переходит к более тяжелым «иорданям» в спальнях джентльменов (у некоторых на дне – совершенно непонятно зачем, и без намерения оскорбить правящий дом – красуется изображение королевского дворца) и, наконец, к простым горшкам слуг. Итого двести восемьдесят горшков в день. Их каждый день выносят на задний двор, ошпаривают и выставляют на просушку. Кроме горшков, есть еще стульчаки, спрятанные в красивых лестницах или невинных с виду креслах; внутри таится оловянный сосуд, называемый валлийской шляпой – за его форму и, возможно, в насмешку над крестьянами. В этом сосуде прячутся испражнения дворян и слуг, которые приходится выковыривать специальной лопаточкой и выбрасывать в сточную канаву под открытым небом.
– Горшки и «шляпы» – твоя статья дохода, – говорит главный лакей, большой шутник. – Что в них найдешь, все твое.
Система «статей дохода» действует для всех слуг замка. Статьи дохода мистера Фьютрелла весьма велики – это подношения в виде вина и крепких напитков от поставщиков, снабжающих огромное замковое хозяйство; Фьютрелл бойко сбывает дары богатым фермерам-арендаторам, любящим похвастаться перед дружками: «Это пойло чистое, как слеза; оно из самого замка». Статья дохода главного лакея – свечные огарки. Замковое хозяйство обширно, и бывает, что за одну ночь здесь горит до тысячи четырехсот свечей. По обычаю единожды погашенную свечу не зажигают снова, и главный лакей хорошо зарабатывает на сбыте «длинных огарков» в городские лавки. Такую же выгодную торговлю ведет и кухарка – ибо милорд старомоден и держит на кухне женщину, не желая и слышать о найме французского повара. Кухарка продает мясной сок, капающий с вертела; покупатели приходят с мисочками к маленькой зеленой двери, ведущей в кухню. Поскольку в замке множество ртов и там ежедневно жарят что-нибудь сразу на нескольких вертелах, мясного сока бывает много. Горничные дам и камердинеры джентльменов, конечно, получают обноски с хозяйского плеча. В общем, статьи дохода есть у всех, кроме золотаря. Но даже он лелеет надежды, поскольку, согласно легенде, однажды из «валлийской шляпы» выудили серебряную ложку.
Так Томас-младший и служил бы золотарем, если бы в один прекрасный день графиня не застала его за кражей персика из замковой оранжереи. Персик графиню не взволновал – для того чтобы делать выговоры младшим слугам, графини держат старших слуг. Но ей понравился смазливый мальчишка, и она приказывает, чтобы его сажали править двуколкой, на которой графиня разъезжает по парку, когда дышит воздухом. Так, к неудовольствию мистера Фьютрелла, Томас-младший получает ливрею всего через полгода службы.
Всего одну ливрею – кучера. Но Томас попадает в фавор у графини, которая любит красивых молодых людей, и вскоре его производят в лакеи. Не в важные лакеи – он становится одним из шестнадцати «младших лакеев», выполняющих работу, которая в наши дни ожидается от горничных. Но это значит, что теперь у него целых три ливреи. Одна – на утро, простая, с камзолом, то есть сюртуком без «хвостов»; одна на вторую половину дня – панталоны, чулки, сюртук с хвостами и оловянными пуговицами; и, наконец, блистательная парадная ливрея для появления вечером в столовой и в коридорах: белые чулки, плюшевые панталоны, бархатный сюртук с серебряными пуговицами, а самое главное – пудра для волос. Чтобы придать рыжей шевелюре Томаса положенный белый цвет, требуется огромное количество пудры и помады. И каждое утро, до завтрака, ему приходится мыть голову, поскольку днем пудры не положено. Но Томас-младший наслаждается пудрой. Бесстрастное лицо и умение изящно кланяться – почтительно и притом безлично – помогают ему подняться высоко по служебной лестнице. К тридцати годам он становится главным лакеем, а мистера Фьютрелла хватает первый удар (третий окажется смертельным), и он удаляется на покой и больше не может никого тиранить.
