Что имеет в виду Тихомиров? Что он хочет ей сказать? Почему канарейка, что она означает? И эта женщина на фотографии. Не та, что Лариса Фарманьянц, а другая – Оксана Воронцова, золотая медалистка из Пермского университета. Да, согласно записям ФСБ она мертва, но при этом она полный двойник женщины, которую Ева заметила в Шанхае в тот вечер, когда убили Саймона Мортимера. Или это все ей приснилось, и она лишь проводит несуществующие связи? Ведь, в конце концов, она видела ту женщину лишь мельком. Ева разочарованно моргает. Всё как-то не складывается. Слишком мало информации и слишком много возможных выводов. В этом нет никакого смысла. В понедельник она попросту встретится с Ричардом Эдвардсом и сознается в том, в чем уже созналась себе самой, – эта работа ей не по зубам. Скажет, что уходит из офиса на Гудж-стрит, из МИ-6, что ей надоел весь этот жуткий токсичный бардак и что она хочет вернуть назад свою жизнь. В аэропорту Лондон-Сити Ева отправляет Ричарду зашифрованную эсэмэску, что она вернулась, садится в метро и едет домой. Батарейка в телефоне сдыхает, сама Ева тоже еле жива – от голода. Как будет прекрасно, если Нико сейчас дома, а еще лучше, если он что-нибудь готовит, предварительно откупорив бутылочку. На станции Финчли-роуд она волочет свой чемодан к выходу. Асфальт блестит от дождя, и Ева, наклонив голову, почти бежит сквозь подсвеченную тьму. Сворачивает на свою улицу – колеса чемодана жужжат и скользят – и в паре машин от дома видит припаркованный фургон без опознавательных знаков: пожалуй, впервые она по-настоящему признательна за слежку. Заметив, что свет в квартире не горит, Ева замедляет шаг. Внутри воздух прохладен и неподвижен, словно здесь уже давно никого не было. На кухонном столе придавленная вазой с вянущими белыми розами лежит записка – слова еле различимы под опавшими лепестками. Надеюсь, ты хорошо съездила; впрочем, о деталях даже не расспрашиваю. Я взял машину и коз, пока поживу у Збига с Лейлой. Как долго – не знаю. Видимо, ровно столько, сколько тебе понадобится, чтобы решить, хочешь ли ты сохранить наш брак. Ева, я больше так не могу. Проблема известна нам обоим. Либо ты живешь в моем мире, где у людей нормальная работа, где женатые пары вместе спят, вместе едят, встречаются с друзьями – пусть даже порой это бывает скучновато, но, по крайней мере, никто никому не перерезает глотку. Либо ты живешь так, как живешь, ни о чем мне не рассказываешь, проводишь на работе дни и ночи, за кем-то гоняясь, и в этом случае – извини, но без меня. Боюсь, вот так все просто. Решать тебе. Н. Ева пробегает глазами записку, потом возвращается к двери и запирает ее на два оборота. Оперативный обыск кухни выявляет банку томатного супа, три раскисшие самсы в промасленном пакете и просроченный черничный йогурт. Пока суп разогревается в микроволновке, она схомячивает йогурт с самсой. Словно в упрек Евиной обычной неряшливости Нико оставил квартиру в безупречном порядке. В спальне кровать заправлена, жалюзи опущены. Ева было движется к ванной, но передумывает: от усталости отказывают даже мозги, какие уж там гигиенические процедуры. Она ставит телефон на зарядку, вынимает из прикроватного столика свой «глок» и кладет его под подушку. Затем стаскивает с себя одежду, бросает ее грудой на пол, забирается в кровать и отключается. Просыпается она примерно в половине десятого от жужжания факса, который завела себе по настоянию Ричарда – это, мол, безопаснее, чем шифрованная электронная почта. Из факса выползает наспех написанное от руки приглашение