Дилл сказал: – Мы его просим очень вежливо, пускай он иногда выходит из дому и рассказывает нам, что он там делает, и пускай он нас не боится, мы ему купим мороженого. – Вы просто спятили, он всех нас убьет! Дилл сказал: – Это я придумал. По-моему, если он выйдет и посидит с нами немножко, ему станет веселее. – А почем ты знаешь, что ему дома скучно? – Попробовала бы ты сидеть сто лет взаперти и питаться одними кошками! Спорим, у него борода выросла вот до этих пор. – Как у твоего папы? – У моего папы нет бороды, он… – Дилл запнулся, словно припоминая. – Ага, попался! – сказала я. – Раньше ты говорил – у твоего папы черная борода… – А он ее летом сбрил, если хочешь знать! Могу показать тебе письмо. И еще он мне прислал два доллара… – Ну да, рассказывай! Может, он тебе еще прислал кавалерийский мундир и саблю? Врунишка ты и больше никто! Отродясь я не слыхала, чтоб кто-нибудь так врал, как Дилл Харрис. Среди всего прочего он семнадцать раз летал на почтовом самолете, и побывал в Новой Шотландии, и видел живого слона, и его дедушка был сам бригадный генерал Джо Уилер[11], и он оставил Диллу в наследство свою шпагу. – Молчите вы, – сказал Джим. Он слазил под крыльцо и вытащил желтое бамбуковое удилище. – Пожалуй, этим я достану с тротуара до окна. – Если кто такой храбрый, что может пойти и дотронуться до стены, так и удочка ни к чему, – сказала я. – Тогда прямо пошел бы да и вышиб дверь. – Это… другое… дело… – отчеканил Джим. – Сколько раз тебе повторять? Дилл достал из кармана листок бумаги и подал Джиму. И мы осторожно двинулись к дому Рэдли. Дилл остановился у фонаря, а мы с Джимом завернули за угол. Я прошла вперед и стала так, чтобы можно было заглянуть за угол. – Все спокойно, – сказала я. – Никого не видать. Джим обернулся к Диллу, тот кивнул. Джим привязал записку к удилищу и протянул его через палисадник к окну. Он тянулся изо всех сил, но удилище оказалось коротковато, не хватало нескольких дюймов. Он все тыкал удилищем в сторону окна, наконец мне надоело смотреть издали, и я подошла к нему. – Никак не закину записку, – пробормотал Джим. – В окно-то попадаю, а она там не отцепляется. Иди на улицу, Глазастик. Я вернулась на свой пост и стала глядеть за угол на пустынную дорогу. Время от времени я оглядывалась на Джима, он терпеливо старался закинуть записку на подоконник. Она слетала наземь, и Джим снова тыкал удилищем в окно, и под конец я подумала, если Страшила Рэдли ее и получит, так прочитать не сможет. Я глядела вдоль улицы, и вдруг зазвонил колокольчик. Я круто обернулась – вот сейчас на меня кинется Страшила Рэдли с оскаленными клыками… но это был не Страшила, а Дилл, он тряс колокольчиком перед самым носом Аттикуса. У Джима сделалось такое лицо, прямо смотреть жалко, и я уж ему не сказала – «говорила я тебе…». Нога за ногу он поплелся по тротуару, волоча за собой удилище. – Перестань звонить, – сказал Аттикус. Дилл зажал язычок колокольчика, стало тихо-тихо, я даже подумала, лучше бы он опять зазвонил. Аттикус сдвинул шляпу на затылок и подбоченился. – Джим, – сказал он, – ты что здесь делаешь? – Ничего, сэр. – Не виляй. Говори. – Я… мы только хотели кое-что передать мистеру Рэдли. – Что передать? – Письмо. – Покажи. Джим протянул ему грязный клочок бумаги. Аттикус с трудом стал разбирать написанное. – Зачем вам, чтобы мистер Рэдли вышел из дому? – Мы думали, ему с нами будет весело… – начал Дилл, но Аттикус только взглянул на него, и он прикусил язык. – Сын, – сказал Аттикус Джиму, – слушай, что я тебе скажу, повторять я не намерен: перестань мучить этого человека. И вы оба тоже. Как живет мистер Рэдли – его дело, говорил Аттикус. Захочет он выйти на улицу – выйдет. Хочет сидеть дома – имеет на это право, и нечего всяким надоедам (а это еще