Я не читаю дальше и бросаю послание в корзину… А вот письмо одного сумасшедшего, я узнаю его почерк. Он присылает мне новые куплеты по поводу последнего преступления, виновники которого еще не открыты. «Господин начальник сыскной полиции, я нашел вернейшее средство поймать преступников. Переоденьте ваших агентов уличными певцами и музыкантами, пусть они распевают на улицах мои куплеты. Их, наверное, окружит толпа, преступники также не замедлял выглянуть из окна и непременно побледнеют, услышав мою песню, в которой подробно рассказано их злодеяние. Преступники сами себя выдадут своим смущением, и останется только их задержать». Само собой разумеется, что совет наивного безумца отправляется в корзину. Далее следуют анонимные доносы, к которым, однако, нужно относиться очень осторожно. «Господин начальник сыскной полиции, вы не нашли еще убийцы женщины, изрезанной в куски на улице Ботцари. Я могу указать вам его. Этот преступник, этот убийца — господин X.». В течение десяти лет, каждый раз, когда виновники какого-нибудь преступления оставались не разысканными, в сыскном отделении получались письма с доносом на одно и то же лицо. Сначала полиция наводила справки, но скоро убедилась, что эти доносы не что иное, как возмутительная клевета. С течением времени последовательно сменялись начальники сыскной полиции, а анонимные доносы не прекращались. Новые начальники наводили следствие, но, как и в первый раз, убеждались, что это выдумка, так что если бы теперь господин X. совершил преступление и на него был бы сделан донос, то очень возможно, что никто из личного состава полицейской префектуры не поверил бы его виновности! Но вот, наконец, серьезное письмо: «Господин Горон, человек, которого я любила, оказался негодяем. Он обманул меня, я в этом убедилась и хочу отомстить. Это он обокрал кассу своего хозяина. Вот уже три недели, как ваши агенты бесполезно его разыскивают, но я укажу вам, где он скрывается». Такое письмо нельзя бросить в корзину, так же как и следующее: «Господин начальник сыскной полиции, если вы хотите поймать карманника, который в прошлое воскресенье ускользнул от ваших сыщиков на скачках в Отее, то пошлите их нынче вечером в пивную на улице Доффемон. Только предупреждаю, что за это вы должны дать мне 50 франков в награду». Я не успеваю еще окончить чтение корреспонденции, как мне докладывают, что меня давно уже ожидают агенты с рапортами. Некоторые агенты, имеющие сообщить мне особо важные дела, выжидают, пока их коллеги, как водится, быстро и не вдаваясь в лишние рассуждения отрапортуют и удалятся. «При обходе в Булонском лесу был задержан в компании бродяг господин X., кавалер ордена Почетного легиона. Как с ним поступить? Госпожа Z. была поймана с поличным при воровстве в магазинах Лувра. Она называет себя кузиной посла Z. и просит, чтобы ее отпустили на свободу, оставив лишь под надзором полиции… Нужно ли ждать разрешения судебного следователя?» О, если бы публика знала, сколько щекотливых вопросов начальнику сыскной полиции приходится решать за одно утро! Часы бьют десять. Это время, когда я должен быть с докладом у префекта полиции. До меня начальник сыскной полиции каждое утро отправлялся с докладом к начальнику муниципальной полиции, таким образом, этот последний, имея уже под своим начальством полицейских и командуя через сыскное отделение другими бригадами агентов, был, в сущности, настоящим префектом полиции. Масе первый начал борьбу против этого нерационального порядка вещей, но, как всегда бывает, ему не пришлось пожать плоды своих стараний, господин Тайлор, его преемник, ездил еще с докладами к начальнику муниципальной полиции. Я был первый и единственный начальник сыскной полиции, имевший счастье прямо и непосредственно являться к префекту полиции. Итак, в десять часов я уже нахожусь в кабинете господина Буржуа, господина Лозе или господина Лепина. Я долго и обстоятельно беседую с моим префектом, которого мало-помалу мне удалось заинтересовать различными злободневными преступлениями, точно драматическим фельетоном, продолжения которого он ждет с нетерпением. Я должен рассказать все детали, описать все перипетии драм… Мои мемуары, о которых в то время я даже не помышлял, являются как бы повторением этих рассказов. Наконец, я выхожу от префекта, но мне еще не скоро удается покинуть префектуру. В моем кармане длинный реестр справок, которые нужно сделать в различных отделениях. Уже без четверти двенадцать я возвращаюсь в свою канцелярию, меня уже поджидают и ловят на пути репортеры вечерних газет. Им нужны подробные сведения о последнем убийстве, краткое сообщение, которое они получили, их не удовлетворяет. Они воображают, что от них что-то скрывают. Мне приходится