на частный просмотр в арт-галерее (Чисвик, запад Лондона), где начиная с полудня жена Ричарда Аманда будет выставлять свои картины и рисунки. «Если есть время, приходи, поболтаем», – написано в конце. До Чисвика добираться не меньше часа, и нельзя сказать, чтобы у Евы было настроение путешествовать через весь город, но это возможность сообщить Ричарду о своем решении на нейтральной территории. «Там и увидимся», – пишет она в ответ, лезет обратно в кровать и зарывается в простыни, чтобы поспать еще хоть часок. Страх, как она теперь понимает, – вещь не постоянная. Он приходит и уходит, он в любой момент может лягнуть тебя с парализующей внезапностью, а затем отступить, словно отлив, к той точке, где ты его еще не ощущаешь. В постели он принимает форму нервозной дрожи – в достаточной степени, чтобы прогнать сон. Голод пересиливает всё, и Ева натягивает на себя спортивный костюм, бросает в сумку «глок» и отправляется завтракать в кафе «Торино» на Финчли-роуд. А Ричардовы наблюдатели точно знают свое дело? А если не знают и Еве суждено погибнуть от рук какой-нибудь торпеды, то пусть лучше это случится, когда внутри нее будет большой капучино и cornetto alla Nutella. Слегка утолив аппетит, Ева набирает номер Нико. Трубку не берут, и она расстроена, хоть и не без примеси облегчения. Ей и хочется сказать, что между ними все улажено, и напрягает предстоящий тяжелый разговор. Из кафе Ева неторопливо идет к метро. На улице идеальная субботняя погода, воздух прозрачен и прохладен, и она воображает, что след в след за ней шагают невидимые соглядатаи. В полупустом вагоне она пролистывает оставленный кем-то «Гардиан», читает обзоры книг, которые никогда не купит. Галерею в Чисвике найти непросто, на двери – лишь скромная серебряная табличка. Залитый солнцем кирпичный фасад, эркер, глядящий на Темзу, первый этаж георгианского дома. Ступив внутрь, Ева сразу чувствует себя не в своей тарелке. Друзья Ричарда хоть и не подчеркивают своей избранности, но всем видом тактично намекают, что чужим здесь не место. Поскольку с Евой никто не заговаривает, она принимает серьезный вид знатока, поглощенного произведениями искусства. Акварели и рисунки вполне приятные и безобидные. Котсуолдские пейзажи, лодки на якоре в Олдебурге, девочки в соломенных шляпках на каникулах во Франции. Есть даже портрет Ричарда, весьма неплохой. Ева с удовольствием разглядывает эти работы, когда к ней сбоку подходит худощавая женщина с глазами прозрачными словно морское стекло. – Ну и как вам? – спрашивает она. – По духу очень похоже на него, – отвечает Ева. – Мягкий, но непроницаемый. А вы, наверное, Аманда? – Да. А вы, наверное, Ева? Которая не подлежит обсуждению. – В смысле? – Ричард очень часто вас упоминает. Даже чаще, чем сам отдает себе в этом отчет. Понятное дело – секретность, то-сё. Я его и не расспрашиваю. Но мне всегда было любопытно. – Поверьте, я кто угодно, только не таинственный персонаж. Аманда дарит ей бледную улыбку. – Позвольте вас чем-нибудь угостить. – Она кивает Ричарду, который с добродушным лицом ходит между гостями с обернутой в салфетку бутылкой просекко. Абсолютно неожиданно – учитывая его обычный стиль серой мыши – на нем лихо расстегнутая розовая сорочка и слаксы. – Ага! – произносит он. – Вы уже познакомились. Прекрасно. Сейчас принесу Еве бокал. Ричард отправляется за шампанским, а Аманда протягивает руку, будто собирается поправить раму у картины. Она едва касается рамы, но Ева успевает заметить у нее на пальцах платиновое обручальное кольцо и мерцающий бриллиант