Глава 13 – Отнеси мой саквояж в ту спальню, что окнами на улицу, Кэлпурния, – были первые слова тети Александры. – Джин-Луиза, перестань чесать в затылке, – были ее следующие слова. Кэлпурния подняла тяжелый тетин чемодан и отворила дверь. – Я сам отнесу, – сказал Джим и перехватил чемодан. Слышно было, как чемодан грохнул об пол в спальне. Все, теперь он тут надолго. – Вы приехали в гости, тетя? – спросила я. Тетя Александра не часто выезжала с «Пристани» и уж тогда путешествовала с помпой. У нее был свой ярко-зеленый солидный «бьюик» и черный шофер, оба сверкали такой чистотой, смотреть тошно, но сейчас их нигде не было видно. – Разве отец вам ничего не сказал? – спросила тетя Александра. Мы с Джимом помотали головами. – Вероятно, забыл. Его еще нет дома? – Нет, он обычно возвращается только к вечеру, – сказал Джим. – Ну так вот, ваш отец и я посоветовались и решили, что пора мне немножко у вас пожить. «Немножко» в Мейкомбе может означать и три дня и тридцать лет. Мы с Джимом переглянулись. – Джим становится взрослый, и ты тоже растешь, – сказала тетя Александра. – Мы решили, что тебе полезно женское влияние. Пройдет совсем немного лет, Джин-Луиза, и ты начнешь увлекаться нарядами и молодыми людьми… Я могла много чего на это ответить: Кэлпурния тоже женщина, пройдет еще очень много лет, пока я начну увлекаться молодыми людьми, а нарядами я вообще никогда не стану увлекаться… Но я промолчала. – А как же дядя Джимми? – спросил Джим. – Он тоже приедет? – О нет, он остался на «Пристани». Ему надо присматривать за фермой. – А вы не будете без него скучать? – спросила я и сразу спохватилась – это был не очень тактичный вопрос. Тут ли дядя Джимми, нет ли, разница невелика, от него все равно никогда слова не услышишь. Тетя Александра пропустила мой вопрос мимо ушей. Я не могла придумать, о чем еще с ней говорить. Сказать по совести, я никогда не знала, о чем с ней говорить, и сейчас сидела и вспоминала наши прошлые тягостные беседы: «Как поживаешь, Джин-Луиза?» – «Очень хорошо, благодарю вас, мэм, а вы как поживаете?» – «Хорошо, спасибо. А чем ты все это время занималась?» – «Ничем». – «Как, неужели ты ничего не делаешь?» – «Ничего». – «Но у тебя, наверно, есть друзья?» – «Да, мэм». – «Так чем же вы все занимаетесь?» – «Ничем». Тетя, конечно, считала меня круглой дурой, один раз я слышала – она сказала Аттикусу, что я отсталая. Что-то было неладно, но расспрашивать не захотелось: по воскресеньям тетя Александра всегда бывала сердитая. Наверно, из-за корсета. Она была не толстая, но весьма солидная особа и сильно затягивалась – бюст получался такой высокий, что смотреть страшно, сзади все очень пышно, талия в рюмочку, – глядя на эту фигуру, поневоле подумаешь, что наверно, в молодости тетя Александра была как песочные часы. С какого боку ни посмотри, выходило очень внушительно. Остаток дня прошел в тихом унынии – так всегда бывает, когда приедут родственники, – а потом мы заслышали автомобиль и сразу ожили. Это из Монтгомери вернулся Аттикус. Джим забыл свою солидность и вместе со мной побежал его встречать. Джим выхватил у Аттикуса чемодан и портфель, а я повисла у него на шее; он на лету поцеловал меня, и я спросила: – А книжку ты мне привез? А знаешь, тетя приехала! Аттикус сказал – привез и знает. – Тетя будет у нас жить, ты рада? Я сказала – очень рада, это была неправда, но бывают такие обстоятельства, что приходится и соврать, раз уж все равно ничего не поделаешь. – Мы решили, что настало время, когда детям необходимо… в общем вот что, Глазастик, – сказал Аттикус, – тетя делает мне большое одолжение, и вам обоим тоже. Я не могу весь день сидеть с вами дома, и этим летом нам придется трудно. – Да, сэр, – сказала я. Я ничего не поняла. Мне только показалось, что не так уж Аттикус звал тетю Александру, это она сама все придумала. У нее была такая манера, она заявляла – так лучше для семьи, вот, наверно, и к нам она поэтому переехала. Мейкомб встретил тетю Александру очень приветливо. Мисс Моди Эткинсон испекла свой любимый торт, до того пропитанный наливкой, что я стала пьяная; мисс Стивени Кроуфорд приходила в гости и сидела часами, причем больше все качала головой и говорила «гм-гм». Мисс Рейчел зазывала тетю днем пить кофе, и даже мистер Натан Рэдли один раз заглянул к нам во двор и сказал, что рад ее видеть. Потом тетя Александра расположилась у нас как дома, и все пошло своим чередом, и можно было подумать, будто она весь век тут живет. Ее славу отличной хозяйки еще подкрепили угощения на собраниях миссионерского общества (тетя не доверяла Кэлпурнии печь и стряпать деликатесы, которые должны были поддерживать силы слушателей во время длиннейших докладов Общества