Суд совершенно обоснованно воспретил этот способ, потому что уже известно, чего стоят обещания и сознания при подобных обстоятельствах, к тому же только одному правосудию предоставлена власть карать или миловать. В настоящее время инспектора модных магазинов имеют одно только право: препровождать женщин, пойманных на воровстве, к комиссару полиции местного участка. Бесспорно, в больших модных магазинах ежегодно попадается множество воровок, и я отнюдь не намерен утверждать, что все эти женщины безвинные жертвы, но странное дело, между ними очень мало профессиональных воровок. Комиссаров полиции, обязанных производить обыски, в особенности поражает удивительное разнообразие предметов, которые случается находить у воров. Часто эти женщины скорее коллекционерки, чем воровки, они с жадностью антиквариев собирают все то, что им удается украсть в магазинах, но избегают продавать эти вещи. Помню, при одном обыске у жены очень состоятельного человека я нашел три дюжины чулок для детей трехлетнего возраста. Эта женщина была бездетна и, наверное, сама не знала, что ей делать с украденными чулками. Должно быть, огромные базары, на которых женщины находят все, что может их соблазнить, обладают какой-то удивительной притягательной силой, своего рода даром гипнотизации. Клептомания, признанная медициной и причисленная к разряду нервных болезней, бесспорно, обязана своим происхождением тому непрерывному соблазну, который представляет для парижанки магазин модных вещей, сделавшийся грозной силой, с тех пор, как имеет в своем распоряжении, при благосклонном содействии прессы, широковещательную рекламу. Кстати, заговорив об обысках у воровок, я расскажу один в высшей степени оригинальный случай, к тому же затрагивающий чрезвычайно интересную полицейскую проблему. В одно прекрасное утро ко мне в сыскное отделение явился очень прилично одетый господин, — как потом оказалось, служивший в одном большом административном учреждении. — Господин Горон, — сказал он мне, — я пришел к вам с просьбой разыскать мою приятельницу, которая вчера исчезла из дома при таких таинственных обстоятельствах, которые заставляют меня сильно опасаться, что она убита. Разумеется, я подробно расспросил моего собеседника и узнал, что действительно его возлюбленная исчезла при столь странных условиях, что подозрение о преступлении отнюдь не преувеличено. Привратник в том доме, в котором жила госпожа X., рассказывал, что накануне, часа в четыре пополудни, он видел эту даму, возвращавшуюся к себе в сопровождении каких-то четырех субъектов, имевших весьма непрезентабельный и подозрительный вид. Час спустя четверо посетителей удалились один за другим, причем, двое последних унесли большой и, по-видимому, очень тяжелый сундук. Приблизительно около этого времени дело Гуффре, убитого Эйро и его приятельницей Габриэлой Бомпар, создадо сундукам и чемоданам совершенно своеобразную известность. — Ах, Боже мой! — воскликнул несчастный. — Что, если эти негодяи убили мою бедную Лизу и положили ее труп в этот сундук! Всю ночь я надеялся, что она вернется, но, не дождавшись ее, решился пойти к вам. Я отправил уведомление в суд, и было решено, что я приеду на квартиру исчезнувшей женщины вместе с прокурором республики и комиссаром полиции. Тем временем послали за слесарем, чтобы взломать замок, а мы начали допрашивать привратников. Их рассказ был, если возможно, еще более драматичен, чем повествование возлюбленного исчезнувшей женщины. И муж, и жена — привратники еще содрогались от страха при одном воспоминании о тех ужасных людях, которых накануне госпожа X. привела к себе. Они были так плохо одеты и имели такой подозрительный вид, что привратник побоялся оставить свою жену одну в сторожке и не пошел за полицейским. — Впрочем, — добавил он, — уверен, что у них был пятый сообщник, который стоял у ворот и, наверное, убил бы меня, если бы только я показался. Очевидно, у трусов бывает совершенно особый взгляд на вещи. Во всяком случае, их показания произвели сильное впечатление, но всего больше мы были поражены видом