– Да уж, нелегкий. Как там Венеция? – Чудесный город, несмотря на то что все время лил дождь. – А Ланс? В добром здравии? – Нико, умоляю. С Лансом все в порядке, с работой тоже, и я вернусь уже завтра вечером. Сможешь пока справиться сам? – Мои предки сражались с османами при Варне. Так что переживу. – У Тельмы с Луизой хватает сена? – Можешь немного прикупить в дьюти-фри. – Нико, прекрати. Извини меня, ладно? За то, что забыла включить телефон, за то, что я в Венеции, за твой несчастный случай. Мне жаль, что все так вышло. Тебе в больнице прописали болеутоляющее? – Да. Кодеин. – Принимай его. Только запивай водой, а не виски. И ляг в постель. Надеюсь, родители мальчика благодарны. – Родительница. Она одна. И – да, благодарна. – Я горжусь тобой, любимый. Правда. – Чем займешься вечером? – Попозже нужно будет сходить поговорить с одним человеком о записях с камер. – Вранье льется непринужденно, словно само собой. – Потом лягу почитаю. – Что читаешь? – Роман Елены Ферранте. – О чем? – Сложные отношения между двумя женщинами. – А бывают не сложные? – Из своего опыта такого не припомню. Когда Ланс возвращается в комнату, сопровождаемый колечком табачного дыма, Ева все еще сидит, уставившись в телефон. – Какие планы? – спрашивает она. – Звонил одному человеку. Я работал с этим парнем в Риме, а потом он перевелся сюда. Подумал, перекинусь с ним парой слов о пропавшем украинце. – Когда встречаетесь? – Через полчаса. Бар возле полиции, куда мы сегодня ходили. А у тебя что? – Иду на какой-то прием с Джованной из ювелирного магазина. Записи с камер стерли, но у нее наверняка найдется, что рассказать. – Да уж, наверняка. – Ты на что намекаешь? – Ни на что. – Ты ухмыльнулся. – Это не ухмылка, а лицевой тик. Для меня и самого это больной вопрос. – Слушай, ты прекрасно сработал утром. Просто отлично. И пицца была вкуснейшая. Но если ты собираешься ухмыляться всякий раз, как я упоминаю другую женщину, это не прокатит. – Да, понимаю. – Иди ты, Ланс, к черту. – Именно. Сию секунду. За десять минут Ева переодевается в платье от Лауры Фраччи, закалывает волосы в относительно приличный пучок и выходит в сумерки; на ее запястье – браслет розового золота. Дневной дождь обострил запахи – воздух теперь влажно благоухает сточными водами. Она переходит площадь и направляется на запад, мимо групп запоздалых туристов к мосту Академии. На середине моста она останавливается, зачарованная видом. Темнеющий канал, освещенные дома вдоль воды и у далекого выхода в лагуну – купол Санта-Мария-делла-Салюте. Столько красоты, почти невыносимой, и вся она постепенно умирает. Как и мы все, шепчет голос у Евы в голове. Завтра нет, есть лишь сегодня[24]. Балансируя в точке, разделившей поток ее жизни на «ниже» и «выше по течению», Ева смотрит на мерцающий канал и размышляет о сопернице. Она видела лишь ее глаза, но этого достаточно. Я смерть, – говорил, казалось, ее взгляд, – а не познав смерть, можешь ли ты ощущать себя живой? Перед лицом такого вызова – и Ева теперь это ясно осознаёт – нельзя ни отступить, ни уклониться. Куда бы он ни звал, ей придется следовать за ним, и если для этого нужно солгать Нико – что ж, так тому и быть. Прибрежный бриз волнует поверхность канала, разглаживает мягкие складки платья на бедрах Евы, а в сумке начинает вибрировать телефон. Это Джованна. Будет через десять минут. В узенькой комнате на втором этаже инсбрукской гостиницы «Гастгоф Лили» Вилланель сидит, скрестив ноги, на кровати перед лэптопом и листает архитектурные планы «Фельснаделя». Это самый высокогорный отель в Австрии, футуристический ломоть из стекла и стали. Он стоит на одном из выступов восточного склона горы Тойфельскамп на высоте две с половиной тысячи метров над уровнем моря, обвившись вокруг обледеневшей тирольской скалы. Вилланель в своем воображении уже несколько часов бродит по этому зданию, проверяя возможные входы и выходы, запоминая расположение жилых секторов и кухонь, складских и подсобных помещений. Последние полчаса она изучает фурнитуру и замки на окнах с тройными стеклами. Внимание к подобным деталям – всегда твердил ей Константин – определяет границу, проходящую между победой и поражением, между жизнью и смертью. Вилланель с грустью думает, что сам же Константин где-то по ходу дела какой-то деталью, видимо, пренебрег. Она зевает, скалясь как кошка. Подготовка к операции ей всегда нравится, но порой организм все-таки слишком нагружается – в тот момент, когда планы начинают расплываться перед глазами, а буквы на экране – сливаться. Кроме аналитической подготовки, она учит немецкий, которым раньше никогда не занималась. В «Фельснаделе» ей не нужно будет изображать из себя немку – по легенде она француженка. Но умение говорить все же потребуется, а умение понимать все, что слышишь, – тем более оперативная необходимость. Эти предварительные занятия весьма утомительны. Вилланель меньше подвержена стрессу, чем большинство людей, но, сталкиваясь с долгими периодами ожидания, и она ощущает знакомую потребность. Заблокировав лэптоп (теперь любая попытка ввести