Глава 28 Никогда еще последний день октября не был такой теплый. Мы даже не надели куртки. Поднялся ветер, и Джим сказал – на обратном пути мы, пожалуй, попадем под дождь. Луны не было. Уличный фонарь на углу отбрасывал черные тени на дом Рэдли. Джим тихонько засмеялся. – Спорим, сегодня их никто не потревожит, – сказал он. Джим нес мой костюм, держать его было довольно неловко. Какой Джим все-таки у нас воспитанный! – А все равно здесь жутко, правда? – сказала я. – Страшила, конечно, никому не хочет зла, а все равно я рада, что ты пошел со мной. – Да разве Аттикус тебя отпустил бы одну, – сказал Джим. – А почему нет? Тут всего-то завернуть за угол да через двор. – Школьный двор слишком большой, маленьким девочкам не годится ходить по нему в темноте, – поддразнил Джим. – Или, может, ты не боишься привидений? Мы захохотали. Мы давно уже взрослые. Привидения, жар-пар, колдовство, тайные знаки – все растаяло, как туман на восходе солнца. – Какое это у нас тогда было заклинание? – сказал Джим. – «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». – Замолчи, – сказала я. Мы как раз шли мимо дома Рэдли. Джим сказал: – Наверно, Страшилы нет дома. Слушай. Высоко над нами в темноте одинокий пересмешник распевал подряд все свои песенки, он даже не подозревал, на чьем дереве сидит, он то посвистывал синицей, то трещал, точно рассерженная сойка, то горько жаловался, будто козодой. Мы повернули за угол, и я споткнулась о корень. Джим хотел меня поддержать, но только уронил в пыль мой костюм. Я все-таки не упала, и мы пошли дальше. Потом мы свернули в школьный двор. Там было темно хоть глаз выколи. – Джим, а откуда ты знаешь, где мы? – спросила я через несколько шагов. – Сейчас мы под большим дубом – чувствуешь, тут прохладнее? Смотри осторожней, не споткнись опять. Теперь мы шли медленно, чуть не ощупью, чтобы не налететь на дерево. Этот дуб был одинокий и старый-престарый. Нам вдвоем нипочем бы его не обхватить. Он стоял далеко от учителей, от ябедников и любопытных соседей – правда, рядом были Рэдли, но Рэдли не суют нос в чужие дела. И в его тени столько бывало драк и запретных сражений в кости, что земля тут была твердая как камень. Впереди сверкали окна школьного зала, но они нас только слепили. – Не смотри вперед, Глазастик, – сказал Джим. – Смотри под ноги, тогда не упадешь. – Зря ты не взял фонарик, Джим, – сказала я. – Я не знал, что такая темень. Думал, еще будет видно. Это все из-за туч, хотя дождь, наверно, еще не скоро пойдет. И тут на нас кто-то прыгнул. Джим как заорет! В лицо нам ударил свет, это Сесил Джейкобс светил на нас фонариком и так и плясал от восторга. – Ага, попались! – вопил он. – Так и знал, что вы пойдете этой дорогой! – Что ты тут один делаешь? Ты разве не боишься Страшилы Рэдли? Родители благополучно доставили Сесила в школу, он увидел, что нас нет, и отправился к дубу – он знал наверняка, что мы придем этой дорогой. Только думал, нас проводит Аттикус. – Вот еще! Нам всего-то ходу – за угол завернуть, – сказал Джим. – Чего ж тут бояться? А все-таки здорово это у Сесила получилось. Он нас и правда напугал и теперь имел право раззвонить об этом по всей школе. – Слушай, – сказала я, – ты же сегодня корова. Где же твой костюм? – Там, за сценой, – сказал он. – Миссис Мерриуэзер говорит, живая картина еще не скоро. Клади свой костюм за сценой рядом с моим, Глазастик, и пошли к ребятам. Джим обрадовался. Чего лучше – я буду не одна. А значит, ему можно побыть с людьми своего возраста. Когда мы пришли в зал, там был уже весь Мейкомб, не было только Аттикуса, дам, которые сбились с ног, пока украшали школу, да наших отщепенцев и затворников. Собрался, кажется, весь округ: вестибюль был битком набит принарядившимися окрестными жителями. Тут были устроены всякие развлечения, и всюду толпился народ. – Ой, Джим, я забыла деньги! – Зато Аттикус не забыл, – сказал Джим. – Вот держи тридцать центов, это на шесть жетончиков. Ну, пока! – Ладно, – сказала я, очень довольная, что у меня есть тридцать центов и Сесил. Мы с Сесилом прошли через боковую дверь в зал, а потом за кулисы. Я отделалась от своего костюма и поскорей убежала, пока меня не заметила миссис Мерриуэзер – она стояла у столика перед первым рядом и второпях что-то черкала и исправляла в своей шпаргалке. – У тебя сколько денег? – спросила я Сесила. У него тоже оказалось тридцать центов – значит, мы равны. Первым делом мы потратили по пять центов на комнату ужасов, но она нас ни капельки не ужаснула: мы вошли в темный