— Вы с ума сошли, ребята! Тем не менее я нередко задавал себе вопрос: а что, если мои агенты правы? Я сгорал желанием поймать Артона. В сущности, это был мой долг, а так как никто из моих начальников, — я обязан это подтвердить, — не выражал при мне желания, чтобы этого ареста не состоялось, то я рассудил, что не навлеку на себя никакого порицания, исполнив обязанность, возложенную на меня правосудием. Но мои подчиненные не разделяли этих взглядов, в них слишком вкоренилась мысль, что «за арест Артона не поблагодарят». Впрочем, это мнение было наилучшим отражением настроения не только личного состава префектуры, но и всех парижан. Как раз в это время Дюна, утомившись бесполезным преследованием, возвратился в Париж, оставив Судэ одного. Этот последний, ссылаясь на то, что не может сделать ничего полезного, также попросил разрешения возвратиться в Париж, и мне не оставалось ничего другого, как передать его просьбу господину Лозе. То был период, когда газеты с особенным ожесточением нападали на правительство и на полицию за то, что Артона не могут или не хотят задержать. И вот, если бы Судэ, об отъезде которого было объявлено с трибун палаты, появился опять в Париже, это подало бы повод к новым нападкам. — Пусть Судэ хотя на время оставит нас в покое, — ответил мне префект полиции, — пусть он спокойно сидит на месте, если откроется новый след Артона, то мы направим его туда. Быть может, я передал этот ответ с немного преувеличенной точностью одному из моих секретарей Гербену, который вел непосредственно переписку с Судэ, а тот, в свою очередь, передал ему инструкции префекта в стиле… парижского гавроша. «Ищите или делайте вид, что ищете, но только сидите спокойно. Все это политика», — писал он. Кстати, именно в это время мне пришла мысль использовать Судэ в другом направлении. У меня был другой след, по которому я намеревался разыскивать Артона. Я отправился в Лондон под предлогом дела Панисс-Пасси, в действительности же на поиски Артона. Меня сопровождали два агента — Орион и Жироде. В это первое путешествие, как и во все последующие, я из сил выбивался, чтобы задержать Артона. Расскажу одно приключение, случившееся со мной тогда и доказывающее наглядно, что я так же добросовестно и так же энергично преследовал этого беглеца, как и всех других субъектов, которых мне было поручено представить в руки правосудия. О, в то время я вовсе не заботился о том, будет ли арест Артона приятен или неприятен правительству и какие это может повлечь последствия! Итак, по доносу одного английского шпиона, маклера в Сити, я отправился в Лондон. Этот маклер, некто С., предложил мне за довольно солидный гонорар указать неуловимого Артона, которого, по его словам, он лично знал. Он утверждал, что разыскиваемый мной субъект живет в окрестностях Лондона и занимается продажей запрещенных бумаг. Я имел основание предполагать, что Артон нуждается в деньгах. С другой стороны, при том преследовании, которому он подвергался, ему, конечно, было мудрено открыто заняться торговлей или каким-нибудь делом, не было ничего невероятного, что бывший банкир, подобно большинству своих коллег, бежавших в Лондон, избрал не совсем легальное, но выгодное ремесло сбытчика запрещенных процентных бумаг. Мы составили следующий план: агент Жироде должен был разыграть роль парижского вора, которого товарищи уполномочили «сплавить» добычу нескольких краж, а посредники постараются свести его с Артоном. Чтобы подготовить эту маленькую комедию, я достал некоторое количество итальянских процентных бумаг, подвергнутых запрещению. Наконец, наступил день свидания, оно было назначено в одном питейном заведении в Ричмонде, на расстоянии нескольких сот шагов от станции. Предварительно я уж условился с моими агентами относительно того, что им следует говорить и делать. Было решено, что я дам им знак схватить Артона, если окажется, что это действительно он, в противном случае я также обещал уведомить их знаком. Только я один знал в лицо Артона, и потому мне также предстояло отправиться в Ричмонд вместе с Орионом, но только не на одном поезде с Жироде. Я все подготовил, не предупреждая английских властей, формализм которых связывал мне руки. Я рисковал вызвать шум и драку, но это меня не пугало, наоборот, я даже рассчитывал на это, так как в случае скандала вмешается английская полиция, и всех нас арестуют, в том числе, конечно, и Артона. Тогда нам нетрудно будет удостоверить наши личности и задержать Артона, коль скоро он попадет под арест. Наконец, Жироде отправился в Ричмонд, а вскоре и мы последовали за ним. Но по правде в Ричмонде, тем временем как Жироде уселся за столик в пивной вместе с посредниками, которые должны были представить его Артону, я остался бродить около ричмондской станции, внимательно оглядывая всех прибывавших пассажиров. Вдруг я заметил возле