– Ну-с, мисс Джин-Луиза, – сказала она, – ты все еще думаешь, что твой отец ничего не умеет? И все еще его стыдишься? – Нет, мэм… – кротко сказала я. – В тот раз я забыла тебе сказать: Аттикус Финч не только играл на губной гармошке, он был в свое время самый меткий стрелок на весь округ Мейкомб. – Самый меткий стрелок… – эхом повторил Джим. – Совершенно верно, Джим Финч. Подозреваю, что теперь ты тоже запоешь другую песенку. Надо же додуматься – вы даже не знаете, что вашего отца еще мальчишкой прозвали Финч Без Промаха? Да ведь в те времена на «Пристани» он, бывало, если с пятнадцати выстрелов подстрелит только четырнадцать голубей, так уже горюет – ах, я патроны зря трачу! – Он нам ни разу про это слова не сказал, – пробормотал Джим. – Вот как? Ни разу ни слова? – Да, мэм. – Почему же он никогда не охотится? – удивилась я. – Пожалуй, я могу тебе это объяснить, – сказала мисс Моди. – Что-что, а твой отец прежде всего благородная душа. Меткость – тоже дар Божий, талант… Но конечно, надо его совершенствовать, упражняться, а ведь стрелять в цель – не то что, к примеру, на фортепьяно играть. Я так думаю, в один прекрасный день он понял, что Бог дал ему несправедливое преимущество над живыми существами, и тогда он отложил ружье. Наверно, решил – буду стрелять только в крайности; а вот сегодня была крайность – он и стрелял. – По-моему, он должен гордиться, – сказала я. – Одни только дураки гордятся своими талантами, – сказала мисс Моди. Подкатил мусорщик Зибо. Он достал из машины вилы и осторожно поддел ими Тима Джонсона. Кинул его в кузов, потом полил чем-то из бидона землю на том месте, где Тим упал, и вокруг тоже. – Покуда никто сюда не подходите! – крикнул он. Мы пошли домой, и я сказала Джиму – вот теперь нам будет что порассказать в понедельник в школе, и вдруг Джим на меня как накинется: – И не думай рассказывать! – Еще чего! Непременно расскажу! Не у всех папа самый меткий стрелок в целом округе! – По-моему, – сказал Джим, – если б он хотел, чтоб мы про это знали, он сам бы нам рассказал. Если б он этим гордился, так рассказал бы. – Может, он просто забыл, – сказала я. – Э, нет, Глазастик, тебе этого не понять. Аттикус и правда старый, но мне все равно, чего он там не умеет, мне все равно, пускай он ничего на свете не умеет. Джим подобрал камень и с торжеством запустил им в гараж. Побежал за ним и на бегу крикнул через плечо: – Аттикус – джентльмен, совсем как я! Глава 11 Когда мы с Джимом были маленькие, мы не ходили далеко от дома, но когда я училась во втором классе и мы давно уже перестали мучить Страшилу Рэдли, нас стало тянуть в центр города, а дорога в ту сторону вела мимо миссис Генри Лафайет Дюбоз. Ее никак было не обойти, разве что дать добрую милю крюку. У меня с миссис Дюбоз уже бывали кое-какие столкновения, и мне вовсе не хотелось знакомиться с нею ближе, но Джим сказал – надо же когда-нибудь и вырасти. Миссис Дюбоз жила одна с прислугой-негритянкой через два дома от нас, в домике с открытой верандой, на которую надо было подниматься по крутым-прекрутым ступенькам. Она была старая-престарая и весь день проводила в постели или в кресле на колесах. Говорили – среди своих бесчисленных шалей и одеял она прячет старинный пистолет, с ним кто-то из ее родных сражался в южной армии. Мы с Джимом ее терпеть не могли. Идешь мимо, а она сидит на веранде и сверлит тебя злым взглядом. И непременно пристанет – а как мы себя ведем? – и начнет каркать, что́ из нас выйдет, когда мы вырастем, – уж конечно, ничего хорошего! А ходить мимо нее по другой стороне улицы тоже смысла не было – тогда она начинала орать на весь квартал. Ей никак нельзя было угодить. Скажешь ей самым веселым голосом: «Привет, миссис Дюбоз!» А она в ответ: «Не смей говорить мне «привет», скверная девчонка! Надо говорить: «Добрый день, миссис Дюбоз!» Она была злая-презлая. Один раз она услыхала, что Джим называет отца просто по имени, так ее чуть не