Члены клуба непроизвольно объединились во дворе. Комиссар Фушеру и инспектор Джемани присоединились к ним. — Очень волнующе, не так ли? — прокомментировала Мадлен. — Сцена воспринималась настолько правдоподобно, что невольно верится, будто то была мать актрисы, которую потеряла эта молодая женщина… — Постановка проникнута несколько раздражающим лиризмом, — нравоучительно произнес Антуан Девриль. — Только почему пропущен эпизод с наказанием Белки? — …которую ребенок колет кончиком пера своей ручки, — закончила Жизель Дамбер. — Да и исчезновение Часов… Почему их заменили Шкафом? — Это единственное, что смущает, а в остальном — как же все здорово отработано! Уму непостижимо, как удалось этой женщине, одной, поставить такой технически сложный спектакль? — Времени это у нее заняло предостаточно, я полагаю, — вмешался Фушеру. — Давно Алиса Бонне в Сен-Совере? — Всего-то неделю, — подсказала Амандина. — Она приехала в прошлое воскресенье, я даже помогала ей с разгрузкой реквизита. — Чем больше я думаю об этом, тем больше призрачный образ матери кажется мне разоблачающим… Жан-Пьер Фушеру взял на заметку тонкость этого наблюдения. Он наклонился к своей помощнице: — Вы, конечно же, уже говорили с Алисой Бонне? — Пока нет, — осторожно ответила Лейла. — Ее никак не поймаешь. — Завтра поймайте, — сказал Фушеру. — Воспользуйтесь тем, что она сейчас в своей гримерной, и назначьте встречу. Ну а я пойду прощупаю Клермонтейлей. Идя к машине, он услышал тонкий голосок, заставивший его застыть на месте. — Ты уходишь? — огорчилась Анжела. — Так надо, — ответил он, наклонившись к ней, — но мне тебя будет не хватать. И он нежно поцеловал ее в щечку. Глава 21 Комиссар Фушеру знал, что не может больше откладывать визит в семью Клермонтейль: раз уж они были знакомы с жертвой, то согласились бы ему помочь. Он давно побаивался этой очной ставки, понимая ее неизбежность. Однако с недавних пор он почувствовал себя увереннее, словно освободившись от назойливого ощущения вины, мешавшей ему свидеться с родителями той, невольным виновником смерти которой он себя считал. Месье де Клермонтейль сам лично трудился по утрам в парке замка: удалял траву с бесконечных аллей и пытался прививать черенки к фруктовым деревьям. Именно на это солнечное послеполуденное время он и назначил свидание своему зятю. Жан-Пьер Фушеру сбавил скорость по дороге в Сансер. По ней он проезжал восемью годами раньше; тогда он ехал на семейный раут, собравший восемьдесят двоюродных братьев и сестер Клотильды. Когда показался замок, горло его невольно сжалось. Элегантное здание XV века со средневековой главной башней, приукрашенное несколькими угловыми башенками и готическими стрелами, все так же покоилось в глубине долины. Он припарковал машину возле хозяйственных построек и пешком прошел по аллее до замка, любовавшегося своим отражением на водной глади рва. В июне на поверхности воды распускались кувшинки, а маленькая лодочка, оставленная детьми ради других игр, казалась небрежно брошенной на ковер из цветов. Какое-то время он в задумчивости смотрел на нее. Он давно подозревал, что его родственники втайне сожалели о том, что их дочь отказалась от более выгодной партии, предпочтя простого комиссара. Его мускулы напряглись, как бы доказывая, что выбор Клотильды был обоснован. Он вздрогнул, услышав шаги по гравию. — Добро пожаловать во владение Мокомб, сынок. Как же давно мы вас ждали! — произнес голос, прозвучавший неожиданно благожелательно. Фушеру обернулся и увидел стройного седого старика, одетого в светлый костюм-тройку, голубой галстук был украшен золотой булавкой в виде лилии. — Моя дорогая Беатрис, так же как и я, будет рада узнать, что наши древние камни не утратили для вас былой привлекательности. — Увы, отец, но привели меня сюда обстоятельства более тягостные. А вы как себя чувствуете? Старый аристократ поджал губы; он не имел привычки делиться своими недомоганиями. — Здесь я начал жить по-новому, — весело ответил он. — С тех пор как здоровье вынудило меня удалиться на свои земли, я немного отстал от парижских норм и, подобно моим предкам, потихоньку готовлюсь к прощальной церемонии. Комиссар Фушеру расслабился. Он завидовал легкости, с которой тесть определял свое место в жизни. — Что же это за тягостные обстоятельства, молодой человек, которым я обязан иметь удовольствие видеть вас? Они пошли по главной аллее парка до реки, снабжавшей водой рвы. — Не прибегали ли вы к помощи Жюли Брюссо, чтобы заполнить пробел в генеалогии Клермонтейлей? — А как же, — подтвердил барон. — Эта дама так хорошо поработала, что смогла добраться до 1543 года, чтобы обнаружить в Морване ветвь, считавшуюся угасшей. Представьте себе, владелец соседней вотчины является потомком сира Ла Клер Монтаня, который после