дамы, которая несла на вид довольно тяжелый черный кожаный саквояж, толстенького, маленького господина, немного похожего на Артона. Он имел ту же походку, тот же рост, даже тот же семитский тип, но только это не был великий покупатель. Мне достаточно было в него пристально вглядеться, чтобы в этом убедиться. — Вот увидите, что этого человека, который идет впереди вас, представят Жироде вместо Артона, но это не настоящий Артон, — сказал я Ориону. Я проводил глазами приезжую парочку и увидел, как они вошли в пивную. Спустя несколько минут Орион и я, в свою очередь, вошли в заведение, где увидели сидевших уже за столиком Жироде и чокавшихся с ним стаканами виски. Жироде был неподражаем в своей роли упрямого и хитрого крестьянина, который с боязливым недоверием прижимал к груди толстый, старательно перевязанный пакет, в котором должны были находиться бумаги итальянской ренты на 300 000 франков, в действительности же там были просто старые газеты. Он показывал только те образчики, которые я достал, что же касается остальных бумаг, то ему, во всяком случае, не пришлось бы их развязывать, так как было решено, что в момент заключения сделки все должны были накинуться на Артона и задержать его. Жироде опустил уже руку в карман, чтобы достать образчики, когда я знаком дал ему понять, что это не Артон. Тогда произошла сцена, комичнее которой ничего нельзя было представить, и, наверное, я от души хохотал бы, если бы не был занят нешуточной заботой охранить моих агентов и себя от какой-нибудь плохой выходки многочисленных мошенников, которыми мы были окружены. Я увидел вдруг, как Жироде поднялся, искусно изображая на лице сильное волнение, наклонился к своим соседям и, указывая на меня, сказал: — Здесь есть два типа (жаргонное выражение), которые не внушают мне доверия. Это полиция! Поступайте, господа, как хотите, а я удираю! Все англичане, окружившие его, понимали по-французски, некоторые даже говорили на этом языке. Слово «полиция» произвело комичное и в то же время магическое действие. В одно мгновение все исчезли, в том числе и дама, сопровождавшая мнимого Артона. Второпях она не забыла свой саквояж, зато все позабыли заплатить по счетам за свое угощение. В конце концов мне пришлось расплачиваться за «негоциантов». Всего комичнее то, что Жироде в тот же вечер встретился с джентльменом, походившим на Арона, и с его спутницей. Оба немножко пожурили его. — Вы напрасно так испугались, — говорил он, — это были не полицейские, а простые карманники, которые прельстились нашим саком, и они были совершенно правы, потому что в нем находилось 75 000 франков. Я почти уверен, что тот из них, который поменьше ростом и с рыжими усами, француз. На нем была такая шляпа, каких не видно в Лондоне. Маленький, с рыжими усами это был я, что же касается шляпы, о которой они говорили, то ее я купил не позже, как в то утро, на Риджент-стрит. Право, не стоило тратиться! Так окончилась эта эпопея. Меня приняли за карманника! Я возвратился в Лондон в самом скверном настроении духа и даже не мог выместить досады на моем английском доносчике, так как он никогда не видел Артона и легко мог быть введен в заблуждение неясными приметами и плохой фотографической карточкой, которую получил от нас. Впоследствии я узнал, что Артон никогда не занимался перепродажей процентных бумаг, подвергнутых запрещению. Этот случай наглядно доказывает, что мои агенты и я менее всего руководствовались взглядами правительства на арест Артона. Мы употребляли все усилия, чтобы удачно исполнить свою миссию, и это было для нас как бы вопросом чести. Однажды, спустя несколько недель после моего возвращения в Париж, префект полиции сказал мне: — Горон, президент Совета министров желает вас видеть, не забудьте отправиться сегодня на площадь Бово. Он непременно хочет подогреть ваше усердие, если только оно нуждается в подогревании, и попросить сделать еще одну попытку арестовать Артона. В назначенный час я был в Министерстве внутренних дел в сопровождении секретаря господина Дюкрока. Господин Рибо, которого до тех пор мне случалось видеть только издали и который не знал меня лично, тотчас по возвращении из палаты пригласил меня в свой кабинет и принял чрезвычайно любезно. Сначала он отозвался с большой похвалой о моем управлении сыскной полицией, потом перешел к занимавшему его вопросу. — Вы задержали уже стольких преступников, — сказал он, — отчего бы вам не арестовать и Артона? — Я от души желал бы этого, — признался я, — но, господин министр, не следует думать, что задержать Артона так же просто, как обыкновенного преступника. Потому что, очевидно, Артон располагает значительными средствами к борьбе и у него есть своя тайная полиция. — Вы человек изобретательный, — возразил господин Рибо, — поищете средство. Я уверен, что вы найдете его. — Такое средство есть, но оно не