квартиры, когда слесарь открыл перед нами дверь. Казалось, здесь был учинен форменный грабеж. Белье, платья, вещи в беспорядке валялись на постели, все ящики и комоды были открыты и, видимо, перерыты, в особенности зеркальный шкаф подвергся разгрому. На полу валялись бумаги и письма, должно быть, наскоро просмотренные грабителями. Все мы были того мнения, что здесь таится какая-то страшная, таинственная история и что преступление вполне возможно. Эта последняя гипотеза с особенным энтузиазмом была принята местным комиссаром полиции, — он был накануне отставки, а ему ни разу за всю свою карьеру не случилось вести следствия по важному уголовному делу. Он с радостью предвкушал новое преступление, вроде дела Гуффре, которое немножко выдвинет его личность на вид и, быть может, отсрочит его выход в отставку. В показаниях привратников был один вполне ясный пункт, внушавший особенно сильную тревогу. Они утверждали, что видели госпожу X., возвратившуюся с четырьмя подозрительными субъектами, но при этом категорически уверяли, что не видели ее выходившей вместе с этими людьми. После ухода страшных гостей привратница поднялась и позвонила у дверей госпожи X., но ответа не дождалась. Тогда привратники решили ждать прихода возлюбленного исчезнувшей дамы, который постоянно возвращался со службы в седьмом часу вечера. К несчастью, он в тот день забыл взять с собой ключ и не решился призвать слесаря, чтобы взломать замок в квартире, которую, в сущности, он не мог назвать своей. Мы подробно вносили все детали в протокол и продолжали обыск. Между прочим, на комоде мы нашли маленькую полуоткрытую шкатулочку, в которой оказалось 400 франков золотом. По какой-то непостижимой оплошности воры пренебрегли этой добычей. Странное дело, ведь не могли же они не заметить этой шкатулочки, поставленной на видном месте, на комоде, и полуоткрытой так, что в ней виднелось золото. Очевидно, грабеж не был побудительной причиной преступления. Вдруг сопровождавший меня Гербен, который обладал удивительной способностью производить обыски, приподнял матрас и заметил, что он на двойной подкладке. — Ба, патрон! — воскликнул он тоном парижского гавроша. — Все объясняется — это магазинная воровка! Действительно, за двойной подкладкой матраса были найдены сто дюжин кусков шелковой материи различных цветов, чулки, зонтики, перчатки и прочее. На всех этих вещах оставались еще этикетки магазина, где они были взяты. — Знаете, патрон, — продолжал Гербен, — барынька просто-напросто под арестом. Разумеется, возлюбленный дамы с негодованием протестовал, но чем больше я вдумывался в обстоятельства дела, тем больше убеждался, что мой секретарь прав. Мы наскоро отправили одного агента за справками к комиссару полиции, в ведении которого находились главнейшие модные магазины. Гербен угадал как нельзя лучше: госпожа X., которую ее друг сердца считал уже мертвой, быть может, разрезанной на куски и отправленной в лучший мир в сундуке, подобно несчастному Гуффре, благополучно сидела в арестном доме. «Непрезентабельные и подозрительные субъекты, которых она привела к себе, были: комиссар полиции того участка, в котором она была поймана, его секретарь и два агента. Наконец разъяснилось и то обстоятельство, почему привратники не видели, как госпожа X. вышла из дому. Несчастная арестована и желала только одного: чтобы привратники не видели ее в сопровождении полицейских. Она упросила комиссара полиции позволить ей быстро и незаметно выйти из дому, тем временем как два инспектора, подойдя к сторожке привратников, отвлекут их внимание. Она воспользовалась этим моментом и незаметно проскользнула за ворота. Этот страх дурного мнения своего привратника чрезвычайно развит у парижанина. Мне случалось видеть людей, которые уже по два месяца находились в тюрьме, но упрямо отказывались указать свое местожительство единственно из боязни, чтобы привратник не узнал, что они под арестом. Эта история доказывает, что в парижской полиции в том виде, как она нынче организована, есть большой недостаток, который, однако, было бы очень