предусмотрительных изменений своего социального положения во время революции женился на нашей прапрабабке Клертоннер. Комиссар ловко перевел разговор на личность архивного работника. — Весьма находчивая и прилежная особа, — отозвался о ней барон. — Однажды мы пригласили ее провести вечер в Мокомбе, чтобы поблагодарить за успешные розыски. Представьте себе, она посвящала им все уик-энды в течение года… — У нее не было детей? — поинтересовался представитель закона. — Ни одного, и это довольно странно. В связи с этим вспоминается один необычный случай. В день ее приезда я скромно перечислил ей все мое потомство — четыре десятка внуков, как вам известно… Боясь совершить бестактность, говорящий сделал паузу. Но Фушеру постарался оживить жгущее того воспоминание: — И что же? — Непонятно почему, но она разволновалась. Несколько секунд слезы душили ее, однако она проявила выдержку великосветской дамы. Я, конечно, не стал задавать ей вопросы, — признался барон, — но, похоже, у этой женщины было сердце матери, пережившей какое-то горе. — Это подтверждает мои подозрения, — нашелся комиссар. — Хотел бы я знать, та ли она, за кого себя выдавала? И зачем? — Не могу сказать, но мне кажется, она лишилась своих детей. — Почему вы так думаете? — Уходя тем вечером, она шепнула мне на ухо, что завидует тому, как совершенно безнаказанно я проявляю любовь к своим близким. Вы догадываетесь, что кодекс чести не позволил мне поделиться с кем-либо сомнениями на ее счет. — В Сен-Совере, — продолжил комиссар, — сестры де Малгувер хорошо знали ее; они намекнули на… — Де Малгувер? — снисходительно прервал его аристократ. — Готов держать пари, что они такие же де Малгувер, как я д’Артаньян. Выбитый из колеи этой неожиданной новостью, Фушеру почувствовал, как в нем поднимается раздражение. — Как бы то ни было, эти сестры… — Они такие же сестры, как я архиепископ… — с многозначительным видом закончил старик. — Что заставляет вас так думать? — спросил обескураженный комиссар. — Милейший, у меня есть кузен — или скорее кузен из рода Беатрис, — принадлежащий к ветви Ла Рош Карнейль, переехавший из Перигора в Прованс, понимаете? Жан-Пьер Фушеру, абсолютно ничего не понимавший, сделал вид, что все понял. — Так вот, у этого кузена был деревенский дом в Тревузе, в двадцати километрах от Авиньона. Особняк красивый, но не так давно ему пришлось уехать оттуда. Слишком много крыш поблизости… да и отсырел фундамент из-за близости реки… — Недалеко от Малгувера? — направил Фушеру разговор в прежнее русло. — Терпение… Малгувер сегодня — лишь название имения в двух шагах от Тревуза… Ни одного потомка по мужской линии с конца прошлого века. Одна из ваших знакомых, Кларисса, я полагаю, является правнучкой Жиля Малгувера, который промотал свое состояние. По словам моего кузена, она незаконно присвоила это имя и обосновалась в уцелевшей части дома вместе с дочерью арендатора фермы. Представьте, какой скандал! Им пришлось убраться из тех мест… и перебраться в Пюизе, где они выдают себя за сестер… Фушеру вынужден был признаться, что его ввели в заблуждение. Он принял к сведению информацию и продолжил: — Эти женщины, как я вам сказал, намекнули на ежегодные поездки мадам Брюссо на бретонское побережье. — Совершенно верно, — подтвердил месье де Клермонтейль. — Кстати, мне припомнилось, что один раз она прислала мне открытку с курорта — единственную за все время, поскольку писать она не любила. Я попросил ее разузнать о семье одной молодой кухарки, которую мы никак не решались нанять на лето. Она дала нам хороший совет, и мы никогда не забудем отменную еду, которую в то лето готовила нам новая повариха. — Вы сохранили ее? — поинтересовался Фушеру. — Кухарку? — Нет, открытку. — Да, представьте себе, потому что на ней изображен внутренний дворик одного старого жилища и из-за того, что на ней много штемпелей. Хотите взглянуть? Она в моем кабинете, я сейчас схожу за ней. Ожидая его, Жан-Пьер Фушеру мечтательно облокотился о перила мостика над незабываемой Тру-о-з’Анж, где, как он вспоминал, будучи молодоженом, заставлял хохотать сияющую Клотильду над своими шутовскими прыжками в воду. К возвращению тестя он очнулся, заставив себя вынырнуть из прошлого. Он рассмотрел картинку на открытке с изображением увитого розами строения, прочного на вид и внушающего доверие. Над каждым из трех барельефов, украшающих фасад, прилепилась скульптурная широкая раковина. Витраж на торце свидетельствовал о существовании часовни в доме. Он автоматически поискал внизу открытки название курортного места. Последнее было тщательно затерто. Заинтригованный, он принялся изучать конверт, но из-за большого количества марок, делавших штемпель нечитабельным, не смог разобрать место отправки. — Могу я забрать с собой этот документ, отец?