практикуется во Франции и обойдется недешево. Нужно назначить крупную премию тому, кто укажет местопребывание Артона и поможет задержать нашего беглеца. — Что ж, действуйте. Таковы были последние решающие слова министра. Я обещал ему употребить все старания и был очень рад, что получил разрешение назначить премии. Имея привычку действовать быстро и решительно, я немедленно отправился в Лондон и на следующий день повидался в Сити с теми субъектами, которые имели доступ к банкиру Сальбергу, находившемуся в сношениях с Артоном. Я предложил этим господам премию, на которую имел разрешение. Англичане очень практичны, прежде всего они потребовали от меня талонов за моей подписью, а так как это ни к чему меня не обязывало, потому что по талонам можно было получить только после ареста разыскиваемого человека, я охотно исполнил их требования. Я вовсе не намерен приписывать себе чести ареста Артона, тем более что для полицейского нет большой заслуги воспользоваться изменой, тем не менее я достоверно знаю, что Артон был задержан, именно благодаря одному из этих талонов, подписанных мной. Господин Рибо, дав мне разрешение назначить премии, так сказать, сам задержал «великого подкупателя». Бывший президент Совета министров поступил бы гораздо лучше, если бы сказал эту истину репортеру, интервьюировавшему его на другой день после ареста барона де Рейнака, а не сваливал бы на меня ответственность за бесплодные поиски в 1893 году. По крайней мере, он избавил бы меня от необходимости отвечать ему публично ироническим письмом, которое было напечатано в «Матэн». Честь ареста Артона тем более принадлежала ему, что в то время я даже не знал, кто выдал Артона, оказалось, что это один немецкий еврей, бывший служащий в конторе банкира Сальберга, и это он получил первую премию в 15 000 франков, подписанную мной. Только впоследствии из рассказа самого Артона, когда посетил его в Холлоуэй, я узнал, что этот человек был вдвойне изменником, потому что, условившись со мной выдать своего друга, он в течение двух лет шантажировал его при посредстве моего талона! Я совершил четыре или пять поездок в Лондон ради Артона, и не моя вина, что мне не удалось его задержать. Вполне понятно, что известие о назначенных премиях возбудило аппетиты черни в Сити. Для всех этих людей 15 000 франков было целое состояние, и Артон, наверное, даже не подозревал, какое множество добровольных сыщиков принимало участие в его розысках единственно из алчности. Вот почему я еженедельно получал всевозможные указания, которые почти все, при проверке, оказывались ложными. По одному из таких доносов я и мои сыщики, Гулье и Орион, напрасно прокатились в Ливерпуль. Доносчик подробно сообщал, что Артон, возвращаясь из Канады, сошел с парохода в Ливерпуле. И вот, мы отправились в большой коммерческий порт Англии и там по целым дням с утра до вечера разъезжали на плохонькой паровой шлюпке в устье реки Мерсей, причем у бедняги Гулье беспрестанно делалась морская болезнь! В течение целой недели мы старательнейшим образом осматривали все пароходы, приходившие из Канады, и я не оставил без внимания ни одного пассажира. Артона не было в числе их, и мы еще раз возвратились ни с чем. Признаюсь, нужны были страстная преданность делу и глубокая уверенность в искренности начальников, чтобы продолжать поиски с такой настойчивостью, как продолжал их я. Я помню, когда в первый раз обратился к корреспонденту Артона, банкиру Сальбергу, пустил в ход все свое красноречие, доказывая, что интерес самого Артона требует, чтобы он как можно скорее сдался. — Вы крайне меня удивляете, — с добродушной улыбкой возразил господин Сальберг, — вы говорите, что обратились ко мне от имени правительства, которое желает, чтобы Артон сдался, не так ли? Между тем недавно другой уполномоченный от того же правительства сидел на том же самом месте, на котором вы теперь сидите, и убеждал меня начать переговоры с упомянутым Артоном, но не о том, чтобы тот отдался в распоряжение правосудия, а, наоборот, чтобы ему гарантировать бегство! Уже потом я узнал, что этот уполномоченный правительства был Дюна, а господа Лубе и Рибо дали на суде политическое объяснение этой загадки, но тогда мы еще ничего не знали, и легко себе представить, каково было недоумение начальника сыскной полиции, то есть человека, привыкшего бороться только против козней мошенников, когда он услышал подобного рода разоблачение. Однако это не помешало мне написать моему непосредственному начальнику, префекту полиции, приблизительно все то, что я думал о бесчисленных затруднениях, которые встречал в поисках Артона, очевидно имевшего хорошо осведомленных друзей, которые со своей стороны предупреждали его. Я также откровенно высказал свое мнение о Панаме и, помню, в одном письме, после поездки в Бурнемут, писал приблизительно следующее о Корнелии Герце: