– Мы там у пруда играли в раздевальный покер. Мы с Джимом облегченно вздохнули. Соседям, видно, тоже все стало понятно, они так и застыли. Только что это за покер такой? Мы так и не успели это узнать, мисс Рейчел вдруг завопила, как пожарная сирена: – О господи, Дилл Харрис! Играть у моего пруда в азартные игры? Вот я тебе покажу раздевальный покер! Аттикус спас Дилла от немедленного увечья. – Одну минуту, мисс Рейчел, – сказал он. – Я никогда раньше не слыхал, чтобы они занимались чем-либо подобным. Вы что же, играли в карты? Джим очертя голову кинулся спасать положение: – Нет, сэр, просто в спички. Не всякий сумеет так найтись, как мой брат! Спички – штука опасная, но карты – верная погибель. – Джим и Глазастик, – сказал Аттикус, – чтоб я больше не слышал ни о каком покере. Джим, поди с Диллом и возьми свои штаны обратно. Разберитесь между собой сами. – Не бойся, Дилл, – сказал Джим, когда мы побежали прочь, – ничего она с тобой не сделает. Аттикус ее заговорит. А ты быстро сообразил. Слушай… слышишь? Мы приостановились и услышали голос Аттикуса: – …ничего серьезного… все они проходят через это, мисс Рейчел… Дилл успокоился, но нам с Джимом покоя не было. Откуда Джиму утром взять штаны? – Я дам тебе какие-нибудь свои, – предложил Дилл, когда мы дошли до дома мисс Рейчел. Джим сказал: – Спасибо, в твои мне не влезть. Мы попрощались, и Дилл ушел в дом. Потом, видно, вспомнил, что мы с ним помолвлены, выбежал опять и тут же при Джиме наскоро меня поцеловал. – Пиши мне, ладно? – заорал он нам вдогонку. Не останься Джим без штанов, мы бы все равно плохо спали в эту ночь. Я свернулась на своей раскладушке на задней веранде, и каждый ночной шорох казался мне оглушительным: зашуршит гравий у кого-то под ногами – это рыщет Страшила Рэдли, подгоняемый жаждой мести; засмеется где-то в темноте прохожий-негр – это гонится за нами Страшила; ночные мотыльки бьются о проволочную сетку на окне – это Страшила в бешенстве рвет ее; платаны надвигались на нас, живые, злобные. Долго я томилась между сном и явью, потом услышала шепот Джима: – Трехглазка, ты спишь? – Ты что, спятил? – Тс-с… У Аттикуса уже темно. В слабом свете заходящей луны я увидела – Джим спустил ноги с кровати. – Я пошел за штанами, – сказал он. Я так и села. – Не смей! Не пущу! Джим торопливо натягивал рубашку. – Надо. – Только попробуй – и я разбужу Аттикуса. – Только попробуй – и я тебя убью. Я вцепилась в него и заставила сесть рядом со мной. Надо как-нибудь его отговорить. – Мистер Натан утром их найдет. Он знает, что это ты потерял. Конечно, будет плохо, когда он их принесет Аттикусу… Ну и все, и ничего тут не сделаешь. Ложись! – Это я все и сам знаю, – сказал Джим. – Потому и иду. Меня даже затошнило. Вернуться туда одному… Как это сказала мисс Стивени: у мистера Натана второй ствол заряжен, и, если в огороде шелохнется негр, собака или… Джим это понимал не хуже меня. Я чуть с ума не сошла от страха. – Не надо, Джим, не ходи! Ну, выдерет Аттикус – это больно, но пройдет. А там тебя застрелят. Джим, ну пожалуйста!.. Джим терпеливо вздохнул. – Понимаешь, Глазастик, – тихо сказал он, – сколько я себя помню, Аттикус меня ни разу не ударил. И мне неохота пробовать. А ведь и правда. Аттикус только грозил нам чуть не каждый день. – Значит, он ни разу тебя ни на чем таком не поймал. – Может быть, но… мне неохота пробовать, Глазастик. Зря мы туда сегодня полезли. Вот с этого часа, наверно, мы с Джимом и начали отдаляться друг от друга. Случалось, он и раньше ставил меня в тупик, но ненадолго. А этого я понять