легко исправить. Очевидно, что ни прокурор республики, ни начальник сыскной полиции не побеспокоились бы ехать из-за мнимого преступления на квартиру женщины, которая была арестована и посажена под арест, если бы было заведено правило составлять каждое утро подробный список лиц, почему-либо арестованных накануне, и рассылать эти списки префекту, прокурору республики, начальнику сыскной полиции и комиссарам тех участков, где имели жительство лица, заключенные в арестный дом. Это простая, отнюдь не обременительная формальность, которая, без сомнения, со временем будет принята, не только устранит водевильные приключения, вроде вышеописанного, весьма невыгодно отражающиеся на престиже правосудия и полиции, но в неизмеримой степени облегчит ведение судебных следствий. В сущности, ничтожный расход, сопряженный с составлением этих списков, в результате принес бы казне весьма значительные сбережения. Так, например, мне не пришлось бы исколесить пол-Европы за Гутентагом, мнимым сообщником Пранцини, если бы я знал, что разыскиваемый субъект преспокойно сидит в Мазасе. В данном случае ничего нового нам не придется вводить. В Лондоне по два раза в день рассылаются рапорты обо всех полицейских операциях главным чиновникам Скотленд-Ярда и начальникам всех полицейских частей. Однако возвратимся к вопросу о магазинных воровках и о тех ошибках, которые возможны при совершении арестов. В распоряжении судебных властей и полиции есть одно средство избежать множества ошибок, именно: как в этих делах, так и во всех других, следователь должен стараться как можно меньше придавать значения поведению обвиняемых. Я знаю, что очень многие полицейские деятели не разделяют этого мнения и на основании волнения или смущения человека, находящегося перед ними, делают свои выводы о его виновности или невиновности. Человек краснеет, бледнеет или начинает плакать на допросе, это еще не доказательство, что он виновен. В большинстве случаев это просто результат столкновения с полицией. Особенно наглядно это можно наблюдать в делах так называемых магазинных краж, когда арестованные женщины боятся не только полиции, но еще своих мужей, родственников, света. В продолжение нескольких часов они находятся в состоянии такого смятения, такой растерянности, что отказываются даже называть свою фамилию, как было с той бедной женщиной, оказавшейся даже невиновной, о которой я рассказывал выше. Бывают и такие, которые начинают бессмысленно лгать, называть себя вымышленными именами, давать ложные адреса, но вовсе не потому, что они были виновны. Очень часто в таких случаях ложь ровно ничего не доказывает. Есть люди, которые чувствуют непреодолимую потребность лгать, когда судьба почему-либо приведет их в столкновение с судом или полицией. Так и кажется, что они воображают, будто правосудие подставляет им ловушку. На моих глазах перебывали сотни таких примеров. Помню одну курьезную парочку овернцев, которых обвиняли в сбыте довольно значительного количества будто бы заведомо краденого сыра. Было документально доказано, что они получали большие партии сыра, но обвиненные с бессмысленным упрямством отрицали очевидность факта. Между прочим, собранные о них справки характеризовали их как вполне честных людей. Напрасно я старался им доказать, что если они по невниманию купили сыр у воров, то это еще не составляет преступления. Потерянные слова! Они с ослиным упрямством уперлись на своем и ни с места! Три месяца они просидели в тюрьме, а на суде было установлено ясно как божий день, что они купили сыр по нормальной цене, отнюдь не подозревая, что продавцы — воры. Само собой разумеется, овернцы были оправданы. Но если бы они с самого начала не стали лгать и просто, бесхитростно рассказали правду, им ни единого дня не пришлось бы пробыть в тюрьме. Но вот другой случай, еще ярче и нагляднее доказывающий, к каким трагическим последствиям может привести ложь в показаниях на судебном следствии. Однажды суд получил анонимное письмо с доносом на одного рабочего В., будто он совершил убийство незадолго перед тем в