Мне кажется, что не нужно даже иметь пылкого воображения, чтобы представить себе, в какую страшную драму могла превратиться эта юридическая буффонада. Допустим, например, госпожа M. Р. имела какую-нибудь причину тайно покинуть Францию и что новый друг увез ее в Китай или Японию, допустим также, что оба заехали в такую местность, где по несколько месяцев нельзя найти ни одной французской газеты. Этого времени было бы вполне достаточно, чтобы суд приговорил В. к смертной казни и чтобы она была совершена над невинным человеком. Однако возвращусь к мирным занятиям начальника сыскной полиции, когда ему не нужно разыскивать убийц. Наконец, в исходе девятого часа вечера мне удалось пообедать, потом я облекаюсь во фрак и отправляюсь в оперу, где сажусь в кресло, когда начинается третий акт «Гугенотов». Заметьте, это один из редких, счастливых вечеров для начальника сыскной полиции. Но едва опустился занавес после финального хора: Vive notre reine! Vive la plus belfe! Vive à jamais![8] как в проходе между креслами партера появляется фигура Дюкрока, моего секретаря, который поспешно пробирается ко мне. — Что случилось? — Патрон, вам нужно поскорее возвращаться, — говорит он. — Вы знаете, это касается кантенской шайки. Судебный следователь предоставил вам на всю ночь этих воров, грабителей и разбойников. Их привели довольно поздно, и так как прежде всего их нужно было накормить, мы не успели предупредить вас до вашего отъезда. Так и быть! Должно быть, самой судьбой суждено, чтобы я не дослушал оперу до конца. Я спешу в вестибюль, быстро облачаюсь в пальто и следую за господином Дюкроком. Мною как-то сразу овладевает обычная любовь к своему делу и та особая лихорадка, хорошо знакомая полицейским деятелям, когда они чувствуют, что близки к осуществлению намеченной цели. Кантенская шайка! Вот уже около трех месяцев, как в Мазасе содержатся человек двадцать негодяев, наводивших в продолжение нескольких месяцев страх на всю северную окраину Парижа, а нам до сих пор не удалось добиться от них никаких признаний. Мы знали, что эти молодцы совершили более сотни краж и вооруженных нападений, а только некоторые из них едва-едва сознались в семи преступлениях. Что же касается остальных, то нам недоставало улик. В конце концов судебный следователь и я были выведены из терпения этой энергичной защитой. По всей вероятности, наши узники нашли способ переговариваться в Мазасе, должно быть, при посредстве знаменитых акустических труб — то есть ватер-клозетов, которыми пользовались Менеган и участники шайки Катюсса, приготовляя свои планы бегства. Все они, точно по уговору, замкнулись в упорном молчании. Судебный следователь, видя, что ничего от них не добьется, предоставил их мне. — Постарайтесь хоть что-нибудь на них навлечь в вашей полицейской лаборатории, — сказал он. Я потребовал, чтобы их доверили мне на всю ночь и до следующего утра не отправляли в Мазас. Днем я не имел времени допросить этих молодцов так, как мне хотелось бы, к тому же я не мог, как выражались мои агенты, — поработать над ними и в моей лаборатории… К сожалению, судебный следователь выбрал именно тот вечер, когда я хотел дослушать оперу «Гугеноты» до конца… Впрочем, я уже совершенно забыл об опере Мейербера, когда приехал на набережную Орфевр. Глава 2 Ночь начальника сыскной полиции В предыдущей главе я написал два слова: «полицейская лаборатория», которые могут удивить многих моих читателей. Вот почему, прежде чем продолжать рассказ, необходимо их пояснить. Благодаря Богу, уже давно миновали времена пыток, и во время моего пребывания в сыскной полиции пресловутые избиения были известны только как легенда. Правда, и в мое время на некоторых постах были прискорбные случаи таких крутых мер, но я спешу оговориться, что виновниками их не были агенты сыскной полиции. Итак, лаборатория сыскной полиции, — конечно, фигуральное выражение, — не более как способ заставлять обвиняемых сознаться в совершенных преступлениях и назвать своих сообщников. — Ну да, — скажете вы, — это совершенно то же самое, что страшные средневековые пытки! В отношении результата, — конечно, это верно, но употребляемые средства совершенно различны. В лаборатории сыскной полиции действуют мягкими, приятными средствами: заключенных, так сказать, подкупают, и часто хороший и сытный обед, принесенный из ближайшего трактира, исполняет роль библейской чечевичной похлебки, а пачка папирос, вовремя предложенных, исторгает сокровенные тайны души. Лаборатория сыскной полиции — это, если хотите, также пытка, но пытка увещеваниями, или операция вырывания зуба, но только без боли. Хорошо ли это? Морально ли? На эти два вопроса я не могу и не хочу отвечать, так как вовсе не намерен заниматься социальной философией. Я знаю только одно: что полицейская лаборатория оказывает большие услуги правосудию, и в мое время я часто видел, что только благодаря ей удавалось приводить к вожделенному концу некоторые дознания. На практике полицейская лаборатория состоит в том, что одному или нескольким агентам предоставляют вести интимные беседы с заключенным и незаметно выманить от него признание. Возьмем для примера самый заурядный случай. Ночь, на улице задержали вора, виновного в значительной краже. Его ведут в полицейский пост к комиссару полиции, но тот в это время спит, и, само собой разумеется, его не станут будить. Со своей стороны, полицейские, обязанность которых состоит лишь в