Так Томас оказывается потерян для семьи, хотя явного разрыва не происходит. В «Материнское воскресенье»[15], когда слугам дают выходной, чтобы они могли навестить матерей или любой правдоподобный аналог таковых, Томас берет напрокат пони и едет в Лланвайр, прихватив пасхальный кулич из замковой кухни и подарок от графини. Он развлекает родителей и сводного брата рассказами о жизни высшего общества. Впрочем, радость от его визита омрачена тем фактом, что он перешел в лоно англиканской церкви, поскольку замковые слуги обязаны по воскресеньям посещать англиканскую часовню в парке. Этого требует должность Томаса, но он не скрывает, что ему нравятся англиканские богослужения, их утонченность, их обрядовость. Ему нравится сидеть на галерке для слуг и пользоваться одним сборником гимнов с хорошенькой горничной.
Хуже того, он теперь тори! Все замковые слуги должны поддерживать кандидата, которого поддерживает граф. Поддерживать нужно приветственными криками, а иногда и кулаками. Томас еще не достиг имущественного положения, которое позволяет голосовать, но он много лет почтительно слушал тирады мистера Фьютрелла в столовой для слуг, обличающие радикалов, реформаторов и всяких там уравнителей. Томас переметнулся на другую сторону, но он знает, и семья знает, что переметнулся он ради бархатной ливреи с серебряными пуговицами, а чтобы возражать против этого, нужна очень большая принципиальность. А принципиальности в семействе Гилмартин явно не хватает после того, как в 1850 году скончался Молодой Весли, к тому времени уже Старый Весли.
(9)
Хоть Джон Весли и был прекрасно образован, вряд ли он задумывался о словах грубоватого грека Гераклита, который, насколько нам известно, первым заявил: все, что угодно, будучи доведено до крайности, превращается в свою противоположность. Но сам этот принцип совершенно точно был известен Джону Весли, который слишком хорошо знал жизнь и в момент ужасного пророческого озарения сформулировал следующее: «Добродетель рождает Трудолюбие; Трудолюбие рождает Богатство; Богатство рождает Порок». И теперь я вижу действие этого принципа на потомках Старого Весли Гилмартина, которого крестил водою и Духом и принял в семью Христову ученик самого Джона Весли, – ибо Весли посвятил Томаса Гилмартина в проповедники, и тот пользовался добрыми советами своего учителя.
Старый Весли не страдал избытком воображения и не имел наклонностей бунтаря. Он был трудолюбив, и его Трудолюбие – закупка красной фланели отрезами немыслимой длины, по сто тридцать два ярда, караваны вьючных лошадей через горы в Шотландию, вся его честная умеренная прибыль – породило Богатство или то, что считали Богатством люди его круга. Добродетель, однако, была главной заботой его жизни; наблюдая его смерть, я понял, что он подлинно добродетелен и тверд в вере, пусть и несколько узок в своих воззрениях.
А что же Богатство? Было ясно, что продолжать бизнес должен Сэмюэл, старший сын и правая рука отца. Но Весли оставил сыновьям деньги – в кожаном мешке под половицами гостиной, – и когда их пересчитали и оплатили немногие долги покойного, каждому сыну досталось по семьсот с небольшим фунтов.
Томас забирает свою долю и мешок и прячет там же, где лежат его сбережения от замкового жалованья и чаевых.
(10)
Теперь семейное дело принадлежит Сэмюэлу. На него работают ткачи, ведь ныне он слишком важная персона, чтобы самому скучать за станком. Старшему сыну достаются не одни только пряники: еще он вынужден содержать мачеху, поскольку у нее нет ничего, кроме одежды и кое-каких предметов мебели, отошедших ей по брачному контракту. Старший сын унаследовал также экономическую ситуацию своего времени, а она внушает тревогу.
Шотландская торговля идет на убыль – деревенские женщины больше не носят столько красных юбок и разлюбили красные плащи, под которыми когда-то укрывались от дождя и снега. Даже остроконечные шляпы, когда-то передававшиеся от матери к дочери, порой на протяжении четырех поколений, выходят из моды. Распространяются новые моды и новые представления о чистоте.
Смирился ли Сэмюэл с упадком торговли? Нет, это не в его характере.
