– С горячей или холодной водой? – Холодной. Туда попадаешь из парилки. – Какого размера? – Только на одного человека. Метра полтора глубиной. – Что там есть еще? – Чайная комната с самоваром. Можно купить пироги, блины и все такое. – Вкусные? – Вполне. – Ты что брала? – Кусок наполеона. – Всего один? – Ну два. – То есть ты не будешь сильно возражать против того, чтобы туда вернуться? И взять меня с собой? – Не буду. Но поскольку нам все равно не попасть туда в мужской день, я не вижу в этом смысла. – Просто запасись терпением. У меня есть идея. – Внимательно слушаю. Я излагаю свой план. После этого она минуту сидит неподвижно. Затем медленно, но возбужденно подходит к окну, размахивая руками, словно крыльями. – Как тебе? Она поворачивается: – Это может сработать. Если Даша достанет нам все необходимое, это определенно может сработать. – Но?.. – Но для этого нужны мы обе. Понадобится твое участие. Поэтому… – Что «поэтому»? – Ты готова это сделать? Убийство – билет в один конец. Обратной дороги нет. – Готова. Она пристально смотрит на меня пару мгновений и кивает. – Ладно. – Оксана. – Да? – Попытайся не быть такой сукой. Из нас может получиться неплохая команда. – Прекрасно. Наполняй ванну. Когда план окончательно созрел и все организационные вопросы были решены, у нас с Оксаной вдруг оказалась масса свободного времени. И мы начинаем совершать долгие прогулки, чаще всего в Купчино – спальном районе, где и хозяйничала Дашина банда. Это – далеко не лучшее место: огромные глухие пространства, где кварталы ветшающих бетонных жилых домов пересечены автомобильными развязками и замерзшими каналами. С севера Купчино отделено от города промышленной зоной, а его продуваемые ветрами улицы напоминают заброшенную лунную колонию, но зато там практически нет ни полиции, ни камер видеонаблюдения, и мы чувствуем себя в безопасности. Это – Дашина вотчина, и когда к концу дня бледно-розовые сумерки смягчают серые силуэты домов, там бывает почти красиво. Гуляем мы большей частью молча. Порой по целому часу не произносим ни слова, а лишь шагаем бок о бок под холодным небосводом, расчерченным электрическими и трамвайными проводами. Мы изучаем друг друга. Иногда я смотрю на нее и чувствую, что она сейчас здесь, целиком рядом со мной; а иногда натыкаюсь на пустой взгляд и понимаю, что она – где-то в своем измерении. Она очень старается быть внимательной, даже когда у нее это не очень получается. Она может вдруг остановиться на тротуаре и нежно смахнуть рукой в перчатке снег с моей щеки, или задать какой-нибудь неуместный, но милый вопрос – счастлива ли я, не хочу ли выпить чаю? Замечая в такие минуты решительный, слегка смущенный взгляд, я хочу обнять ее, но знаю, что это стало бы нарушением ее правила – не привлекать внимание в общественных местах. Поэтому я просто отвечаю ей, что счастлива, и это – чистая правда. Я не думаю о ждущем нас убийстве. Все мои мысли – о здесь и сейчас, о нас двоих и о слабом, еле уловимом мерцании ее доброты. Так проходит девять дней. Сегодня – понедельник. Даше становится известно, что Пахан приказал водителю забрать его из квартиры на Малой Балканской и везти в Елизаровские бани. Нас с Оксаной это вполне устраивает. У нас уже есть все необходимое, а сейчас валит снег, который снизит эффективность камер видеонаблюдения на улицах вокруг бани. В полдень мы едем к метро «Купчино», а оттуда – две остановки на север до «Московской». Наша машина, как и было условлено, ждет нас у входа в Альфа-банк. Это – десятилетняя «Газель» «Скорой помощи», из которой вынули всю начинку, но сирена и маячки остались на месте. Даша говорит, что такие такси «Скорой помощи» постоянно вызывают состоятельные бизнесмены, чтобы по питерским пробкам не опоздать на встречу. На машине с воющими сиренами и ярко вспыхивающими маячками можно прорваться даже через плотный затор. Мы натягиваем латексные перчатки, сверху на покрышке заднего колеса находим ключи, оставленные водителем, и открываем «Газель». Проверив оборудование, мы переодеваемся в голубую форму бригады «Скорой», натягиваем парики и хлопчатобумажные колпаки. У Оксаны парик – под ярко-рыжую хну, а я – пергидрольная блондинка. За рулем – Оксана. Мы выехали с большим запасом времени, и поэтому она едет по правой полосе проспекта, ведущего на восток, бесстрастно справляясь с оживленным движением. Она излучает спокойствие, в ее взгляде – никаких эмоций, кроме предвкушения. А вот я – места себе не нахожу. Иногда мне удается сосредоточиться, и все вокруг становится ярким и отчетливым. Но в следующий миг все сдувается до двухмерности, и я напрочь выпадаю из происходящего – словно мою жизнь сейчас проживает кто-то другой. Мы прибываем на место без четверти два. Оксана паркуется на узенькой улочке рядом с баней в тридцати метрах от входа, и мы, закинув ноги на приборную доску, ждем, когда приедет Пахан. Сердце колотится, я ощущаю невесомость и тошноту. Он прибывает ровно без двух минут два, выкарабкивается из черного «Мерседеса SUV», а я включаю телефон, чтобы войти в приложение, контролирующее микрокамеру с охранным датчиком, – мы установили ее в бане три дня назад с помощью комка жвачки размером с вишневую косточку. Сама камера – примерно с ноготь