Присяжные признали смягчающие вину обстоятельства для этого ребенка и поступили справедливо, так как ответственность его, действительно, была ограничена. Глава 6 Фальшивомонетчики и анархия Проявления анархии были весьма разнообразны, и я хотел отметить главнейшее из них. Например, одно время была мода бить стекла в больших магазинах. В 1893 году, во времена Вальяна, один типограф бросил булыжник в окно магазина на улице Оперы. Его приговорили к шестимесячному тюремному заключению. Неделю спустя один из его близких друзей, по всей вероятности сгорая желанием последовать за приятелем в Мазас, бросил кирпич в огромное зеркальное стекло ювелирного магазина на бульваре Пуасоньер. Это стекло, стоившее по меньшей мере 1000 франков, было разбито вдребезги. На месте происшествия собралась толпа, прибежали агенты и арестовали буяна. Тогда анархист, возвысив голос, с пафосом воскликнул: — Уже давно меня возмущал вид этих магазинов, переполненных бесполезными вещами, тогда как я околеваю с голоду! Он воображал, что очень остроумно объяснил свой поступок и подал благой пример. Но толпа его освистала, и, насколько мне помнится, он был приговорен к тюремному заключению на год. Этого сорта анархистские манифестации очень скоро прекратились, так как анархисты заметили, что народ их осмеивает и что поступки их возбуждают общественное негодование. В сущности, главнейшая причина, почему прекратились динамитные покушения, заключается в том, — как признаются сами анархисты, — что динамитчики заметили, что это очень плохой способ пропаганды. Вместо того чтобы привлекать к своему учению рабочие классы, они с каждым днем все больше и больше их отталкивали. Зато есть еще один способ пропаганды, от которого, к сожалению, анархисты вовсе не отказываются. Доктринеры воровства и грабежей называют этот способ «lа reprise individuelle». Но это самовластное «возвращение имущества» принимает самые разнообразные формы, начиная от краж со взломом и кончая подделкой монет. Это довольно оригинальная черта анархии, не лишенная своеобразного интереса. Уже после того, как я оставил службу в сыскном отделении, мне приходилось слышать, что анархисты устроили в Испании или в Америке целую фабрику фальшивых банковых билетов. По обязанностям службы мне пришлось также заняться одной шайкой фальшивых монетчиков, принадлежащих к партии анархистов. Это случилось при следующих обстоятельствах. В Бар-сюр-Сен был задержан какой-то субъект, который в несколько дней сбыл значительное количество поддельных монет в 5 и 2 франка, при обыске у него оказалось несколько свертков таких монет, а также практическое наставление к золочению и серебрению. Он назвался Лебо, но найденные при нем документы доказывали, что настоящее его имя Пласид Кашино. В Бар-сюр-Сен его видели в компании с двумя товарищами, их разыскали и задержали на станции железной дороги. Оба имели в карманах кинжалы и револьверы и сдались после отчаянного сопротивления. При обыске и у них оказались фальшивые монеты, а также документы на имена Масубр и Бриен, и, наконец, письма какого-то Модюи из Парижа, изобличавшие Лебо в том, что этот последний был его сообщником, по крайней мере, в сбыте фальшивых монет. Мне было поручено разыскать Модюи в Париже. Задача была не из легких, так как этот мошенник последовательно исчезал со всех квартир, которые занимал в Париже, и, видимо, не чувствовал никакой потребности давать о себе знать кому-либо из своих знакомых. Наконец, после долгих и бесплодных розысков, агенты узнали фамилию одного лица, с которым Модюи сохранил дружеские отношения и, по всей вероятности, продолжал видеться. Был организован самый тщательный надзор, что также было нелегко, так как приятель Модюи, зная, что полиция его разыскивает, принимал всевозможные предосторожности, и несколько раз подряд агенты теряли его след. Но вот в один прекрасный вечер сыщикам удалось проследить за ним вплоть до дверей маленького уединенного домика в Биланкуре. Когда приятель Модюи постучался, одно из окон открылось, и агенты увидели молодого человека с большой черной бородой. Судя по описаниям, они узнали в нем Модюи. Мне было известно, что Модюи по ремеслу — резчик по дереву и в своем искусстве достиг замечательного совершенства, но должен был оставить работу, вследствие долгой и опасной болезни. Я знал также, что он все еще страдает от своего застарелого недуга. Вот почему я рассудил, что, по всей вероятности, этот человек принадлежит к тем несчастным, которые не особенно дорожат жизнью, уже подкошенной болезнью, и что есть полное основание опасаться, что он не задумается наложить на себя руки, коль скоро увидит опасность быть арестованным. Итак, я решился сам лично заняться его арестом. Спустя несколько дней, рано утром, я приехал в Биланкур в сопровождении одного агента и моего секретаря господина Гербена. Дверь не была заперта, и мы вошли в маленькую кухню, где уже докрасна была раскалена чугунка, так называемая экономическая, так как она приспособлена для приготовления кушанья. В ту же минуту по деревянной лестнице в кухню спустился с верхнего этажа молодой человек в рабочей блузе и с окладистой бородой, обрамлявшей его лицо, поразившее меня с первого взгляда своей болезненной бледностью. — Вы господин Берсье? — спросил я. Это было вымышленное имя, под которым Модюи жил в Биланкуре. — Я… что вам угодно? — с замешательством ответил он. — Я — Горон, начальник сыскной полиции, я приехал вас арестовать. Я пропустил мимо ушей