Он добродетелен. Он жертвует десятую часть своего годового дохода на содержание молельни и на бедных. Он заботится о мачехе – она живет в комфорте и без забот. Он молится утром и вечером, но его молитвы не так прочувствованны и пропитаны елеем, как у Старого Весли. Господь даровал Сэмюэлу процветание, и неудивительно, что для такого человека, как Сэмюэл, это доказательство благосклонности Господа. Господь, по сути, его компаньон в делах. Разве есть Господня воля на то, чтобы Сэмюэл цеплялся за торговлю, приходящую в упадок? Бог, как и удача, покровительствует смелым.
Итак, Сэмюэл осматривается и видит, что караваны вьючных лошадей уступают место поездам, дороги для которых сейчас строятся по всему Уэльсу. Сэмюэл не настолько крупный предприниматель, чтобы купить долю в железнодорожной компании. Он мог бы приобрести акции такой компании, если бы не его чисто крестьянское недоверие к акциям. Но, разъезжая по делам торговли, он видит, какие армии трудятся на строительстве железной дороги, и понимает, что эти люди должны питаться, а найти в горах провизию не так уж легко. И он приобретает несколько тележек и договаривается с подрядчиками, нанимающими рабочих на строительство железной дороги, что рабочие будут покупать еду с его тележек и больше ниоткуда. Все, кто пытается вторгнуться на его территорию, получают предостережение. Не проходит и года, как Сэмюэл практически забрасывает шотландский промысел, оставив его глупцам, не понимающим, к чему идет дело. Его бывшие ткачи теперь толкают тележки с едой туда, где трудятся бригады рабочих, и продают им хлеб, сыр, бекон и пиво. Торговля идет бойко, и Сэмюэл уже настолько богат, что его отцу такое и не снилось.
Он оставляет старый дом в Лланвайре мачехе, а сам переезжает в другой, больше и удобней, немного поодаль, в Траллуме; там можно закупать провизию дешевле и развозить ее дальше. Сэмюэл теперь живет у себя над конторой, но его дом больше, чем у отца. Методистская молельня в Траллуме тоже больше, и – Джон Весли посмотрел бы на это с неудовольствием – Сэмюэла знают там как крупного жертвователя.
Можно ли так поступать и при этом оставаться добродетельным человеком в том смысле, в каком это слово понимал его отец? Добродетель родила Богатство, а где есть Богатство, там Трудолюбие принимает иную окраску.
Эта окраска, конечно, продиктована собственной натурой Сэмюэла; я вижу, что он не плотский человек в пошлом смысле этого слова, но, без сомнения, весьма мясист. Он вырос крупным мужчиной – не очень высокий и скорее плотный, чем жирный, но чтобы пошить ему костюм, безусловно, потребуется очень много добротной ткани. Он завел привычку носить цилиндр даже в будни. У него большая, броская цепь для часов, называемая «Альберт», поскольку моду на такие цепи ввел сам принц-консорт; часы у него самые крупные, самые точные и тикают громче других. Он даже носит на атласном шейном платке золотую брошь, хоть его жена и сомневается, не тщеславие ли это. Часы мужчине нужны, без сомнения, но брошь? Однако Сэмюэл не слушает жену, а брошь ему нравится. Она служит фарой его паровоза.
Ибо мне Сэмюэл удивительно напоминает паровоз новомодной железной дороги. Невысокое широкое тело, увенчанное очень высоким, по тогдашней моде, черным цилиндром, и коротенькие шаги коротеньких ног создают впечатление, что он катится на колесиках. Он встал на рельсы, и его уже ничто не остановит.
Сэмюэл, как говорят в тех местах, долгодум. Он склонен к размышлениям и много размышляет о том, как бы заработать прибыль. То, что на его одежду уходит столько ткани, наводит его на новую мысль. Железные дороги уже практически построены, но в новом мире девятнадцатого века люди мало-мальски значащие больше не носят, как когда-то, старую, практически неуничтожимую одежду, без конца латая и чиня ее. Лишь бедняки по-прежнему ходят в костюмах, пестрых, как у арлекина, – столько на них заплат из любой тряпки, что подвернулась под руку. Одежда становится признаком времени, и Сэмюэл решает стать портным.
