— Успокойтесь, сударыня, — с поклоном говорю я, — я назначу строгий надзор за почтовой конторой на бульваре Мальзерб. Однако только месяц спустя мне удалось узнать развязку этой истории, она так типична, что я немедленно расскажу ее. Напрасно я назначил надзор в почтовой конторе. За получением писем под инициалами, указанными шантажистом, никто не являлся, очевидно, он был предупрежден. Это заинтересовало меня, и вот однажды агент, которому я специально поручил наблюдать за этим делом, донес мне, что два дня подряд он видел около почтовой конторы даму, как будто также что-то высматривавшую и наблюдавшую. Он проследил за ней вплоть до дома госпожи де В. Быстро и ловко наведенные справки выяснили, что она компаньонка госпожи де В. и в то же время ее задушевная приятельница… В уме моем блеснула смелая мысль. Я пригласил к себе эту даму и быстро, не давая ей времени одуматься, сказал, что это она писала шантажные письма. Конечно, это было рискованное предположение, но оно произвело магическое действие. Несчастная упала в кресло и, заливаясь слезами, призналась… Действительно, она писала знаменитые шантажные письма, по… по просьбе самой госпожи де В., придумавшей это остроумное средство шантажировать своего возлюбленного… отчасти в пользу своей сердечной приятельницы… — добавила она гораздо более робким тоном, чем все остальное. Положение становилось очень затруднительным. Я не желал, да и не мог сказать господину де 3. о двойной измене его возлюбленной. Я добился от нее обещания, что она сама признается своему любовнику, по крайней мере, в шантаже. Кстати, странная подробность, которая покажется невероятной всякому, не знакомому с тайнами парижской жизни: эта замужняя дама, имевшая одного любовника, которого я знал, и, кажется, другого, которого я не знал, и шантажировавшая одного из них в пользу своей задушевной приятельницы, попросила дать ей срок, чтобы, прежде чем принять окончательное решение, посоветоваться со своим духовником. Я решительно не знаю, каково было мнение этого последнего, но только через несколько дней я получил письмо от господина де З., в котором тот горячо благодарил за то, что я избавил его от страшного кошмара. Что он под этим подразумевал: женщину или анонимные письма? Впоследствии я узнал, что он избавился от той и от других. Это приключение не исправило госпожу де В. Спустя два года она затеяла точно такой же шантаж против одного молодого испанца, попавшего в ее сети. А между тем, уходя от меня, она обещала, клялась мне, что останется верной своему мужу. У нее хватило характера только на два года. С тех пор подобные случаи часто наводили меня на мысль, до какой степени мужья похожи на Сганареля. Бывают моменты, когда слишком продолжительное ослепление мужей заставляет думать об их притворстве. Но возвратимся к обыкновенным дневным занятиям начальника сыскного отделения в те дни, когда нет крупных преступлений или больших катастроф. Теперь в мой кабинет входит чрезвычайно корректный господин, уже немолодых лет, с розеткой Почетного легиона в петличке. С первого же взгляда я угадываю новую шантажную историю. — Господин Горон, — обращается ко мне корректный старик, — я — господин Т., директор одного большого торгового дома. С некоторых пор меня постигла напасть, я не нахожу спокойствия даже у семейного очага. Доведенный до крайности, я решился обратиться к вам и просить вашей защиты. Какие-то негодяи вот уже несколько месяцев возмутительнейшим образом шантажируют меня, но теперь их требования дошли до таких размеров, что если я уступлю, то скоро окончательно разорю своих детей. И все это, клянусь вам, господин Горон, единственно из-за того, что как-то раз в одну злосчастную ночь я по неосторожности попал в ловушку… Затем следует печальная повесть, которую я уже давно знаю наперед, потому что все они в одном и том же духе. — Раз ночью я зашел в кафе на бульваре. Это было после какого-то банкета негоциантов, и в голове у меня шумело. Около меня сидела компания молодых людей, очень прилично одетых… с букетиками в петличках… Они заговорили со мной, я ответил. — Пойдемте с нами, — предложил один из них, — мы будем ужинать с очень хорошенькими женщинами. Я был невесел и согласился… Но, увы, в том притоне, в который меня привезли, не было женщин… Полчаса спустя эти негодяи вытолкали меня за дверь, опорожнив предварительно дочиста мои карманы. Почему я на следующий день не обратился с жалобой к комиссару полиции? Вы это знаете. Даже тогда, когда чувствуешь себя абсолютно не виновным, все-таки неловко говорить о некоторых вещах. Я доходил почти до дверей комиссариата, но у меня не хватило духа войти. Тогда против меня начался беспощадный шантаж. Это такая нравственная пытка, что я предпочту убить себя, чем подвергаться долее этим терзаниям. В таких случаях нет иного исхода, как задержать шантажистов и отправить их в тюрьму, тем более что у правосудия всегда имеются достаточные для этого поводы. Нет даже надобности выяснять, столь ли безгрешной жертвой был несчастный, обращающийся к нашей защите, как он говорит: