— Как подумаешь, что кое-кто вынашивал проект осушения этого восхитительного края родников!.. — Кто именно? — спросила инспектор Джемани. — К примеру, владелец Салодри, — ответила Мадлен. — Его дом вот там, по прямой. Заинтересовавшись домом умершего, подруга Амандины вытянула указательный палец: — Это тот, крышу которого видно сквозь пихты? — Он самый. — Раз уж мы совсем рядом, может быть, подойдем к нему? — предложила Лейла. Вспомнилось о протоколе обыска. Как и в доме Жюли Брюссо, в нем не нашли ничего заслуживающего внимания. Так что она решила воспользоваться случаем, чтобы попытаться разгадать загадку другим способом. — Я всегда сторонилась этого зверя и его логова, — возразила явно не испытывавшая такого желания Мадлен Дюжарден. — Мадлен, ну пожалуйста, доставьте удовольствие моей подруге… — поддержала Лейлу Амандина. С видимой неохотой дама повела всех к Салодри. На выходе из Мутье, за бывшей кузницей, она свернула налево на узенькую тропинку. Тема разговоров поменялась. — А сейчас дорожка приведет нас к другому источнику, — доверительно сообщила Марго Антуану Деврилю. Он не понял: — К какому? — К источнику зла, — мелодраматическим тоном, понизив голос, проговорила она. Намек этот не прошел мимо ушей инспектора Джемани, сумевшей сделать из него свой вывод: она извлечет выгоду из подобных откровенных высказываний; об отношении горожан к Ришело она узнает больше, чем из допросов, во время которых свидетели осторожничали. Лейла завязала беседу с местным ботаником, одним из почитателей Колетт. Месье Дорбини крайне резко отозвался о проекте осушения болот, который хотел навязать этот злодей: — Грешно говорить, но хорошо, что он мертв! Иначе он погубил бы всю флору, произрастающую здесь с третичного периода. Лейла оценивающим взглядом искоса посмотрела на своего собеседника. Группа тем временем прошла через лес Мутье и остановилась перед оградой парка Салодри. — Брр… Не очень-то приветливо выглядят все эти решетки на окнах, — поежилась подруга Амандины. Чтобы защититься от нескромных глаз, месье Ришело велел насадить густые лиственницы между дорогой и домом. Подобная предосторожность погружала часть здания в негостеприимный полумрак. — По крайней мере больше не слышно рычания боевого пса, которого он обучил бросаться на прохожих. — А посмотрите-ка, сколько тут гаражей! — удивилась другая колеттофилка. — У него была чрезмерная страсть к машинам, — объяснила Мадлен. — И к игре! — добавила она. — Мне говорили, что, случалось, он держал пари на крупные суммы. Частенько наезжал и в Лас-Вегас! Они прошли вдоль ограды, чтобы выйти на дорогу, ведущую в Сен-Совер. Месье Дорбини, отделившись от остальных, рыскал на природе, описывая круги, точно собака, охотящаяся в одиночку. Вдруг он застыл в неподвижности и издал возглас удивления. — Еще один редкий вид нашел, — вздохнула его супруга, отказавшись повиноваться призывным знакам мужа. Движимая любопытством, Лейла подбежала к ботанику. — Вы только взгляните на этот каскад плюща, перемешанного с жимолостью, — восторженно произнес он, — под ним скрывается скала. Во впадинке спала жирная гусеница. Ущерб, принесенный ею окружающей растительности, свидетельствовал о ее прожорливости. Месье Дорбини ткнул в нее прутиком, дабы наказать за обжорство. Присоски чешуекрылого яростно обхватили раздражавший предмет. Ботаник захотел поближе показать Лейле этот хорошо известный феномен и поднес к ней обглоданную веточку жимолости с уцепившейся за нее насытившейся гусеницей. — Но скалы-то и нет, — удивился он, узрев пустоту наметанным глазом. Лейла просунула руку в щель между переплетенными растениями. — Готов поспорить, перед нами бывший погреб, — возбужденно сказал ботаник. — Салодри когда-то был намного обширнее. Здесь имелось несколько подсобных построек, от которых остались одни развалины. — Позвольте мне осмотреть их, — сказала Лейла. — Я скоро вас догоню. Окажите любезность, ничего не говорите остальным. И с карманным фонариком в руке она углубилась в подземные кладовые. Глава 20 Возвращение в Сен-Совер несколько затянулось. После моста через Луэн экскурсанты свернули налево к дороге на Мишо, которая полями привела их к кварталу Жербод. Подойдя к городской окраине, они наткнулись на протянутые над дорогой транспаранты «Руки прочь от народного достояния!». Немногочисленная, но крикливая организация протестовала против последних планов муниципалитета. — Опять эти фанатики! — проворчала Мадлен Дюжарден. — А в чем дело? — испуганно спросила Анна Пулиш, опасавшаяся, как бы не сорвался ее завтрашний доклад. Ода Бельом объяснила: — Как вы, наверное, заметили, башня рядом с замком вот-вот совсем развалится. Для финансирования ее реставрации я предложила создать Ассоциацию по сохранению сарацинской башни. А местный комитет оппозиционной организации посчитал оскорбительным напоминать таким образом об оккупации Франции маврами во времена Средневековья. Они хотят очистить французский пейзаж от всех следов чужеземного присутствия. Требуют, чтобы башня была объявлена храмом Святой Коломбы под тем предлогом, что эта девственница была зверски замучена в наших краях в 273 году. Лейла Джемани, только что догнавшая группу, ничем не проявила своего недовольства, услышав провокационные выкрики. Но зато Жизель вспылила: — Они что, даже никогда не слышали о культурном плюрализме, эти людишки? — Эй