не могла. – Ну пожалуйста, не ходи! – упрашивала я. – Знаешь, как там будет страшно одному… – Да замолчи ты! – Ну выдерет… ведь это не то, что он никогда больше не будет с тобой разговаривать или… Я его разбужу, Джим, честное слово, я… Джим сгреб меня за ворот пижамы и чуть не задушил. – Тогда я пойду с тобой… – еле выговорила я. – Нет, не пойдешь, ты только наделаешь шуму. Ну что с ним делать. Я отодвинула щеколду и держала дверь, пока он тихонько спускался с заднего крыльца. Было, наверно, часа два. Луна уже заходила, и перепутанные на земле тени становились неясными, расплывчатыми. Белый хвостик рубашки Джима то подскакивал, то нырял в темноте, точно маленький призрак, бегущий от наступающего утра. Я вся обливалась по́том, но подул ветерок, и стало прохладно. Наверно, он пошел в обход, по Оленьему лугу и через школьный двор, – по крайней мере, он двинулся в ту сторону. Это дальше, и волноваться еще рано. Я ждала – вот сейчас настанет время волноваться, вот грохнет дробовик мистера Рэдли. Потом как будто скрипнула изгородь. Но это только почудилось. Потом послышался кашель Аттикуса. Я затаила дыхание. Иной раз, вставая среди ночи, мы видели, он еще читает. Он говорил, что часто просыпается по ночам, заходит поглядеть на нас, а потом читает, пока опять не заснет. Я ждала – вот сейчас он зажжет лампу – и вглядывалась, не просочится ли в коридор струйка света. Но было по-прежнему темно, и я перевела дух. Ночные мошки и мотыльки угомонились, но чуть подует ветерок – и слышно, как на крышу падают платановые шишки, а где-то вдалеке лают собаки, и от этого в темноте совсем уж тоскливо и одиноко. Вот и Джим возвращается. Белая рубашка перескочила через ограду и становится все больше. Вот он поднялся по ступеням, задвинул щеколду, сел на кровать. Не говоря ни слова, показал найденные штаны. Потом лег, и некоторое время я слышала, как трясется его раскладушка. Скоро он затих. Больше я его не слышала. Глава 7 Целую неделю Джим был мрачный и молчаливый, я попробовала влезть в его шкуру и походить в ней, как посоветовал мне тогда Аттикус: если бы мне пришлось в два часа ночи пойти одной во двор к Рэдли, назавтра бы меня хоронили. Поэтому я оставила Джима в покое и старалась ему не надоедать. Начались занятия в школе. Второй класс оказался не лучше первого, даже хуже: у нас перед носом опять махали карточками и не позволяли ни читать, ни писать. По взрывам хохота за стеной можно было судить, как подвигается дело в классе у мисс Кэролайн; впрочем, там осталась целая команда вечных второгодников, и они помогали наводить порядок. Одно хорошо, теперь у меня было столько же уроков, сколько у Джима, и обычно в три часа мы шли домой вместе. Один раз возвращаемся мы через школьный двор домой, и вдруг Джим заявляет: – Я тебе еще кое-что не рассказал. За последние несколько дней он мне и двух слов кряду не сказал, надо было его подбодрить. – Про что это? – спросила я. – Про ту ночь. – Ты мне про ту ночь вообще ничего не говорил. Джим отмахнулся, как от комара. Помолчал немного, потом сказал: – Я тогда вернулся за штанами… когда я из них вылез, они совсем запутались в проволоке, я никак не мог их отцепить. А когда вернулся… – Джим шумно перевел дух. – Когда вернулся, они висели на изгороди, сложенные… как будто ждали меня. – Висели и ждали… – И еще… – Джим говорил очень ровным голосом, без всякого выражения. – Вот придем домой, я тебе покажу. Они были зашиты. Не как женщины зашивают, а как я бы сам зашил. Вкривь и вкось. Как будто… – …как будто кто знал, что ты за ними придешь.