хватил удар. Свет не видал таких дерзких, нахальных дурней, как мы, сказала она, и очень жалко, что наш отец после смерти матери не женился второй раз! Наша мать была о-ча-ро-вательная женщина, и просто обидно смотреть, что Аттикус Финч так распустил ее детей! Я не помнила маму, но Джим помнил, он мне иногда про нее рассказывал, и от таких слов он весь побелел. После Страшилы Рэдли, бешеного пса и всяких других ужасов Джим решил – хватит нам застревать у дома мисс Рейчел, трусы мы, что ли! Будем каждый вечер бегать на угол к почте встречать Аттикуса. И уж сколько раз бывало – миссис Дюбоз чего только не наговорит, пока мы идем мимо, и Джим встречает Аттикуса злой как черт. – Спокойнее, сын, – говорил ему тогда Аттикус. – Она старая женщина, и притом больная. А ты знай держи голову выше и будь джентльменом. Что бы она ни сказала, твое дело не терять самообладания. Джим говорил – не такая уж она больная, больные так не орут. Потом мы втроем подходили к ее дому, Аттикус учтиво снимал шляпу, кланялся ей и говорил: – Добрый вечер, миссис Дюбоз! Вы сегодня выглядите прямо как картинка. Он никогда не говорил, какая картинка. Он рассказывал ей про всякие судебные новости и выражал надежду, что завтра она будет чувствовать себя хорошо. Потом надевал шляпу, прямо перед носом миссис Дюбоз сажал меня на плечи, и мы в сумерках шагали домой. Вот в такие вечера я думала – хоть мой отец терпеть не может оружия и никогда не воевал, а все равно он самый храбрый человек на свете. Когда Джиму исполнилось двенадцать, ему подарили деньги; они жгли ему карман, и на другой день мы отправились в город. Джим думал, ему хватит на паровозик и еще на жезл тамбурмажора для меня. Я давно заглядывалась на этот жезл, он был выставлен в витрине у Элмора, украшен блестками и мишурой и стоил семнадцать центов. Ох, как я мечтала поскорей вырасти и дирижировать оркестром учащихся средних школ округа Мейкомб! Я давно уже упражнялась в дирижерском искусстве и научилась подбрасывать палку высоко в воздух и почти что ловить ее; Кэлпурния как увидит меня с палкой в руках, так и в дом не пускает. Но я знала, будь у меня настоящий жезл, уж я его не уроню, и со стороны Джима было очень благородно сделать мне такой подарок. Когда мы шли мимо дома миссис Дюбоз, она сидела на террасе. – Вы куда это собрались в такую пору? – закричала она. – Верно, лодыря гоняете? Вот позвоню сейчас директору школы! Лицо у нее стало такое, словно мы невесть что натворили и она уже собралась катить свое кресло к телефону. – Да ведь сегодня суббота, миссис Дюбоз, – сказал Джим. – А хотя бы и суббота, – туманно ответила она. – Интересно, знает ли ваш отец, где вас носит? – Миссис Дюбоз, мы ходили одни в город, еще когда были вот такими. – Джим показал ладонью фута на два от земли. – Не лги мне! – завопила она. – Джереми Финч, Моди Эткинсон сказала мне, что ты сегодня сломал у нее виноградную лозу. Она пожалуется твоему отцу, и тогда ты пожалеешь, что родился на свет! Я не я буду, если тебя через неделю не отошлют в исправительный дом. Джим с самого лета даже близко не подходил к винограду мисс Моди, а если бы он и сломал лозу, он знал – мисс Моди не станет жаловаться Аттикусу, и он так и сказал – это все неправда. – Не смей мне перечить! – завопила миссис Дюбоз. – А ты, – она ткнула в мою сторону скрюченным пальцем, – ты чего это расхаживаешь в штанах, как мальчишка? Молодой леди полагается ходить в корсаже и в юбочке. Если кто-нибудь не возьмется всерьез за твое воспитание, из тебя выйдет разве что прислуга! Девица Финч будет прислуживать в забегаловке, ха-ха! Я похолодела от ужаса. Забегаловка – это было таинственное заведение на северном краю городской площади. Я вцепилась в руку Джима, но он рывком высвободился. – Ну, ну, Глазастик, – шепнул он. – Не обращай на нее внимания, знай держи голову выше и будь джентльменом. Но миссис Дюбоз не дала нам уйти. – До чего докатились Финчи! Мало