Более того, он будет портным для своего времени. Не сказать «модным», поскольку это слово отпугнет фермеров и местных торговцев, его будущих покупателей; но он предложит клиентам кое-что получше убогих произведений горе-портного, у которого он перекупил захиревшую лавку. Из рук этого портного выходило нечто похожее на плоды скорняжного искусства Робинзона Крузо. Сэмюэл предложит клиентам новые ткани – твиды с севера и тонкие сукна из Лондона, элегантные камзолы для посещения молельни, изящного кроя диагоналевые брюки с клапаном для фермеров «на подъеме», которые хотят заявить о себе миру. Сэмюэл не собирался обслуживать денди, ибо таковых в городке не было; его будущие клиенты – солидные люди, не джентльмены, но занимают достойное положение в обществе, как он сам. Он носит одежду из безупречного сукна, но провинциального покроя, а окладистая медно-рыжая борода при выбритой верхней губе ясно дает понять, что он – житель Траллума.
Он нанимает в десятники опытного портного из Шрусбери, но при этом думает о будущем и отправляет младшего сына, Дэвида, в Лондон – учиться на закройщика. В каком-то смысле кройка одежды – искусство, требующее таланта, но многому можно и научиться, и кто знает – вдруг да у Дэвида проявится нужный талант.
Сэмюэл решает, что вся его семья отлично устроена. Уолтер блестяще учится в хорошей школе. Дэвид получает нужное ремесло. Полли, единственная дочь, помещена в школу доктора Уильямса – единственную в Уэльсе методистскую школу для девочек – и, конечно, со временем удачно выйдет замуж за обеспеченного человека.
Дэвид – подвижный юноша, склонный паясничать, так что, вполне возможно, у него есть задатки художника. В семнадцать лет он уже уменьшенная копия отца: коротенький, плотный, рыжебородый. Он кажется квадратным, словно его ширина равна росту, но на самом деле это не так; это иллюзия, возникающая из-за великанского торса при коротких ногах. У него влажные глаза, он имеет успех у девушек, хоть и не у самых скромниц. Отец еще не ведает, что Дэвид пьет; и не пиво, а крепкие напитки. Мэри Эванс, буфетчица в таверне «Ангел», знает Дэвида лучше, чем родной отец.
Сэмюэл тоже не дурак выпить, но втихомолку, как и положено диакону молельни. Он состоит в небольшом клубе, куда входят человек двадцать процветающих торговцев вроде него, которые не хотят, чтобы их видели в баре «Зеленого человека». Они сообща владеют красивым старым домом, называемым неизвестно почему «Особняк», и встречаются там – вроде бы для обсуждения текущей политики, но при этом они обильно промачивают горло бренди с сельтерской. Сэмюэл прекрасно видит, что Трудолюбие и Богатство и впрямь поспешают в сторону Порока, но когда осознание этой истины становится невыносимым, он придумывает себе какое-нибудь оправдание.
Жена больше не упрекает его, ибо она скончалась. Хорошая, набожная женщина, полная любви к мужу и к ближним, но Сэмюэл разбогател слишком быстро, не по нутру ей. Более того, она была заперта в темнице валлийского языка – сам по себе он прекрасен, но к напряженной деловой жизни Сэмюэла не подходил. Сэмюэл был в плену у современности, а его жена – у Средневековья. Она старалась выучить английский, но он так и не стал удобной одеждой, в которую она могла бы облекать свои мысли и свою связь с Богом. И Сэмюэл ринулся в будущее, а жена осталась в прошлом.
(11)
Сэмюэл – на подъеме. Он заметен среди приверженцев радикальной партии, которых в городке все больше, ибо все больше местных предпринимателей перестают быть арендаторами графа или держат договор аренды на такой долгий срок, что граф им ничего не сделает, пока они исправно платят. Реформа и религиозное диссидентство – две политические силы Траллума, с которыми приходится считаться. Местные жители, знающие историю, припоминают, что в 1745 году ни единая душа не встала под знамя принца Карла Эдуарда, к негодованию обитателей замка. Сэмюэл становится олдерменом и благодаря деловой сметке и дальновидности так хорошо проявляет себя, что его выбирают мэром города. Обитатели замка возмущены таким переворотом. Первый нонконформист в истории, ставший мэром в Уэльсе! Подумать только! Алая мантия и золотая цепь мэра сидят на его невысокой осанистой фигуре лучше, чем на его предшественниках, которые спокон веку были ставленниками графского замка. Идя по официальному делу, облаченный в длинную мантию и подбитую мехом треуголку, он так дробно перебирает коротенькими ножками, будто катится на колесиках.