ты, окультуренная, собирай-ка свои пожитки и проваливай, откуда пришла, — бросил ей один из протестующих. — …ни о последствиях клаустрофобии, выродок несчастный, — вызывающе продолжила она, совсем позабыв о проповедуемом ею самой уважении к мнению других. — Послушать вас, так не поверишь, что вы сидели за партой моей школы, лентяи чертовы, — показала себя Мадлен. — Ведь вы должны знать, что арабы никогда не ступали на земли Сен-Совера; название этих башен, общепринятое во Франции, лишь относится к их архитектурному стилю. — Вот так так! — заржал некто с нарукавной повязкой. — Тогда зачем сохранять название, чуждое нашей культуре, раз оно исторически не обосновано? Мэр решила, что пришло время утихомирить разгоревшиеся страсти. Отделившись от группы, она направилась к заправилам. Поздоровавшись с ними, она вежливо попросила у них микрофон, чтобы встать на защиту правого дела. — Дорогие сограждане, не для того меня избрали депутатом от Бургундии в Европейский парламент, чтобы я замкнулась лишь на местных проблемах. Я понимаю, что некоторые боятся утратить свою личность. Но, — добавила она, обращаясь к членам клуба, — разве самой Колетт не удалось привести к гармонии все вкусы и все свободные высказывания? Сохраним же как пример ее творчество, которое, являясь частью культурных ценностей мира, разоблачает неприятие, нетерпимость и провозглашает требовательность к себе! Ее слова были встречены восторженными аплодисментами. Некоторые члены организации позволили себе фривольные замечания по поводу сексапильности молодой ораторши. Другие сделали вид, что согласны на переговоры. Но большинство одобрительно отнеслось к предложению Оды Бельом о совместном торжественном обеде, запланированном на 12 часов, в честь знаменитой дочери этого края. Марго Лонваль незаметно сделала мэру знак, выражающий восхищение: «Хорошо сыграно!» Потом объявила всем: — А теперь надо спешить. Напоминаю, что спектакль «Ребенок и колдовские чары» начнется в половине четвертого. Приятного всем аппетита! Жизель Дамбер вскоре потихоньку ушла за дочерью, которая ждала ее у мадам Дранье: она обещала ребенку отвести ее на представление. Мать и дочь прибыли загодя, чтобы Анжеле досталось место в первом ряду. Из ресторана «Жербоди» потянулась публика в новый зал многоцелевого назначения, нависающий над замком. По их покрасневшим щекам и возбужденным голосам Жизель догадалась, что участники по достоинству оценили бургундское вино. Зал заполнился быстрее, чем можно было ожидать. Жизель обернулась и рискнула бросить взгляд на задние ряды. Он сидел там со своей помощницей. Боясь быть неправильно понятой, она отвернулась и уткнулась в программку. В ней говорилось, что текст Колетт подвергся вольному адаптированию и будет сопровождаться музыкой Равеля. В ней значилось лишь имя Алисы Бонне как актрисы и постановщика всех сцен да имена двух пианистов, составлявших весь оркестр. «Как это можно одной играть все роли?» — спросила себя Жизель. Сидевшая рядом Анжела рассматривала альбом с картинками для раскрашивания, купленный матерью в книжном киоске замка. Свет погас без предупреждения, сразу смолкли смех и разговоры. После того как раздались первые звуки тамбурина, темноту пронизал луч прожектора, высветивший четыре белые руки на пианино. — Не хочу делать уроки! — прозвучал на сцене звонкий голос взбунтовавшегося ребенка, поразивший Анжелу своей дерзостью. А зрители были покорены ловкостью актрисы во время диалога матери и дочери: Алиса Бонне переключалась с роли ребенка на роль матери с удивительным проворством. Она то становилась меньше ростом, то, сбросив с себя детское платьице, превращалась в мать. Для мгновенного переодевания она использовала перемещение луча. Потом в темноте поднималась в небольшой гондоле на несколько футов от пола и замогильным голосом, как бы звучавшим с неба, дублировала реплику: «Подумайте, подумайте об огорчении матери!» Благодаря повторению предостережение звучало еще более патетически. Вскоре вся мебель и домашние животные заменили мать, упрекая ребенка в зловредности. Оригинальность этой, создающей иллюзию реальности, сцены состояла в том, что не требовалось ни настоящей мебели, ни животных. Все материализовывалось с помощью китайских теней и разноцветных лучей. Анжела захлопала в ладоши, когда обнимались два Кресла. Она вскрикнула, когда Костер, пытаясь отомстить за себя, преследовал ребенка. Как всегда, Жизель с нетерпением ждала эпизода с Принцессой, выходящей из книги. Он лучше, чем что-либо, иллюстрировал игру вымышленных персонажей. Ей очень нравилась эта смена ролей на сцене. Зато она вздрогнула от неожиданности при нежданном появлении Шкафчика вместо Напольных Часов, который запел: Ты, которую я укрыл от глаз злодеев, Ты, которую я защитил, ты пинаешь Меня ногами, так пропусти меня! Затем ребенка стали осуждать насекомые и грызуны; за Стрекозой последовала Летучая Мышь, которую опять же играла Алиса. — Тск… Тск… Маленький звереныш умирает у твоих ног. И гнездо осталось без мамы! На последних словах голос актрисы надломился. Пианино издало скорбную нисходящую гамму. Чувствовалось, что зрители взволнованы. Мадлен Дюжарден, никогда не видевшая подобной, хватающей за душу интерпретации, достала носовой платок. Даже Антуан Девриль с трудом сдерживал волнение. Когда Алиса Бонне вышла на поклоны, зал встретил ее овацией.