помолвочного. – Я не сплю с вашим мужем, – говорит Ева. – Если, мало ли, вы подумали. Аманда поднимает бровь. – Рада слышать. Вы совсем не в его вкусе, но вы же знаете, как ленивы мужчины. Все, что под руку попадется. Ева улыбается: – Картины, похоже, неплохо продаются. Много красных этикеток. – В основном рисунки. Они дешевле. Рассчитываю на Ричарда: если он будет вливать побольше белого вина, то и живопись, возможно, пойдет лучше. – А вы не скучаете? По всем этим воспоминаниям? – Картины как дети. Хорошо, когда они в доме есть, но чтобы не всегда. Ричард возвращается с бокалом, наполняет его и протягивает Еве. – Можно тебя на пару слов? Пять минут. Ева кивает. Делает полуоборот, но Аманда уже ушла. – Позволь представить тебе нашу дочь, – говорит Ричард. У Хлои Эдвардс длинные ресницы и материнская фигура. – Ты работаешь с папой? – спрашивает она, когда ее отец отходит в сторону. – Круто! Мы с мамой ни разу не встречались с его шпионами, так что прости, если я выгляжу немного как фанат. И у тебя наверняка в сумке пистолет. – Наверняка, – улыбается Ева. – Хотя, кстати, одного я видела. В смысле, одного шпиона. – Я его знаю? – Если знаешь, тебе повезло. Мы тогда жили в своем доме в Сен-Реми-де-Прованс. Мама не то писала этюды, не то занималась шопингом, не то еще что-то, и он пришел к нам на обед. Такой, довольно немолодой. Русский. Убийственно крутой. Боже мой. Я о нем мечтала. – Сколько тебе было лет? – Лет пятнадцать. Не помню, как его звали. Да и потом, наверняка имя было фейковым, да? – Не обязательно. А на картине – это ты? В соломенной шляпе? – Боюсь, да. Вот бы ее кто-нибудь купил и увез отсюда. – Правда? – Ну это, сама видишь. Типа, белая девочка на каникулах. – Но иметь дом в Провансе совсем неплохо. – В общем, да. Жара, запах лаванды. Вот это вот всё. Но я не слишком гожусь для богатеньких парижских мальчиков в шортах «Вильбрекен». – Предпочитаешь крутых русских? – Еще бы! – Тогда нужно идти по стопам отца. Там таких до фига. – Он говорит, для шпионки я слишком гламурная. Типа, нужно выглядеть простецки. Идешь по улице, а тебя никто не замечает. Ева улыбается. – Вроде меня? – Нет, нет, нет. Я не хотела сказать… – Да неважно. Я просто поддразниваю. Но твой отец прав. У тебя потрясающая внешность, и тебе следует этим пользоваться. Хлоя отвечает ухмылкой. – Ты хорошая. Мы можем с тобой и дальше общаться? Папа всегда твердит, что надо поддерживать связи с правильными людьми. – Она протягивает Еве визитку с именем, телефоном и черепом с костями. – Не уверена, что я из правильных людей, но спасибо. Ты учишься? – Хочу поступить в драматическую школу. Перед Новым годом прослушивание. – Тогда удачи! Сквозь толпу гостей продирается Ричард и хлопает дочь по заднице. – Вали отсюда, дорогуша. Мне надо сказать Еве пару слов. Хлоя закатывает глаза, а Ева вслед за Ричардом выходит из дома. Магазин медицинских товаров фирмы «Уитлок и Джонс» – один из старейших на Уэлбек-стрит в центре Лондона. Фирма известна своим тактом по отношению к клиентам, даже если их запросы весьма деликатны. Для продавца по имени Колин Дай этот день выдался длинным. Магазин обслуживает многих частных специалистов, владеющих собственными хорошо оборудованными кабинетами по Харли-стрит и Уимпоул-стрит, и Колин узнает в лицо многих медсестер, заглядывающих к ним в магазин, чтобы пополнить запасы своих работодателей. Со многими из них за два года, что здесь работает, он успел познакомиться, и они всегда рады поприкалываться вместе с ним. Одной его фамилии[47] уже хватает, чтобы поржать.