с нас достаточно одного, что все подобные потерпевшие неизбежно оказываются жертвами шантажистов, а в таких случаях наш долг защищать их. Насколько не виновен был этот коммерсант, обращавшийся ко мне в тот день, я не знаю, но только два года спустя он был задержан при облаве, сделанной мной в знаменитых банках Folies-Atheniennes… и в тот вечер на его фланелевом жилете уже не красовалась ленточка Почетного легиона. К сожалению, шантажисты, попадающие в тюрьму, остаются там очень недолго. Когда их жертвы получат обратно бумаги и письма, украденные у них вместе с бумажниками, они сами начинают убедительно просить судебного следователя не давать делу дальнейшего хода и требуют свои жалобы назад, во избежание скандала, неразлучного с процессом подобного рода. Именно эта особенность всего более раздражала меня. Среди профессиональных шантажистов этой категории я знал одного субъекта, громко именовавшего себя графом де Г. и изображавшего на своих визитных карточках, кроме графской короны, еще следующий девиз, который, в сущности, был его вывеской: «Кто меня любит, того я люблю», но этого молодца, при всем моем искреннем желании, мне никак не удавалось посадить на скамью подсудимых. Наконец, мне удалось уговорить одного провинциального кюре, попавшегося в сети негодяя, подать жалобу в суд. Бедный кюре, недавно приехавший в Париж, был настолько наивен, что дал немножко денег молодым людям, которые очень ловко заинтересовали его своим положением. Я твердо убежден, что этот несчастный священник был абсолютно невиновен, тем не менее нужно было видеть, каким отщелканным бедняга вышел из залы исправительного суда! Правда, граф де Г. на этот раз был приговорен к пятилетнему тюремному заключению, но это не помешало его защитнику жестко издеваться и над бедным провинциальным священником, приписывать ему такие порочные наклонности, которых он, по всей вероятности, даже не понимал. — Ах, господин Горон, — говорил он мне, — ручаюсь вам, что в другой раз меня уже не уговорят подать жалобу. Это единственная причина, почему столько шантажных историй остаются безнаказанными. Действительно, участь этого кюре незавидна. Но неужели нельзя найти средства карать шантажиста, не подвергая бесполезным скандалам их жертв? Неужели нельзя разбирать все дела о шантажах при закрытых дверях? Итак, в Париже шантаж самое распространенное и, кстати сказать, самое безнаказанное зло. Это до такой степени справедливо, что во время моей службы при сыскной полиции не проходило дня, чтобы мне не заявляли о какой-нибудь новой форме шантажа. Как-то однажды в течение одного дня ко мне явилось семь или восемь лиц с жалобами на шантажистов. Помню, один почтенный коммерсант со слезами на глазах сказал мне: — Верите ли, господин Горон, я самый несчастный в мире человек. Моя дочь должна выйти замуж за одного посольского атташе с громкой аристократической фамилией. Это блестящая партия, которой я очень горжусь, но я знаю, что, если семья моего зятя узнает один случай в моей жизни, эта свадьба расстроится. Я расскажу вам этот случай. В начале моей коммерческой деятельности в провинции дела мои пошатнулись, и я был объявлен несостоятельным. О, будьте уверены, теперь я уже никому ничего не должен. Я давным-давно расквитался со всеми долгами и ручаюсь чем угодно, что теперь никто в мире не отыщет ни одного моего кредитора. Но этот печальный случай, о котором не знает даже моя дочь, известен одной особе, которая бомбардирует меня анонимными письмами, грозя, что, если я не вышлю ей нескольких тысяч франков, она уведомит отца моего будущего зятя. Что делать? Если я заплачу раз, это будет началом непрерывного шантажа. Только вы, господин Горон, можете спасти меня. Я учредил надзор со всей необходимой в таких случаях осторожностью, и мне удалось узнать, кто этот шантажист. Оказалось, что это был не кто иной, как родной племянник коммерсанта, который его вырастил, воспитал и смотрел на него, как своего приемного сына. Негодный мальчишка, проводивший время в кутежах, признался мне, что он хотел достать две тысячи франков для одной обворожительной кокотки. Другой случай шантажа, если можно так выразиться, еще более отвратителен. Однажды ко мне обратился один протестантский пастор и, признавшись, что находится в связи с одной замужней женщиной, носящей известную почтенную фамилию и к тому же пользующейся репутацией чрезвычайно строгой нравственности, заявил, что как он, так и она подверглись вымогательствам какого-то бессовестного шантажиста. По обыкновению, это было классическое требование высылки денег в одну из почтовых контор, в противном случае анонимный корреспондент грозил в самом непродолжительном времени уведомить мужа высокопоставленной дамы. Наведя справки, мы и на этот раз открыли шантажиста. Это был не кто иной, как сын дамы! Этот молодой человек, страстно любя музыку, давно мечтал приобрести старинную дорогую скрипку, но отец отказался дать ему денег, тогда юноша придумал пошантажировать мамашу, секрет которой он узнал, подслушивая у дверей и роясь в ее комодах, где нашел