окрестностях Макона. Действительно, в чаще леса был найден страшно обезображенный труп молодой женщины с перерезанным горлом. Для установления личности убитой не было других указаний, кроме ее костюма. На ней было очень простенькое черное платье, такая же шляпка с пером и белье, помеченное инициалами «М. Р.». Наконец интересная подробность: около трупа была найдена челюсть искусственных зубов американской фирмы А., вырванная изо рта убитой. Инициалы возлюбленной субъекта, на которого был сделан донос, также были «М. Р.», и эта женщина исчезла довольно таинственным образом. Говорили также, что сам В. покинул Макон накануне того дня, когда труп был найден в лесу. Нашлись даже свидетели, утверждавшие, что В. не раз грозил убить свою приятельницу, покинувшую его ради возлюбленного, некоего Г. В., само собой разумеется, энергично отрицал свою виновность в убийстве, но он начал лгать с весьма опасной для него последовательностью. По мнению врачей, производивших осмотр трупа, преступление было совершено 14 июля, а В. утверждает, что он уехал из Макона 12-го, потом останавливался в Дижоне и в Фонтенбло и приехал в Париж в ночь с 13 на 14 июля. Это алиби было легко проверить, так как он указывал на знаменательное число национального праздника. Тотчас же были сделаны запросы по телеграфу, и очень скоро выяснилось, что В. нагло лгал, так как из Макона он уехал только 14-го вечером. С другой стороны, очень многие свидетели признали в обезображенном трупе женщины госпожу M. Р., бывшую возлюбленную В. В тот день, когда все они видели ее в последний раз, на ней было черное платье и шляпка с пером, совершенно так же, как на убитой. Наконец, всем было известно, и сам В. не отрицал, что его любовница носила вставные зубы, купленные у американской фирмы А. С каждым днем В. все более и более запутывался во лжи. Положение его было незавидно, по обыкновению, присяжные относятся беспощадно к подсудимым, которые с глупым упрямством отрицают свою виновность. Я готов был держать пари на что угодно, что его голова предназначена для гильотины, а все местные газеты называли В. не иначе как убийцей в N-ском лесу, как вдруг нежданно-негаданно мы получаем телеграмму из одного южного городка с уведомлением, что госпожа M. Р., здравая и невредимая и отнюдь не похожая на видение из загробного мира, лично явилась к прокурору республики, в сопровождении господина Г., своего нового возлюбленного. — Я прочла в газетах, — говорила она, — будто убита моим бывшим сожителем. Я протестую, так как вовсе не желаю считаться мертвой и чтобы из-за меня казнили человека, который сильно меня любил. Конечно, В. был немедленно отпущен на свободу, а правосудию пришлось разыскивать настоящего виновника. В этой истории всего курьезнее то, что В., придя со мной попрощаться и поблагодарить за некоторые маленькие снисхождения, которые я для него разрешал, признался мне, что он сам был автором анонимного письма. Любовница покинула его внезапно, не сказав, куда отправляется, и вот он задумал воспользоваться случайным сходством костюма, а главное, тем, что у убитой была вставная челюсть, чтобы разыскать свою Дульцинею при посредстве правосудия. Потом он уже сам испугался, видя, что все обстоятельства складываются против него и что он действительно может быть признан убийцей, тогда он начал лгать, отчаянно лгать, даже не отдавая себе отчета в свой лжи, и, понятно, все более и более запутывался. У него была еще другая мысль, довольно подленькая: он хотел навлечь серьезные неприятности на своего соперника господина Г. На всех допросах он постоянно повторял: — Почему это должен быть непременно я, а не он убийца? Он с таким упрямством настаивал на этом пункте, что, несмотря на всю очевидность складывавшихся против него улик, я все-таки приказал разыскать странного поклонника, который точно в воду канул с тех пор, как заговорили об убийстве его дамы сердца. Кстати, я должен сказать, что некоторые из моих агентов были твердо уверены, что В. убил также и этого человека и что труп его, по всей вероятности, скоро будет найден.