того, что одна прислуживает в забегаловке, так еще другой в суде выгораживает черномазых! Джим выпрямился и застыл. Миссис Дюбоз попала в самое больное место, и она это знала. – Да, да, вот до чего дошло – Финч идет наперекор всем традициям семьи! – Она поднесла руку ко рту, потом отняла – за рукой потянулась блестящая нить слюны. – Вот что я тебе скажу: твой отец стал ничуть не лучше черномазых и всяких белых подонков, которых он обслуживает! Джим сделался красный как рак. Я потянула его за рукав, и мы пошли, а вслед нам неслись громы и молнии: наша семья выродилась и пала – ниже некуда, половина Финчей вообще сидит в сумасшедшем доме, но будь жива наша мать, мы бы так не распустились. Не знаю, что больше всего возмутило Джима, а я страшно обиделась на миссис Дюбоз – почему она всех нас считает сумасшедшими? Аттикуса ругали без конца, я почти уже привыкла. Но это впервые при мне его оскорбил взрослый человек. Не начни она бранить Аттикуса, мы бы ее крику не удивились – не привыкать. В воздухе запахло летом – в тени еще холодно, но солнце пригревает, значит, близится хорошее время: кончится школа, приедет Дилл. Джим купил паровозик, и мы пошли к Элмору за моим жезлом. Джиму его машина не доставила никакого удовольствия, он запихнул ее в карман и молча шагал рядом со мной к дому. По дороге я чуть не стукнула мистера Линка Диза – не успела подхватить жезл, и мистер Линк Диз сказал: – Поосторожнее, Глазастик! Когда мы подходили к дому миссис Дюбоз, мой жезл был уже весь чумазый, столько раз я его поднимала из грязи. На террасе миссис Дюбоз не было. Потом я не раз спрашивала себя, что заставило Джима преступить отцовское «Будь джентльменом, сын» и нарушить правила застенчивого благородства, которых он с недавних пор так старательно держался. Вероятно, Джим не меньше меня натерпелся от злых языков, поносивших Аттикуса за то, что он вступается за черномазых, но я привыкла к тому, что брат неизменно сохраняет хладнокровие, – он всегда был спокойного нрава и совсем не вспыльчивый. Думаю, тому, что тогда произошло, есть единственное объяснение – на несколько минут он просто обезумел. То, что сделал Джим, я бы сделала запросто, если бы не запрет Аттикуса: нам, конечно, не полагалось воевать с отвратительными старухами. Так вот, едва мы поравнялись с калиткой миссис Дюбоз, Джим выхватил у меня жезл и, неистово размахивая им, ворвался к ней во двор. Он забыл все наставления Аттикуса, забыл, что под своими шалями миссис Дюбоз прячет пистолет и что если сама она может промахнуться, то ее служанка Джесси, вероятно, промаха не даст. Он немного опомнился лишь тогда, когда посбивал верхушки со всех камелий миссис Дюбоз, так что весь двор был усыпан зелеными бутонами и листьями. Тогда он переломил мой жезл о коленку и швырнул обломки наземь. К этому времени я подняла визг. Джим дернул меня за волосы, сказал – ему все равно, при случае он еще раз сделает то же самое, а если я не замолчу, он все вихры у меня выдерет. Я не замолчала, и он наподдал мне ногой. Я не удержалась и упала носом на тротуар. Джим рывком поднял меня на ноги, но, кажется, ему стало меня жалко. Говорить было не о чем. В тот вечер мы предпочли не встречать Аттикуса. Мы торчали на кухне, пока нас Кэлпурния не выгнала. Она, точно колдунья, видно, уже обо всем проведала. Она не бог весть как умела утешать, но все-таки сунула Джиму кусок поджаренного хлеба с маслом, а Джим разломил его и дал половину мне. Вкуса я никакого не почувствовала. Мы пошли в гостиную. Я взяла футбольный журнал, нашла портрет Дикси Хоуэлла и показала Джиму: – Очень похож на тебя. Кажется, ничего приятнее для него нельзя было придумать. Но это не помогло. Он сидел у окна в качалке, весь сгорбился, хмурился и ждал. Смеркалось. Миновали две геологические эпохи, и на крыльце послышались шаги Аттикуса. Хлопнула дверь, на минуту все стихло – Аттикус подошел к вешалке в прихожей; потом он позвал: – Джим!