седьмой класс, и поселившийся здесь на время вампир повел нас вдоль стен, и велел трогать разные непонятные предметы, и уверял, что это разные куски разрезанного человека. – Вот глаза, – сказал вампир, и мы нащупали на блюдце две виноградины без кожицы. – Вот сердце. На ощупь оно напоминало сырую печенку. – А вот его кишки. – И вампир ткнул наши руки в тарелку холодных макарон. Мы обошли еще несколько развлечений. Купили по мешочку восхитительно вкусного печенья, которым прославилась миссис Тейлор. Я хотела попытать счастья – поймать ртом яблоко, плавающее в сиропе, но Сесил сказал – это не-ги-ги-енич-но. Его мама сказала – так можно подхватить какую-нибудь заразу – ведь я не первая пробую. – У нас в Мейкомбе сейчас нет никакой заразы, – заспорила я. Но Сесил сказал – его мама говорит, есть после чужих не-ги-ги-енич-но. Я потом спросила тетю Александру, и она сказала – так рассуждают только выскочки. Мы хотели купить ириски, но тут прибежали гонцы миссис Мерриуэзер и сказали, чтоб мы шли за кулисы – скоро нам представлять. Зал наполнялся народом; перед сценой, внизу, уже занял свои места мейкомбский школьный оркестр; зажглись огни рампы, и красный бархатный занавес волновался и ходил ходуном – такая за ним поднялась суматоха. За кулисами мы с Сесилом попали в узкий коридор, битком набитый взрослыми в самодельных треуголках, в шапках армии конфедератов и времен войны с испанцами, в касках времен мировой войны[24]. Ребята в костюмах, которые должны были изображать всевозможные дары сельского хозяйства, теснились у маленького окошка. – Кто-то смял мой костюм! – жалобно закричала я. Галопом примчалась миссис Мерриуэзер, расправила сетку и втиснула меня внутрь. – Жива, Глазастик? – спросил Сесил. – У тебя голос прямо как из подземелья. – И у тебя тоже, – сказала я. Оркестр заиграл гимн, и слышно было, что все встали. Потом забил турецкий барабан. Миссис Мерриуэзер объявила из-за столика: – Округ Мейкомб – ad astra per aspera. Опять ударил турецкий барабан. – Это значит, – перевела миссис Мерриуэзер для невежд, – из грязи – к звездам. – И добавила неизвестно зачем: – Живая картина. – А то они без нее не поймут, – прошептал Сесил, но на него сразу же шикнули. – Весь город это знает, – еле слышно прошептала я. – А загородные? – сказал Сесил. – Потише там! – прикрикнул мужской голос, и мы замолчали. Миссис Мерриуэзер похоронным голосом стала рассказывать про округ Мейкомб, и после каждой ее фразы грохал турецкий барабан. Наш округ самый старый во всем штате, когда-то он был частью территорий Миссисипи и Алабамы; первым из белых людей в эти девственные леса вступил пятиюродный прадедушка нашего судьи по наследственным делам – и пропал без вести. Потом сюда пришел бесстрашный полковник Мейкомб, в честь которого и назван наш округ. Генерал Эндрю Джексон облек его властью, но неуместная самонадеянность полковника Мейкомба и неумение ориентироваться навлекли несчастье на всех, кто участвовал вместе с ним в сражениях с индейцами племени Ручья. Полковник Мейкомб во что бы то ни стало хотел отвоевать этот край для демократии, но его первый поход стал для него последним. Через гонца-индейца из дружественного племени ему был передан приказ: двигаться на юг. Чтобы узнать, где юг, полковник сверился с лишайником на деревьях, а подчиненным, которые хотели было указать ему на ошибку, не дал рта раскрыть и отправился в поход с твердым намерением разгромить врага, но вместо этого завел свои войска на северо-запад, в первобытные дебри, и лишь много позже их вывели оттуда поселенцы, передвигавшиеся в глубь страны. Миссис Мерриуэзер рассказывала про подвиги полковника Мейкомба целых полчаса, а тем временем я сделала открытие: если согнуть коленки, ноги умещаются под костюмом, и тогда можно кое-как посидеть. Я сидела, слушала жужжание миссис Мерриуэзер вперемежку с грохотом барабана и незаметно уснула крепким сном. После мне рассказали, что было дальше: миссис Мерриуэзер подошла к грандиозному финалу. «О-ко-рок», – проворковала она спокойно и уверенно, ибо и сосны и восковая фасоль являлись мгновенно. Подождала чуть-чуть, потом позвала погромче: «О-ко-рок!» Но ничто не явилось, и тогда она крикнула во весь голос: «Окорок!!!» Наверно, сквозь сон я ее услышала, а может быть, меня разбудил оркестр – он заиграл «Дикси»[25], – но я выбрала для своего появления ту самую минуту, когда миссис Мерриуэзер торжественно развернула на сцене флаг штата Алабама. Не то что выбрала – просто мне захотелось быть вместе со всеми.