охранении уличного порядка и тишины, нисколько не интересуются задержанным субъектом: им совершенно безразлично, вор ли это, мошенник или просто пьяница. Только бригадир, справившись по книге, знает точно мотив ареста. Но это его не тревожит. Он избегает задавать узнику какие бы то ни было вопросы. Это и не его дело. Наутро все предметы, найденные в карманах задержанного, завязываются в его же носовой платок, и узника с этим узелком ведут к комиссару полиции. Здесь ему приходится долгое время ждать своей очереди в передней, среди различных кумушек, явившихся подать заявление о пропаже любимого кота или попугая. Наконец, секретарь, между двумя делами о сбежавших собачонках, допрашивает арестованного. Секретарь ровно ничего не знает о преступлении, в котором обвиняется этот субъект, не знает даже, что написал агент, производивший арест, в своем рапорте, составленном в большинстве случаев чрезвычайно лаконично. Не имея данных и боясь сделать бестактный вопрос, он, понятно, не может добиться необходимого сознания. Арестованный, со своей стороны, отлично знает, что всегда успеет сознаться и что против него нет никаких положительных доказательств, поэтому упрямо отпирается. Утомленный секретарь, зная, что в соседней комнате его ожидает еще масса посетителей, спешит отправить узника в арестный дом, так сказать, сплавить его в распоряжение судебного следователя. Если судебный следователь по этому делу не назначен, то спешат его назначить, и он призывает к себе обвиняемого, которого допрашивает в назначенный по закону срок. Понятно, задержанный продолжает отрицать виновность с прежним упрямством. Тогда начинает следствие. Обвиняемого ставят на очную ставку с его сообщниками, свидетели узнают его, и выясняется с полной очевидностью, что вор, задержанный в одну прекрасную ночь, — предводитель целой шайки, наверно совершивший множество краж, вооруженных грабежей, а может быть, даже убийств. К сожалению, против него имеются только косвенные улики, но ни одного положительного доказательства, которое могло бы заставить присяжных произвести обвинительный приговор. Очевидно, интерес общества требует раскрытия истины, очень возможно, что есть невиновные, скомпрометированные подозрением в преступлениях, которые он совершил. Следствие длится недели и месяцы: судебный следователь допрашивает сообщников, но те, понятно, остерегаются проронить какое-нибудь неосторожное слово. Обвиняемый бравирует и, подсмеиваясь, говорит, что в общем пребывание в Мазасе вовсе не так неприятно, как думают. Здесь спокойно спится, регулярное питание, поправляется здоровье и, наконец, ведь всегда успеешь совершить путешествие в Гвиану или Новую Каледонию. Судебный следователь, истощив все свои меры и зная, что только признание обвиняемого может установить его виновность, приглашает к себе начальника сыскной полиции. — Постарайтесь заставить его проговориться, — просит он, — пусть ваши агенты побеседуют с ним и узнают, нельзя ли от него чего-нибудь добиться. Что касается меня, то я окончательно выбился из сил. Полицейской лабораторией занимается не сам начальник сыскной полиции, он только в исключительных случаях, как, например, в деле пантенской шайки, берет на себя этот труд. Это дело агентов, и некоторые из них, нужно отдать им справедливость, достигли в этом значительной виртуозности. Обвиняемого привозят в сыскное отделение из Мазаса, где он все время сидел на ординарной тюремной порции, которая не бог весть как питательна. Бедняга, давно лишенный всех радостей лакомой пищи, несказанно рад вдоволь утолить свой голод сытным обедом. Само собой разумеется, ему приносят угощение не от Кюба, — это обыкновенный обед из соседнего трактира: суп, одно мясное блюдо, десерт, сыр и бутылка вина. Но для бедняги, у которого от сухого хлеба и гороха давно подвело брюхо, это настоящий пир. Тогда сыщик садится рядом с вором, они вместе обедают, пьют, и разговор завязывается, а между десертом и сыром наступает момент откровенных излияний. Перед судебным следователем, даже перед начальником сыскной полиции заключенные по большей части робеют. Другое дело с сыщиком. Тот так же хорошо владеет жаргоном, как и они. Разговор с ним прост, фамильярен, и эта фамильярность незаметно благоприятствует откровенности. Все искусство сыщика состоит в том, чтобы показаться мошеннику таким же мошенником, как он сам, и дать ему понять, что сыщик далек от всякой мысли возмущаться и негодовать против преступлений, совершенных его соседом. Обыкновенно, агенты армии спасения возбуждают очень слабое доверие в своих клиентах, когда начинают с ними говорить высокопарным тоном. — Несчастный, преступление, совершенное вами, возмутительно! Просите прощения у Бога и у людей. Агент сыскной полиции, наоборот, должен выказать полнейшее пренебрежение ко всем законам морали. — Ну, старина, — говорит он, — чего ради ты не хочешь сказать правды? Ведь все знают, что это ты выкинул штуку. Чего ради кривляться и жантильничать? Признайся-ка лучше, от этого ты не умрешь, а признание всегда помогает на суде, как смягчающее обстоятельство. Ну, смелей, садись-ка, брат, за стол. (На жаргоне «сесть за стол» значит «начать признаваться».) Бывалые воры и мошенники, которым уже не в первый раз приходится угощаться в сыскном отделении, отлично знают, что такое полицейская лаборатория, и я от многих слышал, когда им подавали обед: — Знаете, я не хочу получать от вас угощения.