моего большого пальца. К своему ужасу я обнаруживаю, что у телефона осталось три процента заряда. Blyat! С оборвавшимся сердцем я сообщаю об этом Оксане. Она не теряет время на гневные выговоры, а лишь сосредоточенно кивает. Секунды и минуты ползут мучительно медленно. Осталось два процента. Прежде чем пойти в бассейн, где спрятана камера, он посетит парилку. Я касаюсь пальцем иконки приложения, и экран телефона заполняется зернистым изображением бассейна. В бассейне плещется, словно кит, какой-то крупный парень, и это явно не Пахан. Он выбирается из бассейна и исчезает. Его место занимают двое мужчин постарше, они по очереди спускаются в воду по лесенке, быстро окунаются и уходят. Остается один процент заряда, а в бассейне – никого. Еще пара минут, и телефон отключится. Меня мутит от ужаса. Страх подвести Оксану полностью затмил все мысли о нашей цели. Мы сидим, уставившись на крошечный экран. Оксана дышит ровно. Ее парик, благоухающий многовековым потом, щекочет мне щеку. В поле зрения камеры появляется фигура, и тут экран чернеет. – Вперед! – произносит Оксана, хватая аптечку и сумку с инструментами. – Давай, давай! Я крепко сжимаю в руке дефибриллятор. Это монофазный прибор, ему лет двадцать, и он довольно тяжелый. Оксана толчком распахивает боковую дверь «Газели», мы выскакиваем на тротуар и через пару секунд врываемся в баню. На входе за столом с невысокой стопкой сложенных полотенец сидят двое парней. Увидев нас, они привстают, но Оксана рявкает на них, приказывая оставаться на месте. В их взгляде читается сомнение, но наша форма внушает мысль об официальном статусе, и они подчиняются. Оксана энергично шагает впереди, и мы входим в раздевалку, где полуголые фигуры удивленно застывают при нашем появлении, а затем – в парилку с ее скользкими полами. Там тоже все таращатся на нас, застыв на своих полках. От удушающего жара по моему лбу бежит пот, очки запотевают, и я перестаю различать, куда иду. Оксана хватает меня за локоть и вытаскивает в прохладную комнату с бассейном, где, вытерев очки о халат, я обнаруживаю голого и одинокого Пахана – он стоит в небольшом мраморном бассейне по грудь в воде. На его теле – впечатляющая коллекция выцветших наколок: вонзенный в шею нож, восьмиконечные звезды на ключицах и эполеты на плечах. – Вы в порядке? – спрашиваю я его, задыхаясь. – Нам поступил вызов. Он уставился на меня – до него не доходит ни суть происходящего, ни, скорее всего, мой нетвердый русский. Оксана тем временем, бросив на пол все, что было у нее в руках, занимается дефибриллятором. – Со мной все в порядке, – произносит Пахан с улыбкой. – Тут какая-то ошибка. – Приносим извинения, – бормочет Оксана и касается поверхности воды пластинами дефибриллятора. Пахан вздрагивает, выпучивает глаза и оседает вбок, затем опрокидывается на спину, суча ногами под водой. Его лицо приобретает землистый цвет, а губы становятся синевато-серыми. Пальцы дергаются и вяло пытаются схватиться за воду. Я отмечаю, что руки у него неожиданно маленькие для человека, которому доводилось убивать топором. – Может, добавим? – предлагаю я. – Отойди-ка, – говорит Оксана и дает новый разряд. Но Дзабрати все никак не умирает. Он лежит с открытым ртом, положив голову на воду, и глядит на меня с грустью, словно разочарован моим выбором парика. Я опускаюсь на колени, одной рукой хватаюсь для устойчивости за Оксанино запястье, а другой – погружаю его голову в бассейн и держу так, пока не перестают подниматься пузыри. Ничего особенного. Мне даже не пришлось слишком напрягаться. Не успеваю я подняться с колен, как в комнату, хлюпая пластиковыми шлепанцами, вбегают те двое, что сидели на входе. – Сердечный приступ, – объясняет Оксана. – Пытаемся его откачать. Поможете? Один из парней спускается по лесенке в воду, и они вдвоем вытаскивают голое тело Пахана на кафельный пол. Пока они заняты, Оксана тайком снимает камеру с верхней части дверной рамы. Присев у мокрого трупа, я механически пытаюсь произвести сердечно-легочную реанимацию. Но она почему-то никакого эффекта не дает – кто бы сомневался. Через час мы с Оксаной идем от нашей «Скорой», которую припарковали там, где взяли – у Альфа-Банка на Московской. Мы снова в своей одежде. Медицинская форма, парики и оборудование – все это заброшено в приемник мусоровоза, и сейчас направляется куда-то на свалку. – Мне ужасно жаль, что так вышло с телефоном… – начинаю я, но Оксана – в любвеобильном, чуть ли не легкомысленном настроении. Под кожаной курткой на мне сегодня свитер в черно-желтую полоску, и она зовет меня pchelka. – Ты прекрасно справилась, – говорит она, беря меня под руку и ведя, пританцовывая, к метро. – Ты держалась реально офигенно. Я супергоржусь тобой. Решив, что она проголодалась, Оксана тянет меня в полупустой Макдоналдс, и мы берем по «Хэппи Милу». – Люди думают, будто между жизнью и смертью есть жесткая граница, – произносит она, набивая рот картошкой фри. – Но это совсем не так. Там лежит настоящий космос. Это потрясающе. Я разворачиваю бургер. Мы сидим бок о бок, касаясь друг друга плечами. – Даша не сказала, когда даст нам деньги и документы? – Сказала. На этой неделе. – А у нас есть план? – Есть! – И каков он? – Доверься мне, pchelka.