Мне потом рассказали, судья Тейлор выскочил из зала и так хохотал и хлопал себя по коленкам – миссис Тейлор даже принесла ему воды и какую-то пилюлю. Миссис Мерриуэзер не зря старалась, успех был огромный, все кричали и хлопали, но все равно она поймала меня за кулисами и сказала – я погубила ее живую картину. Я готова была сквозь землю провалиться, но тут за мной пришел Джим, и он мне посочувствовал. Он сказал – с того места, где он сидел, меня и видно-то не было. Не пойму, как он догадался, какая я несчастная, я ведь еще не вылезла из костюма, но он сказал – я вышла очень хорошо, просто немножко опоздала – это не беда. Когда все совсем плохо, Джим теперь умеет утешить почти как Аттикус. Но и Джим не уговорил меня показаться на люди и согласился ждать за кулисами, пока все не уйдут из зала. – Хочешь снять эту штуку, Глазастик? – спросил он. – Не хочу, – сказала я. – Так и пойду. Пускай никто не видит, как мне плохо. – Подвезти вас домой? – спросил кто-то. – Нет, сэр, спасибо, – сказал Джим. – Нам совсем близко. – Берегитесь привидений, – посоветовал тот же голос. – А верней сказать, пускай привидения берегутся Глазастика. – Ну вот, уже почти никого нет, – сказал Джим. – Пошли. Мы через зал прошли в коридор и спустились по лестнице. На улице по-прежнему было темным-темно. Несколько машин еще не отъехали, но они стояли по другую сторону школы, и от их фар нам было мало толку. – Если кто-нибудь поедет в нашу сторону, нам будет виднее, – сказал Джим. – Слушай, Глазастик, давай я буду тебя держать за косточку. А то как бы ты не потеряла равновесие. – Мне все видно. – Ну да, но вдруг ты потеряешь равновесие. Что-то легонько надавило мне на макушку – наверно, Джим ухватился за ножку окорока. – Чувствуешь? – Угу… Мы пошли темным школьным двором и все время глядели под ноги, но ничего не было видно. – Джим, – сказала я, – я забыла туфли, они там, за сценой. – Ладно, пошли назад. Но только мы повернули, свет в окнах погас. – Завтра возьмешь, – сказал Джим. – Так ведь завтра воскресенье, – возразила я, когда Джим повернул меня к дому. – Попросишь сторожа, он тебя впустит… Глазастик… – А? – Нет, ничего. Джим долго молчал. Интересно, про что он думает? Сам скажет, когда захочет, – наверно, когда придем домой. Его рука надавила мне на макушку, по-моему, уж слишком сильно. Я мотнула головой. – Джим, ну чего ты?.. – Помолчи минуту, Глазастик, – сказал он и сильнее сжал ножку окорока. Дальше мы шли молча. – Минута уже прошла, – сказала я. – Про что ты все время думаешь? – Я повернулась к Джиму, но было так темно, лица совсем не видать. – Мне что-то послышалось, – сказал он. – Постой-ка! Мы остановились. – Слышишь что-нибудь? – спросил Джим. – Нет. Через пять шагов он снова меня остановил. – Джим, ты что, хочешь меня напугать? Я уже не маленькая, я… – Тише, – сказал Джим, и я поняла – он меня не разыгрывает. Вечер был совсем тихий. Я даже слышала дыхание Джима. Изредка по моим босым ногам пробегал ветерок, а ведь когда мы шли в школу, он задувал вовсю. Сейчас все стихло, как перед бурей. Мы прислушивались. – Собака залаяла, – сказала я. – Нет, не то, – сказал Джим. – Это слышно, когда мы идем, а остановимся – и не слышно. – Это мой костюм шуршит. А, знаю, просто ты меня разыгрываешь, потому что сегодня такой день. Я успокаивала не Джима, а сама себя, потому что, как только мы пошли, я поняла, про что он. Мой костюм тут был ни при чем. – Это все Сесил, – немного погодя сказал Джим. – Ну, теперь он нас не проведет. Пойдем потише, пускай не думает, что мы трусим. Теперь мы ползли как черепахи. Я спросила, как это Сесил идет за нами в такой темнотище и почему же он на нас не наткнулся. – А я тебя вижу, Глазастик, – сказал Джим. – Как же так? А мне тебя не видно. – У тебя полоски сала светятся. Миссис Креншо намазала их светящейся краской, чтоб они блестели. Я тебя очень хорошо вижу, и Сесилу, наверно, тебя видно, вот он за нами и идет. Я вдруг подумала, пускай Сесил знает, что на этот раз ему нас не провести. Обернулась и закричала во все горло: – Сесил Джейкобс – мокрая ку-у-рица! Мы остановились. Но Сесил не отозвался, только где-то у школы откликнулось эхо – «ку-у-рица!». – Вот я его, – сказал Джим. – Э-эй!! «Эй-эй-эй!» – откликнулась школа. Что-то непохоже на Сесила – так долго терпеть, раз уж ему удался какой-нибудь фокус, он его сорок раз повторит. Сесил бы уже давно на нас прыгнул. Джим опять меня остановил. Потом сказал очень тихо: – Глазастик, ты можешь снять с себя эту штуку? – Могу, но ведь на мне почти ничего нет. – Твое платье у меня. – В темноте мне его не надеть. – Ладно, – сказал он. – Ничего. – Джим, ты боишься? – Нет. Мы, наверно, уже около дуба. А там уже и дорога в двух шагах. И уличный фонарь видно. Джим нарочно говорил медленно, очень ровным голосом. Интересно, долго еще он будет рассказывать мне сказки про Сесила? – Давай запоем, а, Джим? – Не надо. Тише, Глазастик, не шуми. Мы шли все так же медленно. Ведь, если пойти быстрее, непременно ушибешь палец или споткнешься о камень. Джим знает это не хуже меня, и он помнит, что я босиком. Может, это ветер шумит в деревьях? Да, но ветра никакого нет, и деревьев тут нет, один только старый дуб. Наш спутник шаркает и волочит ноги, будто у него тяжелые башмаки. И на нем холщовые штаны: я думала, это шелестят листья, а это его штаны шуршат и шуршат на каждом шагу. Песок у меня под ногами стал холодный – значит, мы у самого дуба. Джим надавил мне на макушку. Мы остановились и прислушались. На этот раз шарканье продолжалось. Холщовые штаны все шуршали и шуршали. Потом стало тихо. Потом он побежал, он бежал прямо на нас, тяжело, неуклюже – мальчишки так не бегают. – Беги, Глазастик! Беги! – закричал Джим.