– Ваша честь, если вы разрешите задать этот вопрос и в дополнение еще один, вы все поймете. – Хорошо, попробуем, – сказал судья Тейлор, – но смотрите, чтобы мы действительно поняли, Аттикус. Протест отклоняется. Мистер Джилмер, кажется, с таким же любопытством, как и все мы, ждал ответа: при чем тут образование мистера Юэла? – Повторяю вопрос, – сказал Аттикус. – Умеете вы читать и писать? – Ясно, умею. – Не будете ли вы любезны доказать нам это и написать свою фамилию? – Ясно, докажу. А как же, по-вашему, я расписываюсь, когда получаю пособие? Ответ мистера Юэла пришелся по вкусу его согражданам. Внизу зашептались, захихикали – видно, восхищались его храбростью. Я забеспокоилась. Аттикус как будто знает, что делает, а все-таки мне казалось – он дал маху. Никогда, никогда, никогда на перекрестном допросе не задавай свидетелю вопрос, если не знаешь заранее, какой будет ответ, – это правило я усвоила с колыбели. А то ответ может оказаться совсем не такой, как надо, и погубит все дело. Аттикус полез во внутренний карман и достал какой-то конверт, потом из жилетного кармана вытащил самопишущую ручку. Он двигался медленно, с ленцой и повернулся так, чтобы его хорошо видели все присяжные. Он снял колпачок самописки и аккуратно положил на стол. Легонько встряхнул ручку и вместе с конвертом подал ее свидетелю. – Не будете ли вы так любезны расписаться вот здесь? – сказал он. – И пожалуйста, чтобы все присяжные видели, как вы это делаете. Мистер Юэл расписался на обратной стороне конверта, очень довольный собой, поднял голову – и встретил изумленный взгляд судьи Тейлора; судья уставился на него так, будто на свидетельском месте вдруг пышно зацвела гардения; мистер Джилмер тоже смотрел удивленно, даже привстал. И все присяжные смотрели на Юэла, один даже подался вперед и обеими руками ухватился за барьер. – Чего не видали? – спросил свидетель. – Вы, оказывается, левша, мистер Юэл, – сказал судья Тейлор. Мистер Юэл сердито обернулся к нему и сказал – при чем тут левша, он человек богобоязненный, и нечего Аттикусу Финчу над ним измываться. Всякие жулики-адвокатишки вроде Аттикуса Финча всегда над ним измывались и его обжуливали. Он уже говорил, как чего было, и еще хоть сорок раз скажет то же самое. Так он и сделал. На новые вопросы Аттикуса он твердил одно: он заглянул в окно, спугнул черномазого, потом побежал к шерифу. В конце концов Аттикус его отпустил. Мистер Джилмер задал ему еще один вопрос: – Кстати, насчет того, что вы подписываетесь левой рукой: может быть, вы одинаково пользуетесь обеими руками, мистер Юэл? – Ясно, нет. Я и одной левой управляюсь не хуже всякого другого. Не хуже всякого другого, – повторил он, злобно глянув в сторону защиты. Джим втихомолку ужасно веселился. Он легонько постукивал кулаком по перилам и один раз прошептал: – Теперь мы его приперли к стенке. Я вовсе так не думала. По-моему, Аттикус старался доказать, что мистер Юэл мог и сам исколотить Мэйеллу. Это я поняла. Раз у нее подбит правый глаз и разбита правая сторона лица, значит, ее исколотил левша. Шерлок Холмс и Джим Финч тоже так подумали бы. Но может быть, и Том Робинсон тоже левша. Как и мистер Гек Тейт, я представила, что передо мной кто-то стоит, вообразила себе стремительную схватку и решила – наверно, Том Робинсон держал Мэйеллу правой рукой, а колотил левой. Я сверху посмотрела на него. Он сидел к нам спиной, но видно было, какие у него широкие плечи и крепкая шея. Конечно, он без труда бы с ней справился. Напрасно Джим цыплят до осени считает. Глава 18 Но тут кто-то прогудел: – Мэйелла Вайолет Юэл! На свидетельское место пошла молодая девушка. Пока она с поднятой рукой клялась говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет ей Бог, она казалась тоненькой и хрупкой, а потом села в кресло лицом к нам, и стало видно, что она крепкая