– Прошлый год, мистер Финч, по весне. Я почему помню, была самая пора окапывать хлопок, и у меня была при себе мотыга. Я говорю, у меня инструмента-то нет, одна мотыга, а она говорит – дам тебе топор. Дала она мне топор, я и порубил гардароб. Она тогда говорит – что ж, придется дать тебе пятак, а? А я говорю – нет, мэм, ничего мне не надо. И пошел домой. Той весной это было, мистер Финч, больше года прошло. – А еще когда-нибудь вы туда заходили? – Да, сэр. – Когда? – Да сколько раз. Судья Тейлор потянулся было за молотком, но так его и не поднял. Ропот в зале стих сам собою. – При каких обстоятельствах это было? – Не пойму, сэр. – Почему вы много раз заходили к ним во двор? Лоб у Тома Робинсона разгладился. – Она меня звала, сэр. Я мимо иду, а у нее всегда какая-никакая работа для меня – то дров наколоть, то лучины нащепать, то воды натаскать. Цветы эти красные, она их всякий день поливала… – Вам платили за эти услуги? – Нет, сэр, только в тот первый раз она хотела дать пятак. Так ведь я не для платы. Мистер-то Юэл, видать, ей не больно помогал, и ребятишки тоже, а лишние-то пятаки откуда ей взять. – А где были другие дети? – Так они всегда тут же, во дворе. Я работаю, а они глядят – которые тут же, которые в окно высунутся. – Мисс Мэйелла разговаривала с вами? – Да, сэр, разговаривала. Том Робинсон давал показания, а я вдруг подумала: видно, эта Мэйелла Юэл все равно что одна на свете. Страшила Рэдли и то не такой одинокий, хоть он и сидит двадцать пять лет взаперти. Когда Аттикус спросил, есть ли у нее друзья, она даже и не поняла, а потом подумала – он над ней насмехается. Она такая жалкая, все равно как мулаты, про которых говорил Джим: белые с ней не знаются, потому что она живет со свиньями, а негры – потому что она белая. Она не может водить компанию с неграми, как мистер Дольфус Реймонд, у нее ведь нет своей земли на берегу, и она не из хорошей семьи. Про Юэлов никто не скажет: «Это у них в роду». Мейкомб им дает пособие, подарки на Рождество и ждет, чтоб ему за это в ножки кланялись. Один Том Робинсон, наверно, и обходился с ней по-человечески. А она говорила – он ее одолел, и, когда показания давала, смотрела на него, как на самую грязную грязь. Тут я услышала голос Аттикуса: – Случалось ли вам когда-либо вторгаться на участок Юэлов? Заходили вы когда-нибудь на их участок без особого приглашения от кого-либо из хозяев? – Нет, сэр, никогда, мистер Финч. Как можно, сэр! Аттикус нам не раз объяснял, как понять, говорит свидетель правду или лжет, тут главное даже не смотреть на него, но слушать. Так я и сделала: на один вопрос Том три раза сказал «нет», но сказал спокойно, не хныкал, не канючил, и я ему поверила, хоть он и говорил больше, чем надо. Видно было, что он порядочный негр, а порядочный негр никогда не пойдет в чужой двор, если его не звали. – Что произошло с вами, Том, вечером двадцать первого ноября прошлого года? Внизу в зале все разом вздохнули и подались вперед. И негры позади нас тоже. Кожа у Тома была совсем черная, но не блестящая, а как тусклый бархат. На черном лице блестели белки глаз, и, когда он говорил, зубы так и сверкали. Не будь он калекой, он был бы прямо красивый. – Иду я в тот вечер домой, мистер Финч, – начал он. – А мисс Мэйелла стоит на крыльце, она вам так и сказала. У них было больно тихо, а почему – я не знал. Я иду и удивляюсь, отчего это тихо, а она меня кликнула, велела зайти помочь. Я и вошел во двор, поглядел кругом, думал, надо дров нарубить, а их не видать, а она говорит: нет, говорит, у меня для тебя в доме дело есть. Дверь соскочила с петель, а зима на носу. Я спросил у мисс Мэйеллы отвертку. А она говорит – отвертка найдется. Ну, я поднялся на крыльцо, а она говорит – иди в дом. Вошел я, поглядел дверь и говорю – мисс Мэйелла, а дверь вроде в порядке. Отворил дверь, затворил – и петли в порядке. А