уверить их и сопроводить… в морг за последними новостями. Наконец, я могу подняться к себе и сесть за стол, где завтрак уже добрый час стынет в ожидании моего прихода. Но удастся ли окончить его без помехи? Бесспорно, начальнику сыскной полиции очень удобно иметь квартиру в здании сыскного отделения, хотя бы над своей канцелярией, но тут он слишком близок к своим подчиненным, и те, зная, что он в двух шагах, беспрестанно к нему прибегают. Однако мне удается спокойно позавтракать — большая редкость, такие дни можно отмечать белым крестом, — но в ту минуту, когда я кончаю кофе, за мной уже прибегают. Меня желает видеть судебный следователь, должно быть, по поводу каких-нибудь справок или с целью дать мне какое-нибудь поручение… Я отправляюсь во Дворец правосудия ближайшим путем, то есть по лесам и через груды строительного материала, потому что переделки и перестройки не прекращаются здесь с незапамятных времен. Повидавшись с судебным следователем, я пользуюсь случаем, чтобы зайти еще кое к кому из его коллег. На моих часах два, когда я возвращаюсь в сыскное отделение. Дежурный чиновник встречает меня и говорит: — Патрон, вас ожидает масса посетителей. — Хорошо, впускайте по очереди. Прием начинается. — Милостивый господин, я граф де З., уполномоченный акционерного общества геролыптейнских ломок мрамора, и я пришел сообщить вам некоторые подробности, которые могут пригодиться при поисках нашего вора… Я уже знаю, что накануне у кассира вышеупомянутого общества мошенники вытащили 100 000 франков в ту минуту, когда он имел несчастье зазеваться. Сам по себе кассир честнейший человек, но у него нет никакого состояния, и он не может возместить эти сто тысяч, которые, по-видимому, были крайне нужны обществу, ибо в то утро некоторые срочные платежи остались неоплаченными. Когда я слушаю титулованного уполномоченного, у меня является подозрение, что вся история о краже вымышлена, чтобы оттянуть еще на несколько дней финансовую катастрофу. На следующий день агент, которому я поручил навести справки, сообщает мне, что кассир общества никаких ста тысяч не получал. Граф де З., бывший французский посол при дворе одной из великих держав, носящий громкую, старинную аристократическую фамилию, обращается ко мне с жалобой, которая на первый взгляд может показаться очень странной. Вот уже десять месяцев, как у него не может ужиться ни одна прислуга. Более двухсот лакеев и столько же кухарок перебывало у него за это время, но, едва поступив, бежали из его дома, точно от чумы. Почему? Он решительно не понимает и подозревает злой умысел, но с чьей стороны — не знает. Он убедительнейше просит меня избавить его от этой напасти. Тогда я объясняю графу, что, по всей вероятности, это месть какого-нибудь бывшего слуги или поставщика, у которого перестали брать товар, но в таких случаях даже вмешательство полиции бессильно против таинственных сил, которые в общежитии называются мелочной лавочкой и людской. Нужно отказаться даже от преследования этих своеобразных злоумышленников. Они слишком сильны и неуловимы. — Я уже имею доказательства, — сообщил граф, — что душой заговора был мой привратник. Местный комиссар полиции, милейший человек, был так добр, вызвал его к себе и сделал ему строгую нотацию. С тех пор, правда, привратник не говорил обо мне ничего дурного людям, которые приходят наниматься, но на их вопросы отвечает: «Обратитесь за справками к мелочному торговцу напротив», — а это именно тот поставщик, у которого мы перестали брать, так как заметили, что он, в компании с кухаркой, составляет уж слишком грабительские счета. Понятно, торговец дает отзыв приблизительно в следующем духе: — Как, душа моя, вы поступили к графу 3.? Но ведь у него никто не живет… Надеюсь, вы еще не перевезли своих вещей? И не перевозите их. Вы не знаете, что граф до такой степени скуп, что слугам у него нечего есть! Конечно, когда заговорщики пускают в ход эту последнюю фразу, их можно привлечь к суду за клевету. Но кто от этого выиграет? Мелочная сплетня перейдет на страницы газет, и завтра весь Париж узнает, что граф де 3. — скряга, у которого слуги умирают с голоду. — Для слуг достаточно одной этой фразы. Подлое панургово стадо![7] Я записывался во все конторы, но там уже знают наперед, что должно случиться, и присылают ко мне все, что у них есть худшего. Как вам уже известно, я уличил трех или четырех лакеев в воровстве и дошел до того, что полицейский уже не хочет приходить, когда я зову его, чтобы выгнать из дому слугу, который меня обокрал, заметьте, только выгнать, потому что теперь я уже боюсь преследовать их судебным порядком. Я обращался к мировому судье, но тот объяснил мне свое бессилие. Послушайте, господин Горон, дайте хотя бы