очень мягкое название для таких, как мы) совать нос в его дела. Кому из нас понравится, если вечером перед сном Аттикус без стука вломится к нам в комнату? А ведь, в сущности, так мы поступаем с мистером Рэдли. Нам кажется, что мистер Рэдли ведет себя странно, а ему самому это вовсе не кажется странным. Далее, не приходило ли нам в голову, что, когда хочешь что-нибудь сказать человеку, вежливее постучать в парадную дверь, а не лезть в окно? И последнее: пока нас не пригласят в дом Рэдли, мы будем держаться от него подальше и не будем играть в дурацкую игру, за которой Аттикус однажды нас застал, и поднимать на смех кого бы то ни было на нашей улице и вообще в нашем городе… – Вовсе мы его не поднимали на смех, – сказал Джим. – Мы просто… – Ах, значит, этим вы и занимались? – Чем? Поднимали на смех? – Нет, – сказал Аттикус. – Только разыгрывали историю его жизни на глазах у всех соседей. Джим, кажется, даже возмутился: – Не говорил я, что мы разыгрываем его жизнь! Не говорил! Аттикус коротко усмехнулся: – Вот сейчас и сказал. И чтоб больше вы все трое этими глупостями не занимались. Джим смотрел на отца, разинув рот. – Ты ведь, кажется, хочешь быть юристом? – Аттикус как-то подозрительно поджал губы, словно они у него расплывались. Джим решил, что выкручиваться бесполезно, и промолчал. Аттикус ушел в дом за какими-то бумагами, которые он с утра забыл захватить, и тогда только Джим сообразил, что попался на старую-престарую юридическую уловку. Он стоял на почтительном расстоянии от крыльца и дожидался, чтобы Аттикус вышел из дому и опять направился в город. И когда Аттикус отошел так далеко, что уже не мог услышать, Джим заорал ему вслед: – Хотел быть юристом, а теперь еще подумаю! Глава 6 – Хорошо, – сказал Аттикус, когда Джим спросил, можно ли нам посидеть с Диллом у пруда мисс Рейчел, ведь завтра Дилл уезжает. – Попрощайся с ним за меня, на будущий год летом мы его ждем. Мы перепрыгнули через низенькую ограду между нашей подъездной дорожкой и двором мисс Рейчел. Джим крикнул перепелом, из темноты отозвался Дилл. – До чего тихо, ни ветерка, – сказал Джим. – Глядите. Он показал на восток. За садом мисс Моди вставала большущая луна. – Даже вроде от нее жарко, – сказал Джим. – Что на ней сегодня, крест? – спросил Дилл, не поднимая головы. Он мастерил из бечевки и обрывка газеты папиросу. – Нет, просто женщина. Не зажигай эту штуку, Дилл, будет вонь на весь город. Когда в Мейкомбе смотришь на луну, видно, что там женщина. Она сидит перед зеркалом и расчесывает волосы. – Без тебя нам будет скучно, – сказала я Диллу. – Может, пойдем караулить мистера Эйвери? Мистер Эйвери снимал квартиру напротив миссис Генри Лафайет Дюбоз. По воскресеньям он с блюдом в руках собирал в церкви пожертвования; кроме этого, он каждый вечер до девяти часов сидел на крыльце и чихал. Однажды вечером нам посчастливилось увидать одно представление – наверно, оно было единственное, сколько мы потом ни караулили, оно не повторилось. Мы спускались с крыльца мисс Рейчел, как вдруг Дилл остановил нас: – Ух, поглядите! И показал через улицу. Сперва мы только и увидали заросшую глицинией веранду, а потом оказалось – из листвы бьет струя, описывает дугу и, наверно, за добрых десять футов оттуда падает на землю, в круг желтого света от уличного фонаря. Джим сказал – мистер Эйвери не попадает в яблочко, Дилл сказал – он, наверно, выпивает по бочке в день: они заспорили, кто попадет дальше и ловчее, а я в этом состязании не участвовала, потому что не отличалась талантами в этой области, и опять почувствовала себя отверженной. Дилл потянулся, зевнул и сказал что-то чересчур небрежно: – Придумал. Пошли гулять. Так я ему и поверила! В Мейкомбе никто не ходит гулять просто так, без цели. – А куда, Дилл?