она взяла да и захлопнула дверь. Я все думал, мистер Финч, почему это так тихо, а тут понял, детишек-то ни одного нет, и спрашиваю – мисс Мэйелла, а куда ж все детишки подевались? (Черное лицо Тома начало блестеть, и он провел рукой по лбу.) Я спрашиваю, куда, мол, все детишки подевались? – повторил он, – а она эдак засмеялась… и говорит – в город пошли, мороженое есть. Полный год я им копила семь пятаков, а все ж таки накопила. Все пошли в город. Тому было явно не по себе, и не оттого, что он вспотел. – А вы ей что на это ответили, Том? – спросил Аттикус. – Я ответил вроде того, что ловко это вы с ними, мисс Мэйелла. А она говорит – ты так думаешь? Только она, видно, меня не поняла… Я-то думал, какая она ловкая, что накопила денег, и какая добрая к детишкам. – Понимаю вас, Том, – сказал Аттикус. – Продолжайте. – Ну, я сказал – я пойду, раз у вас для меня работы нет, а она говорит – есть. Я спросил – какая? А она велела – влезь вон на стул и сними тот ящик с гардароба. – Не с того гардероба, который вы порубили на дрова? – спросил Аттикус. Том улыбнулся: – Нет, сэр, это другой. Высокий, под самый потолок. Я снял ящик, стал слезать, а она… она вдруг взяла да… да и обхватила меня, мистер Финч. Я до того напугался, спрыгнул, стул и опрокинулся… Только этот один стул и опрокинулся, а другое все по местам стояло, когда я уходил, мистер Финч. Бог свидетель. – А после того, как вы опрокинули стул, что было? У Тома будто язык отнялся. Он поглядел на Аттикуса, потом на присяжных, потом на мистера Андервуда, который сидел напротив него. – Том, вы поклялись говорить всю правду. Мы ждем. Том растерянно провел рукой по губам. – Что же было дальше? – Отвечай на вопрос, – сказал судья Тейлор. Он уже на треть сжевал свою сигару. – Я спрыгнул со стула, мистер Финч, повернулся, а она как накинется на меня… – Накинулась на вас? С кулаками? – Нет, сэр, она… она меня обняла. Обеими руками обхватила. На этот раз судья Тейлор громко стукнул своим молотком, и в ту же минуту в зале зажегся свет. Еще не стемнело, но солнце уже не светило в окна. Судья Тейлор живо навел порядок. – А потом что она сделала? Том через силу глотнул. – Она встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку. И говорит – отродясь ни с кем не целовалась, хоть черномазого поцелую. А что отец с ней делает, так это, мол, не в счет. Поцелуй и ты меня, черномазый, говорит. Я говорю: отпустите меня, мисс Мэйелла, – и хотел бежать, а она загородила дверь, не толкать же мне ее. Не хотел я ее толкать, мистер Финч, и говорю: пропустите меня, а тут как раз мистер Юэл заглянул в окно и давай кричать. – Что он кричал? Том Робинсон опять глотнул и вытаращил глаза. – Не могу я это сказать… не могу… тут народ, дети… – Что он кричал, Том? Вы должны повторить присяжным, что он сказал. Том Робинсон крепко зажмурился. – Он сказал: «Чертова шлюха, я тебя убью». – А потом что было? – Я сразу убежал, мистер Финч, не знаю я, что было. – Том, вы изнасиловали Мэйеллу Юэл? – Нет, сэр. – Нанесли вы ей какие-нибудь побои? – Нет, сэр. – Вы противились ее заигрываниям? – Я старался, мистер Финч. Я старался, только я не хотел быть грубым. Не хотел быть грубым, не хотел ее толкать. Тут мне пришло в голову – Том очень воспитанный, прямо как Аттикус. Только после отец мне объяснил, и я поняла, в какое трудное положение попал Том: что бы там ни было, а посмей он ударить белую женщину – и ему конец, вот он и кинулся бежать, а раз бежит, значит, виноват. – Давайте вернемся к мистеру Юэлу, Том, – сказал Аттикус. – Он вам что-нибудь сказал? – Нет, сэр. Может, он что и сказал, да меня-то уже не было… – Достаточно, – оборвал Аттикус. – А то, что вы слышали, кому он говорил? – Он говорил мисс Мэйелле, мистер Финч, и смотрел на нее. – И потом вы убежали? – Да, сэр. – Почему вы убежали? – Напугался, сэр. – Почему вы испугались?