вы мне чисто дружеский совет, что делать? — Господин граф, вы спрашиваете моего чистосердечного мнения, что я думаю о положении, в котором вы находитесь? Ну так выслушайте мой добрый совет: не старайтесь бороться против этих тайных врагов, которых вы не можете проучить палкой, как сделали бы ваши предки. Уезжайте преспокойно на месяц или на два. Когда вы возвратитесь, буря утихнет. Вашим новым слугам вы прикажете не устранять никого из поставщиков. Поверьте мне, нужно согласиться на мировую сделку. Увы, полиция далеко не пользуется такой властью, как воображает толпа, и начальнику сыскной полиции гораздо чаще, чем думают, приходится давать такие миролюбивые советы. В мой кабинет впускают хорошенькую, нарядно одетую женщину, но уж слишком белокурую. При своем появлении она тотчас же наполняет всю комнату сильным запахом смеси амбры и фиалки. Дама входит в сопровождении кавалера с черными напомаженными волосами и закрученными усиками. Его претенциозный наряд куплен в магазине готовых платьев. Мне кажется, что я уже видел где-то эту физиономию. Дама начинает говорить первая: — Господин Горон, мой друг Поль де Нант или Каркасон посоветовал мне обратиться к вам и был так добр, что согласился даже меня сопровождать… Вы знаете меня, не правда ли, я Роза Нишон, артистка в Театре комиксов. Я любезно раскланиваюсь, хотя решительно не знаю эту даму… — Вот что меня привело к вам, господин Горон. У меня украли великолепную бриллиантовую брошь, первый подарок моего официального покровителя, старого барона де И. В ту же комнату, где на камине лежала брошь, никто не входил, никто, кроме моей мамаши и Поля, но этих двух лиц вы, конечно, понимаете, я не могу подозревать? Мне кажется, что я начинаю понимать суть дела, тем более что Поль, при всем старании сохранить апломб, не может вынести моего взгляда и с видимым раздражением вертит в руках свою тросточку. Сначала я предлагаю хорошенькой Розе Нишон написать жалобу по всем правилам закона, потом советую отнести ее к моему секретарю в канцелярию. Дело в том, что мне нужно поговорить несколько минут с глазу на глаз с ее другом Полем. Как только мы остаемся наедине, я без дальних предисловий обращаюсь к нему с вопросом: — Ну, скажите, любезнейший, что вы сделали с брошью? Лицо молодого франта в несколько мгновений переменяет все оттенки радуги, и он с такой силой хрустит пальцами, что разрывает одну из своих перчаток. — О, господин Горон, неужели вы подозреваете меня? Но ведь вы меня знаете, это я в прошлом году сообщил вам важные сведения о краже в Шоссе-д’Антен. Я прекрасно это помню, как помню и то, что молодой франт получил от меня за свое сообщение сто франков. — Именно потому я и думаю, что вы украли брошь. Ну, говорите скорей. Это самое лучшее, что вы можете сделать. — Ну, так и быть, — со вздохом произносит Поль, вынимая из кармана желтую бумажку, — вот квитанция из ссудной кассы. Тогда я призываю мадемуазель Нишон и со всеми предосторожностями сообщаю ей печальную новость: — Сударыня, вашу брошь взял ваш друг сердца господин Поль… Но не огорчайтесь, вы не все потеряли… Вот квитанция из ссудной кассы… Понятно, я стараюсь прервать сцену начала слез, а потом упреков и проклятий: — Вор! Разбойник! Хорошо еще, что ты не убил меня! — Сударыня, потрудитесь удалиться. Я должен отправить господина Поля в тюрьму! — Поля в тюрьму! Но это невозможно… О, умоляю вас! По обыкновению, Поль, хорошо знающий нежное сердце своей приятельницы, шепчет ей на ухо, чтобы она потребовала назад свою жалобу. Мало-помалу я сдаюсь на просьбы обокраденной женщины. Что делать? Ведь нельзя же, как говорится, «быть больше роялистом, чем сам король»… Я деликатно выпроваживаю за дверь Поля, которому только и хочется поскорей уйти из сыскного отделения, и Розу Нишон, которую сильно подозреваю в желании простить своего вора. После них в моем кабинете появляется другая парочка: господин 3. и госпожа де В., жена одного известно финансиста. На это раз я имею дело со светскими людьми, принадлежащими к избранному кругу, их имена можно каждый день встретить в газетных отчетах о балах и раутах. — Господин начальник сыскной полиции, — обращается ко мне господин З., — вы, по долгу службы, тот же духовник, вам приходится выслушивать всевозможные признания… Я должен вам сказать, что госпожа де В. находится со мной в интимной связи… В настоящее время мы в большом горе… За последние дни недели госпожа де В. стала получать письма с угрозами и вымогательствами, которые пугают ее, а меня возмущают. Какой-то негодяй грозит все рассказать ее мужу, если она не пришлет ему в почтовую контору на бульваре Мальзерб довольно крупную сумму… Я быстро делаю все необходимые заметки и выпроваживаю встревоженную парочку.