Судьба сражает Сэмюэла в самом зените. Я знал, что она так поступит, – ведь при жизни я был театральным критиком, а от отца унаследовал хорошее чутье на драматические сюжеты. Судьба настолько привержена штампам, что поражает Сэмюэла в три самых предсказуемых места: семью, гордость и моральные устои.
Начинается с семьи. Томас покрывает фамилию Гилмартин позором в глазах добродетельных горожан. К этому времени он успевает дослужиться до главного лакея в замке и выгодно торгует «длинными огарками» – статья дохода, прилагаемая к этой должности. Сэмюэлу не по душе, что его брат – профессиональный кланяльщик и лизоблюд, но Сэмюэл ничего не может сделать по этому поводу и порвать с братом тоже не может. Однако Томас много лет вовсю пользовался и другой привилегией главного лакея – соблазнять самых хорошеньких горничных, работающих в замке. Об этом знает весь город, но молчит, за исключением разговоров поздно ночью в баре «Зеленого человека» или намеков на чаепитиях в молельне. В этих двух местах о безнравственности Томаса упоминают часто.
В городе не принято говорить вслух о таких вещах; точно так же никто не говорит об отвратительных закоулках, называемых на местном языке «затворами», вдоль которых жмутся друг к другу с десяток человеческих жилищ и штуки три кирпичных будок-сортиров. Здесь обитает самая беспросветная нищета. Кое-кто из числа практичных прихожан молельни порой предпринимает вылазки сюда, прихватив корзинку самого необходимого для здешних несчастных женщин и голодных детей, но этого недостаточно, чтобы совсем уничтожить «затворы». Возможно, средства от них и не существует в этом мире с его безумной экономикой. Возможно, для их упразднения нужно совершить революцию в человеческой душе, сделав каждого трудолюбивым, благоразумным, порядочным и любящим. Как смеялся бы над этой идеей старина Гераклит! Если кто-то процветает, то должен существовать и антипод процветания. Именно эту роль играют «затворы» Траллума, как и любые другие трущобы в любом поселении размером больше деревеньки.
Все начинают говорить о хобби Томаса, причем с негодованием, когда одна девушка умирает. У него в обычае, когда очередная хорошенькая подчиненная в слезах шепчет ему о своих опасениях, отправлять ее к местной знахарке, Старухе Нэн, живущей неподалеку у перекрестка под названием «Лавка бренди». У Старухи Нэн есть верное снадобье от беременности – она варит его сама из трав и продает доверенным покупателям по гинее за флакон. Но последняя фаворитка Томаса поступила нетактично – после выкидыша, вызванного на слишком позднем сроке, у нее началось заражение крови, и она, ко всеобщему ужасу, умерла прямо в спальне для горничных в замке. Скрыть эту историю от графини не удалось. Графиня разгневалась и приказала, чтобы управляющий графа мистер Форестер Адди разведал подробности дела. И Томас нынче в опале. Мистер Адди счел, что отдавать виновного под суд было бы ошибкой – ведь он брат мэра, и мэру, отправляющему должность мирового судьи, пришлось бы либо судить собственного брата, что было бы ужасно, либо отказаться его судить, что было бы тоже ужасно, но в другом плане. Но Томаса выгоняют со службы, и скандальная новость у всех на устах.
Когда братья встречаются, кажется, что это Сэмюэл опозорен. Томас же пребывает в отличном расположении духа. Сэмюэл, конечно, не может позвать этого совратителя к себе домой: во-первых, потому, что он совратитель, а во-вторых, может быть, еще и потому, что он слуга в замке, хоть и брат. Привести брата в «Особняк» он тоже не может, поскольку тот слуга, сколько бы ни было у него денег в кубышке. Итак, пришлось впустить его в ратушу под покровом ночной темноты, через боковую дверь, и встретиться с ним в «Гостиной мэра», вовсе не шикарных апартаментах, как можно подумать по названию. Сэмюэл указывает брату на стул и бегает взад-вперед, чтобы хорошенько разозлиться для предстоящего разговора.