проклятие, сорвавшееся с его уст. Мое внимание было привлечено этой чугункой, топившейся в такой ранний час, хотя на ней ничего не приготовлялось. Быстро, рискуя даже обжечь себе пальцы, я открыл дверцу печки и увидел там некоторое количество гипсовых формочек, предназначавшихся для фабрикации фальшивых монет. С увлечением охотника напавшего на неожиданный след, я весело принялся рассматривать мою находку, как вдруг шум возни и сдержанный крик заставили меня невольно обернуться. — Патрон! — воскликнул бледный и взволнованный Бербен, показывая револьвер, который он только что вырвал из рук Модюи. — Негодяй хотел вас убить! — Нет! — ответил Модюи, сохранивший спокойствие и самообладание. — Если я вынул револьвер из кармана, то лишь с целью лишить себя жизни! Достоверно лишь одно: что в ту минуту, когда я наклонился, чтобы взглянуть в очаг, Модюи вынул из кармана револьвер, но Бербен с быстротой молнии обезоружил его. Выстрел еще не последовал, и я предпочел принять версию фальшивого монетчика и в своем протоколе просто записал о попытке Модюи лишить себя жизни. При разборе дела на суде только об этом и было упомянуто. Впрочем, как я уже говорил выше, все время, пока состоял на службе сыскной полиции, я постоянно старался забывать угрозы и оскорбления, которым подвергался со стороны обвиняемых. Мне казалось просто бесчеловечным усугублять вину этих несчастных, которым и без того в перспективе предстояло почтенное количество лет тюремного заключения или даже каторги. Наконец, почему бы, в самом деле, не допустить, что Мо-дюи сказал правду? Этот бедняга имел достаточно поводов желать смерти! Он был приговорен к пятилетнему тюремному заключению, но если бы я добавил обвинение в покушении на мою жизнь, то очень возможно, что он был бы осужден подобно его товарищам, Кашино и Бриену, на пожизненную каторгу… Но от этого, право, ни я, ни общество ничего не выиграли бы. Этот процесс был интересен лишь анархистскими рассуждениями подсудимых, а также историей одного достопримечательного побега. Кашино в особенности много ораторствовал о естественном праве всех людей добывать себе каким бы то ни было способом удобства и радости жизни, которых они желают. — Вот почему, — говорил он на предварительном следствии, — мои товарищи и я делали фальшивые монеты. В то время анархистам еще позволяли прочитывать на суде их маленькие стилистические упражнения, и Кашино прочел возмутительно растянутую и запутанную речь, которой успел только нагнать зевоту на слушателей… Бриен, принявший на себя роль комика, сыпал тяжеловесными анархистскими остротами. — Нас судят, — говорил он, — за то, что мы делали фальшивые деньги, но если бы нас кормили даром, нам не нужно было бы заниматься этим ремеслом! Потом он добавил: — Мы — жертвы, черт возьми! Впрочем, такова уж здесь система. Одни жрут не переставая, а другим приходится с голову умирать. Дело фальшивых монетчиков было очень скоро распутано, что же касается попытки бегства, то она до некоторой степени сделалась эпической. В провинциальных тюрьмах, — за исключением больших городов, как Лион, Марсель, Лиль и пр., — все происходит по-домашнему, и можно подумать, что многие старинные места заключений выстроены исключительно для того, чтобы благоприятствовать побегу узников. В тюрьме маленького городка Труа, где были заключены фальшивые монетчики, они беспрепятственно могли затеять побег, под осень Кашино, Масубр и Бриен начали сильно скучать, тем более что их товарищ Модюи еще не был выслан в Труа и, по всей вероятности, также скучал в Мазасе. Правда, за отсутствием Модюи, они нашли себе приятного компаньона в лице некоего Судана, осужденного на восьмилетнюю каторгу за воровство и грабежи. Этот молодец был также не прочь вырваться на свободу. План побега был тщательно комбинсирован. Масурб, по ремеслу слесарь, подделал ключи к внутренним дверям тюрьмы, а также изготовил крючки, с помощью которых можно было бы перебраться через наружную ограду. Другие заговорщики усердно занялись изготовлением веревок. Но всех этих классических приготовлений к бегству было недостаточно. После размышления, они пришли к выводу, что всего лучше не лазить через ограды, а раздобыть ключи от наружных дверей. Тогда они решили бежать в ту ночь, когда сторож, он же и тюремный привратник, будет совершать ночной обход. С этой целью они предполагали напасть на него, связать его и заткнуть ему рот, потом в связке его ключей отыскать тот, которым отпирается дверь на улицу. Наконец, в один прекрасный вечер, когда ожидаемый сторож появился в отделении заключенных, собираясь запереть двери их коридора, на него вдруг набросились четверо узников. Кашино заткнул ему рот и накинул на лицо простыню, а остальные повалили его на землю и стали душить. Однако сторож оказался очень сильным, он энергично отбивался, ему удалось вытащить кляп и крикнуть. Тогда Кашино еще раз попытался зажать ему рот. Сторож сделал отчаянное усилие и освободился. Испуганные заговорщики разбежались. Кашино и Бриен возвратились в дортуар, Судан вскарабкался на крышу тюрьмы, а Масубр повис на телеграфных проволоках, протянутых над кровлей тюрьмы. Он запутался в них, точно в паутине, и, когда главный надзиратель, с револьвером в руках, прибежал на крик сторожа, Масубр не мог уже освободиться из сетей и крикнул: — Стреляйте, если хотите, но я не могу спуститься! Надзиратель шесть раз выстрелил из револьвера, но не попал в Масубра, который на каждый выстрел отвечал восклицанием: — Да здравствует анархия!