и, наверно, привыкла к тяжелой работе. У нас в округе сразу узнаешь, кто моется часто, а кто раз в год. Мистер Юэл был весь как ошпаренный, будто кожа у него стала особенно чувствительной и беззащитной, когда с нее содрали слой за слоем всю грязь. А Мэйелла, видно, старалась быть опрятной, и я вспомнила про красные герани во дворе Юэлов. Мистер Джилмер попросил Мэйеллу рассказать присяжным своими словами, что произошло вечером двадцать первого ноября прошлого года, «своими словами, пожалуйста». Мэйелла сидела и молчала. – Где вы были в тот вечер в сумерки? – терпеливо начал мистер Джилмер. – На крыльце. – На котором крыльце? – У нас только одно крыльцо, спереди. – Что вы делали на крыльце? – Ничего. Вмешался судья Тейлор: – Вы просто нам расскажите, что произошло. Вы разве не можете рассказать? Мэйелла вытаращила на него глаза и вдруг заплакала. Она зажала рот руками и всхлипывала все громче. Судья Тейлор дал ей поплакать, потом сказал: – Ну хватит. Только говори правду, и никого не надо бояться. Я понимаю, тебе все это непривычно, но стыдного тут ничего нет и страшного тоже. Чего ты так испугалась? Мэйелла что-то сказала себе в ладони. – Что такое? – переспросил судья. – Вон его, – всхлипнула она и показала на Аттикуса. – Мистера Финча? Она закивала изо всех сил. – Не хочу я. Он меня допечет, вон как папашу допек – левша да левша… Судья Тейлор почесал седую голову. Видно, ему еще не случалось сталкиваться с такой трудной задачей. – Сколько тебе лет? – спросил он. – Девятнадцать с половиной, – сказала Мэйелла. Судья Тейлор откашлялся и безуспешно попробовал смягчить голос. – Мистер Финч совсем не хотел тебя пугать, – пробурчал он, – а если бы и захотел, я ему не дам. Для того я тут и сижу. Ты уже взрослая девушка, сядь-ка прямо и расскажи суду… скажи нам, что с тобой случилось. Просто возьми и расскажи, ладно? – Она дурочка? – шепотом спросила я Джима. Джим искоса поглядел вниз, на свидетельницу. – Кто ее знает, – сказал он. – Разжалобить судью у нее ума хватило, но, может, она просто… ну, не знаю я. Мэйелла успокоилась, еще раз испуганно поглядела на Аттикуса и повернулась к мистеру Джилмеру. – Значит, сэр, была я на крыльце, и… и он шел мимо, а у нас во дворе стоял старый гардароб, папаша приволок его на растопку… Папаша велел мне его расколоть, а сам пошел в лес, а мне чего-то немоглось, и тут он идет… – Кто он? Мэйелла ткнула пальцем в сторону Тома Робинсона. – Я бы вас попросил выражаться яснее, – сказал мистер Джилмер. – Секретарю трудно заносить в протокол жесты. – Вон тот, – сказала Мэйелла. – Робинсон. – Что же было дальше? – Я ему и говорю – поди сюда, черномазый, расколи гардароб, а я тебе дам пятачок. Ему это раз плюнуть. Он вошел во двор, а я пошла в дом за деньгами, оборотилась, а он на меня и набросился. Он за мной шел по пятам, вон что. И как схватил меня за горло, и давай ругаться, и говорить гадости… Я давай отбиваться и кричать, а он меня душит. И давай меня бить… Мистер Джилмер дал Мэйелле немного прийти в себя; она все скручивала жгутом носовой платок, потом развернула и стала утирать лицо, а платок был весь мятый-перемятый от ее потных рук. Она ждала, что мистер Джилмер опять задаст ей вопрос, но он ничего не спросил, и она сказала: – Ну, он повалил меня на пол, и придушил, и одолел. – А вы кричали? – спросил мистер Джилмер. – Кричали и отбивались? – Еще как, я орала во все горло и брыкалась, я орала во всю мочь. – А дальше что было? – Дальше я не больно помню, а потом смотрю, папаша стоит надо мной и орет – это кто тебя? Это кто тебя? А потом я вроде обмерла, а потом очнулась, а мистер Тейт меня подхватил с полу и ведет к ведру с водой. Пока Мэйелла рассказывала, она словно почувствовала себя уверенней, но не так, как ее отец: он был нахальный, а она какая-то себе на уме, точно кошка – сидит и щурится, а хвост ходит ходуном.