– Блудник! – восклицает он, нависая над Томасом и пронзая его гневным взглядом.
– Ты всегда находил для меня самые суровые слова, Сэм, – говорит Томас. Похоже, он считает себя пострадавшей стороной. – Много лет назад ты меня проклял, и я этого не забыл. Конечно, я тебя простил. О да. Но ты же знаешь, что говорит Писание о человеке, проклинающем своего брата. Ты всегда был жестоковыен, Сэм.
– Томмо, я тогда сказал, что ты сам обрекаешь себя на проклятие, и я был прав! Хорошенькое дело! Мне удалось скрыть от мамы, но, кроме нее, все графство знает, и знает теперь, что ты за человек.
– Ну не все графство. От силы несколько сплетников.
– Да, всё. В прошлое воскресенье в молельне мне пришлось слушать, как проповедник приглашает помолиться за «одного из наших братьев, понесшего тяжкий удар». А я при этом сидел прямо под амвоном, на скамье для диаконов, рядом с другими уважаемыми людьми! Ты думаешь, мне было приятно? Я мэр, причем первый мэр-нонконформист, ты понимаешь? И тут мне рассказывают, что в церкви Девы Марии священник с амвона говорил о горе графини, которая известна добротой к своим горничным и потеряла одну из них при обстоятельствах, неудобосказуемых в храме! Ох, Томмо, ты нас по-настоящему опозорил.
– Я не понимаю, при чем тут ты вообще.
– Не понимаешь? Надо полагать, ты этого набрался в замке. Разве англичане знают, что такое семья. Мой собственный брат!
– Только по отцу.
– Ты думаешь, об этом кто-нибудь помнит? Твоего отца крестил водой и Святым Духом ученик самого Джона Весли!
– В семье Весли теперь есть незаконный отпрыск, ты об этом знал? Как ты думаешь, он от Святого Духа? У меня хотя бы нет бастардов, насколько я знаю.
– Хватит! У тебя на совести смерть девушки!
– Это, конечно, несчастье. Но она его сама на себя навлекла. Я не мог от нее отделаться. Ей все время хотелось еще и еще. Я ее не принуждал. Хорошая девушка, но дура.
– Господь да простит тебя, бессердечный ты мерзавец! Но довольно об этом. Что ты намерен делать?
– Ну, мистер Адди оказался не настолько понимающим человеком, как я ожидал, так что меня выпнули. Вероятно, устроюсь где-нибудь поблизости.
– Ничего подобного! Ты уберешься из города и из графства.
– Ну, если ты настаиваешь. Надо полагать, при некоторой помощи извне я могу перебраться куда-нибудь. Я думал, ты меня из-за этого хотел повидать.
– А, так ты, значит, пришел за деньгами? А куда делось отцовское наследство?
– Тебе не понять, Сэм. В моем кругу иногда играют на высокие ставки.
– Азартные игры?
– Сэм, если гости играют, слуги тоже не могут не играть. Это практически вопрос чести – поддержать нужный тон в обществе. А мне не везет ни в карты, ни в кости.
– И ты, значит, ждешь, что я тебя выручу?
– Слушай, Сэм. Давай не будем проповедовать, будто мы в молельне, и поговорим прямо. Когда умер отец, ты унаследовал бизнес и половину денег, так?
– И еще все расходы, и содержание мамы – между прочим, она твоя мама в гораздо большей степени, чем моя, – а по нынешним временам я вынужден крутиться изо всех сил.
– Как же, знаем. Между прочим, Сэм, о тебе говорят в замке. Я даже слышал, как его сиятельство сказал одному неудачливому игроку: «Возможно, вам удастся взять взаймы у нашего мэра: он чрезвычайно добр». Он, конечно, шутил, но в этой шутке была доля правды. Все знают про тебя и твои железные дороги и торговлю. Смею предположить, что у тебя хватило бы денег купить кого-нибудь из местной знати, и даже не одного. Так что не жалуйся мне на бедность. Я готов выслушать разумные доводы.
book-ads2