письма любовника. Подвиги шантажистов до бесконечности разнообразны, и я никогда не кончил бы, если бы вздумал рассказать хотя бы только самые интересные из них. В сущности, шантажные дела доставляют всего более хлопот начальнику сыскной полиции, так как вести их приходится с большой скрытностью и осторожностью. Однако возвращусь к «дню начальника сыскной полиции»… Почтенный коммерсант удаляется, успокоенный моими обещаниями арестовать его преследователей. В мой кабинет входит дама средних лет и, очень любезно осведомившись о здоровье моих близких, начинает говорить… Великий Боже! Это сумасшедшая! — Господин Горон, вся моя надежда на вас. Вы один можете помочь мне возвратить мои права. Я внучка герцогини де Берри и доказательство тому: на моей левой ягодице есть маленький цветок лилии. Чтобы убедиться, потрудитесь сами взглянуть… И несчастная уже поднимает юбки, но я энергично заставляю ее их опустить. Деликатно и осторожно я выпроваживаю ее за дверь, объясняя, что не имею права выгнать президента республики и водворить ее на троне предков. Я был так красноречив, что она удаляется с улыбкой на губах и с твердым намерением показывать свою лилию более высокопоставленным чиновникам. Но она возвратится. Это фатум! Самые постоянные клиенты начальника сыскной полиции — сумасшедшие. Эта дама вернется, как возвращается другая несчастная, которая, по крайней мере раз в месяц, в продолжение уже семи лет, навещает нас, чтобы рассказать, что она дочь императрицы Евгении. К несчастью, не все сумасшедшие такие тихие и безобидные, как эти две женщины. Я видел безумцев, которые утверждали, что у них какие-то магнетические токи в руках, в ногах, в голове, и которые от мирной беседы переходили вдруг к таким припадкам ярости, что я бывал вынужден отправлять их в специальную лечебницу при арестном доме. Кстати, это напомнило мне одну драматическую историю, в которой я был замешан. Однажды господин X., высокопоставленный чиновник и весьма талантливый администратор, с которым я был в дружеских отношениях, препроводил ко мне с рекомендательной запиской одного молодого человека, так как принимал в нем большое участие. Несчастный юноша, — по его словам, — был сильно встревожен и огорчен преследованиями со стороны своих провинциальных родственников. Само собой разумеется, я принял очень радушно этого молодого человека и осторожно заставил его высказаться. Через полчаса я уже знал, с кем имею дело. Этот субъект уверял, что провинциальные родственники желают его уморить, он замечал их козни во всех мелких и крупных огорчениях жизни. — Знаете, милейший, — сказал я моему другу, встретив его несколько дней спустя, — ваш молодой человек сумасшедший. У него развивается мания преследования. — Полно, дружище Горон, вы так привыкли встречать сумасшедших, что, подобно докторам, видите их повсюду. Уверяю вас, что это очень тихий и спокойный молодой человек. Вскоре после того тихий и спокойный молодой человек опять посетил меня. — Господин Горон, — сказал он, — я хочу вам доказать, до какой степени мои родственники меня ненавидят. Вот банка с медом, которую они мне прислали. Этот мед с ядом. Прикажите сделать химический анализ. Я, как умел, успокоил посетителя. Затем я поехал к моему высокопоставленному другу, которому сообщил о последней выходке его протеже. — Я начинаю опасаться, что вы правы, — сказал он мне, — я сам заметил в нем такие странности, которые меня поразили. Впрочем, во всяком случае это совершенно безвредный маньяк. У него тихое умопомешательство. Я вовсе не разделял этого мнения. Наоборот, мне казалось, что по временам у этого молодого человека бывают зловещие вспышки, но мне не удалось убедить господина X. С тех пор прошло полгода. Как-то утром, перед моим отъездом в Лондон, я встретил одного знакомого полицейского комиссара. — Знаете, — сказал он мне, — ваш друг X., директор… убит час тому назад… — Каким образом? — воскликнул я, сильно опечаленный этим известием. — Но кто же его убил? — Один сумасшедший! — Вот как! Значит, это мой сумасшедший! Действительно, убийцей был «тихий и спокойный» маньяк, которому так сочувствовал мой несчастный друг. В то утро господин X. спокойно читал газету, протянув ноги на решетку камина, вдруг к нему подошел сумасшедший и, ни слова не говоря, выстрелил в него в упор. Берегитесь тихих сумасшедших, они почти всегда столь же опасны, как и буйные. Но, как всегда бывает, к самым печальным случаям непременно примешивается комический элемент. Так было и в этой истории: узнав о трагической кончине друга, я невольно вспомнил о банке с медом, которую мне оставил сумасшедший. Что с ней сталось? Возвратясь в канцелярию, я призвал сторожа, которому, насколько мне помнилось, я поручил спрятать мед, и спросил, где он. При моем вопросе сторож растерялся и побледнел. — Простите, — смущенно прошептал он, — во время переезда с набережной Орлож на набережную Орфевр я нашел банку с медом и, боясь, что она разобьется, отнес ее домой, там мои домашние съели мед… — Несчастные, — воскликнул я, — ведь мед был с ядом и все вы отравились!