распространения христианства на Востоке); она вступила в Мейкомбский дамский клуб и стала его секретарем. В глазах мейкомбского высшего света тетя Александра была последней представительницей аристократии: манерами обладала самыми изысканными, какие приобретаются только в лучших закрытых школах и пансионах; была образцом и авторитетом в вопросах морали; мастерски владела искусством намека и не знала себе равных по части сплетен. Когда она училась в школе, ни в одной хрестоматии не упоминалось о внутренних сомнениях, и тетя Александра понятия о них не имела. Она не ведала скуки и не упускала случая выступить в роли главного арбитра: наводила порядок, давала советы, остерегала и предупреждала. Она никогда не забывала упомянуть о слабостях любого другого рода и племени, дабы возвысить славный род Финчей, – эта привычка иногда злила Джима, а чаще забавляла. – Тете надо быть поосторожнее в словах, она наводит критику чуть не на всех в Мейкомбе, а ведь половина города нам родня. Молодой Сэм Мерриуэзер покончил с собой – и тетя Александра наставительно говорила – наклонность к самоубийству у них в роду. Стоило шестнадцатилетней девчонке в церковном хоре разок хихикнуть, и тетя Александра замечала: – Вот видите, в роду Пенфилдов все женщины легкомысленны. Кажется, любая мейкомбская семья отличалась какой-нибудь наклонностью: к пьянству, к азартным играм, к скупости, к чудачествам. Один раз тетя стала уверять нас, будто манера совать нос в чужие дела у мисс Стивени Кроуфорд наследственная, и Аттикус сказал: – А знаешь, сестра, если вдуматься, до нашего поколения в роду Финчей все женились на двоюродных сестрах и выходили за двоюродных братьев. Так ты, пожалуй, скажешь, что у Финчей наклонность к кровосмешению? Тетя сказала – нет, просто от этого у всех в нашей семье маленькие руки и ноги. И что ее всегда волнует наследственность? Почему-то мне представлялось так: люди благородные – это те, от чьего ума и талантов всем больше всего пользы; а у тети Александры как-то так получалось, хоть она прямо и не говорила, будто чем дольше семья живет на одном месте, тем она благороднее. – Тогда и Юэлы благородные, – сказал Джим. Уже третье поколение семейства, к которому принадлежали Баррис Юэл и его братья, существовало на одном и том же клочке земли за городской свалкой, росло и кормилось за счет городской благотворительности. А все-таки в теории тети Александры была какая-то правда. Мейкомб – старинный город. Расположен он на двадцать миль восточнее «Пристани Финча», слишком далеко от реки, что очень неудобно и странно для такого старого города. Впрочем, он стоял бы на самом берегу, если бы не один ловкий человек по фамилии Синкфилд; на заре времен этот Синкфилд держал гостиницу на перекрестке двух скотопрогонных дорог, и это был единственный постоялый двор во всей округе. Синкфилд не был патриотом, он одинаково оказывал услуги и продавал патроны индейцам и белым поселенцам и нимало не задумывался, стоит ли его заведение на территории Алабамы или во владениях племени Ручья, лишь бы дело приносило доход. Дело процветало, а в это самое время губернатор Уильям Уайат Бибб решил упрочить покой и благоденствие вновь созданного округа и отрядил землемеров определить в точности, где находится его центр, чтобы здесь и обосновались местные власти. Землемеры остановились у Синкфилда и сообщили ему, что его постоялый двор входит в пределы округа Мейкомб, и показали, где именно разместится, по всей вероятности, административный центр округа. Не соверши Синкфилд дерзкого шага, чтобы остаться на бойком месте, центр этот расположился бы посреди Уинстоновых болот, унылых и ничем не примечательных. А вместо этого осью, вокруг которой рос и ширился Мейкомб, стал постоялый двор Синкфилда, ибо смекалистый хозяин в один прекрасный вечер, напоив своих постояльцев до того, что перед глазами у них все путалось и расплывалось, уговорил их вытащить карты и планы, малость отрезать там, чуточку прибавить тут – и сдвинуть центр округа на то место, которое ему, Синкфилду, было всего удобнее. А наутро они отправились восвояси и повезли с собою в переметных сумах кроме карт, пять кварт наливки – по две бутыли на брата и одну губернатору. Поскольку Мейкомб был основан как административный центр, он оказался не таким неряхой, как почти все города таких же размеров в штате Алабама. С самого начала дома строились солидно, здание суда выглядело весьма внушительно, улицы прокладывались широкие. Среди жителей Мейкомба немало было разного рода специалистов: сюда приезжали издалека, когда надо было вырвать больной зуб, пожаловаться на сердцебиение, починить экипаж, положить деньги в банк, очистить душу от греха, показать