логин приведет к полному уничтожению данных), она встает на ноги и потягивается. На ней дешевый черный тренировочный костюм, душ она не принимала уже тридцать шесть часов, грязные волосы собраны сзади в неопрятный хвост. Вид одичавший, запах соответствующий. В увядающем свете Герцог-Фридрихштрассе смотрится симпатично, ее освещенные здания словно театральная декорация на фоне виднеющихся вдали гор. Но там холодно. Упорный ветер свищет в узких улочках и, пока Вилланель торопливо шагает к Шлоссергассе, к золотым огням пивного бара «Браухаус Адлер», сквозь скудную одежку ее пробирает до самых костей. Внутри бара очень шумно, теплый воздух насыщен пивными парами. Оказавшись в людном зале, Вилланель замечает ряд сидящих спиной к стойке парней – те с насмешливым и хищным видом разглядывают толпу, порой обмениваясь комментариями и улыбками знатоков. Пару минут она наблюдает за ними, а затем неторопливо направляется к стойке. Проходит вдоль сидящих, оценивая их взглядом и как бы между прочим отнимая узурпированное ими пространство, и останавливается напротив спортивного вида парня. Ему немного за двадцать, он хорош собой, знает это и отвечает на ее взгляд самоуверенной ухмылкой. Ответной улыбки он не получает. Вместо этого Вилланель берет его кружку, осушает ее и, не оглядываясь, идет прочь. Через мгновение он уже расталкивает толпу, следуя за ней. Не говоря ни слова, она выходит через главный вход, сворачивает в боковой переулок, а затем – в узкий проход за баром. В темном закутке посередине прохода стоят два переполненных мусорных бака. Над дальним из них грязная решетка вентилятора выводит наружу кухонный выхлоп. Упершись спиной в кирпичную стену, Вилланель приказывает парню встать перед ней на колени. Он было начинает колебаться, но она хватает его за светлые волосы и вжимает вниз. Потом свободной рукой стягивает до лодыжек свои спортивные штаны, расставляет ноги и сдвигает в сторону трусы. – Никаких пальцев, – приказывает она. – Только язык. Поехали. Он неуверенно смотрит на нее снизу вверх, и она тогда сильнее тянет его за волосы, пока он не ахает от боли. – Я сказала, поехали, dummkopf![25] Лижи мою киску. – Она расставляет ноги еще шире, чувствуя ягодицами холод стены. – Жестче! Это, б…, не мороженое. И выше. Да, вот так. По телу проносятся вспышки возбуждения, но они слишком нерегулярны, а ее новый знакомый слишком неопытен, чтобы дать ей то, чего она хочет. Сквозь полузакрытые веки Вилланель замечает, как из задней двери выходит кухонный работник в тюбетейке и засаленном фартуке и, увидев ее, останавливается, разинув рот. Она не обращает на него никакого внимания, а блондин внизу настолько поглощен поисками клитора, что просто не в состоянии почувствовать присутствие зрителя. Работник не меньше минуты стоит, положив руку на пах, но тут его зовут с кухни, щедро разбавляя окрик турецкой матерщинкой. Вилланель к тому моменту уже ясно понимает, что если ей хочется кончить, то придется возвращаться в гостиницу и завершать дело самой. Ее мысли блуждают, дробятся на фрагменты, которые неожиданно сливаются в фигуру Евы Поластри. Евы с ее skuchnoy одеждой и английской благопристойностью, которую Вилланель столь отчаянно хочет разбить. Только представь: опускаешь глаза, а там внизу, между бедер, – ее лицо. Ева смотрит на нее вверх. Евин язык скребет ее плоть. Вилланель некоторое время удерживает в голове этот образ, потом ее бедра конвульсивно вздрагивают, и она кончает. В тот самый миг Ева вдруг трансформируется в Анну Леонову. В Анну, к которой ведут все кровавые следы. В Анну, которая в предыдущей жизни показала Оксане Воронцовой, что такое любовь, а потом отобрала эту любовь навсегда. Вилланель открывает глаза и возвращается в грязный проулок. Ее лица касается ветерок, и она ощущает на своих щеках слезы. Блондин ухмыляется. – Неплохо получилось, ja? – Встав на ноги, он пальцем выуживает изо рта лобковый волос. – Ну что, теперь отсосешь у меня? Вилланель поправляет трусы и натягивает штаны. – Умоляю, – произносит она. – Уходи. – Эй, ну что же ты, schatz…[26] – Ты что, не слышал? Уё…й! Он смотрит ей в глаза, и ухмылка гаснет. Блондин уходит, но на полпути оборачивается. – Сказать тебе кое-что? – говорит он. – От тебя воняет. – Ладно, дам совет. В следующий раз, когда соберешься залезть девушке в трусы, не забудь захватить карту. Палаццо Форлани расположено на востоке района Дорсодуро. Ева заходит, и этот уличный подъезд ничем не примечателен. Тускло освещенная гардеробная, где под руководством совершенно неулыбчивого персонажа – похоже, ему доводилось зарабатывать на жизнь профессиональным боксом – трудятся слуги в темных костюмах. В дальнем конце помещения две молодые женщины в одинаковых черных муаровых платьях за старинным столом сверяют имена прибывших с распечатанным списком. Ева подходит к ним. – Sono con Giovanna Bianchi[27]. Они улыбаются. – Все в порядке, – говорит одна из них. – Но моя подруга хотела бы поправить вам прическу. Ева поднимает руку, под которую тут же попадается выбившаяся прядь со свисающей заколкой.