мулов ветеринару. Но в конце концов еще вопрос, мудро ли поступил в свое время Синкфилд. По его милости молодой город оказался слишком в стороне от единственного в ту пору общественного средства сообщения – от речных судов, – и жителю северной части округа приходилось тратить два дня на поездку в город Мейкомб за необходимыми покупками. Вот почему за сто лет город не разросся и остался все таким же островком среди пестрого моря хлопковых плантаций и густых лесов. Война между Севером и Югом обошла Мейкомб стороной, но режим «реконструкции» Юга и крах экономики все же вынудили город расти. Рос он не вширь. Новые люди появлялись редко, браки заключались между представителями одних и тех же семейств, так что постепенно все мейкомбцы стали немножко похожи друг на друга. Изредка кто-нибудь вернется из отлучки и привезет с собою жену – уроженку Монтгомери или Мобила, но и от этого пройдет лишь едва заметная рябь по мирной глади семейного сходства. В годы моего детства жизнь текла почти без перемен. Разумеется, жители Мейкомба делились на касты, но мне это представлялось так: люди взрослые, мейкомбские граждане нынешнего поколения, прожившие бок о бок многие годы, знают друг друга наизусть и ничем один другого удивить не могут; осанка, характер, цвет волос, даже жесты принимаются как нечто само собою разумеющееся, что переходит из поколения в поколение и только совершенствуется со временем. И в повседневной жизни надежным руководством служат истины вроде: «Все Кроуфорды суют нос в чужие дела», «Каждый третий Мерриуэзер – меланхолик», «Делафилды с правдой не в ладах», «У всех Бьюфордов такая походка» – а стало быть, когда берешь у кого-либо из Делафилдов чек, сперва наведи потихоньку справки в банке; мисс Моди Эткинсон сутулится, потому что она из Бьюфордов; и если миссис Грейс Мерриуэзер втихомолку потягивает джин из бутылок от сиропа, удивляться тут нечему – то же делала и ее матушка. Мейкомб сразу почуял в тете Александре родственную душу – Мейкомб, но не мы с Джимом. Я только диву давалась – неужели она родная сестра Аттикусу и дяде Джеку? – и даже вспомнила старые сказки про подменышей и корень мандрагоры, которыми в незапамятные времена пугал меня Джим. В первый месяц ее жизни у нас все это были просто отвлеченные рассуждения – тетя Александра почти не разговаривала со мной и с Джимом, мы ее видели только во время еды да вечером перед сном. Ведь было лето и мы весь день проводили на улице. Конечно, иной раз среди дня забежишь домой выпить воды, а в гостиной полно мейкомбских дам – потягивают чай, шепчутся, обмахиваются веерами, и я слышу: – Джин-Луиза, поди сюда, поздоровайся с нашими гостьями. Я вхожу, и у тети становится такое лицо, будто она жалеет, что позвала меня, ведь я всегда в глине или в песке. – Поздоровайся с кузиной Лили, – сказала один раз тетя Александра, поймав меня в прихожей. – С кем? – переспросила я. – Со своей кузиной Лили Брук. – Разве она нам кузина? А я и не знала. Тетя Александра улыбнулась так, что сразу видно было: она деликатно извиняется перед кузиной Лили и сурово осуждает меня. А когда кузина Лили Брук ушла, я уж знала – мне здорово попадет. Весьма прискорбно, что наш отец не потрудился рассказать мне о семействе Финч и не внушил своим детям никакой гордости. Тетя призвала и Джима, он сел на диван рядом со мной и насторожился. Она вышла из комнаты и возвратилась с книжкой в темно-красном переплете, на нем золотыми буквами было вытиснено: «Джошуа Сент-Клер. Размышления». – Эту книгу написал ваш кузен, – сказала тетя Александра. – Он был замечательный человек. Джим внимательно осмотрел книжечку. – Это тот самый кузен Джошуа, который столько лет просидел в сумасшедшем доме? – Откуда ты знаешь? – спросила тетя Александра. – Так ведь Аттикус говорит, этот кузен Джошуа был студентом и свихнулся. Аттикус говорит, он пытался застрелить ректора. Аттикус говорит, кузен Джошуа говорил, что ректор просто мусорщик, и хотел его застрелить из старинного пистолета, а пистолет разорвался у него в руках. Аттикус говорит, родным пришлось выложить пятьсот долларов, чтобы его вызволить… Тетя Александра выпрямилась и застыла, точно аист на крыше. – Довольно, – сказала она. – К этому мы еще вернемся. Перед сном я пришла в комнату Джима попросить что-нибудь почитать, и в это время к нему постучался Аттикус. Вошел, сел на край кровати, невозмутимо оглядел нас и вдруг улыбнулся. – Э-гм… – начал он. В последнее время он как-то покашливал, прежде чем заговорить, и я уж думала, может, это он наконец становится старый, но с виду он был все такой же. – Право, не знаю, как бы вам сказать… – Да прямо так и скажи, – посоветовал Джим. – Мы что-нибудь натворили?