Несколько предметов столового белья с инициалами и коронами. Господ торговцев картинами, редкостями, ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров, директоров ссудных касс и всех других, которым эти предметы были или могут быть предложены, покорнейше просят задержать их и немедленно уведомить господина Аталена, судебного следователя. Париж, Дворец правосудия». Публикации таких списков украденных предметов имеют двоякое преимущество. Во-первых, они предостерегают честных людей от покупки краденых вещей, во-вторых, возбуждают внимание доносчиков, то есть всех тех субъектов, которые, вращаясь в кругу преступного сообщества, имеют какие-либо мотивы оказать услугу полиции, само собой разумеется, небескорыстно. В продолжение недели я напрасно искал во всех отелях каких-либо следов преступников; наконец, в один прекрасный вечер ко мне явился какой-то субъект и сообщил весьма важное указание. Он назвал мне одного из главных участников кражи у Панисс-Пасси. Это был некто Пьер Альом, у которого уже были столкновения с правосудием и репутация которого вообще оставляла желать лучшего. Таким образом, я напал на след, но воздержался от немедленного ареста этого человека, так как рассчитывал, что через него мне удастся задержать других. Я назначил за ним надзор, а через несколько дней узнал всех, с кем он имел сношения. Это была целая шайка воров. Вот почему мне хотелось, чтобы все аресты произошли в один день, и с этой целью я отрядил около восьмидесяти агентов. Этим агентам было приказано с пяти часов утра сторожить у дверей всех лиц, намеченных для ареста, и немедленно задерживать их, как только они выйдут из дому. Если бы кто-нибудь из воров не покинул своей квартиры, то агенты должны ожидать, так как я рассчитывал лично произвести обыск у всех подозреваемых. Человек, на которого мне указали, как на главаря шайки, жил на улице Пти-Карро. Я приехал туда в шесть часов утра с агентом Росиньолем и моим секретарем господином Дюкроком. Поднимаясь по лестнице указанного дома на шестой этаж, где жил Альом, мы встретили маленького, чисто одетого старичка, довольно странного на вид и спускавшегося с такой поспешностью, что это невольно привлекло внимание, и я резко спросил, преграждая ему путь: — Откуда вы идете? — С шестого этажа, — не смущаясь, ответил старик. — От Альома? — Именно, но я больше не возвращусь к нему, так как заметил, что имею дело с непорядочным человеком. Впрочем, я сейчас же отправлюсь уведомить господина начальника сыскной полиции. — Не трудитесь ходить далеко, — смеясь произнес я, — начальник сыскной полиции перед вами и намерен задержать вас для более подробных сведений, а пока покажите, что у вас в карманах. Он начал было протестовать, но я приказал обыскать его. В карманах его пальто были найдены обломки золотых оправ, по всем признакам — от украденных драгоценностей. — О, — с негодованием воскликнул он, — это пальто даже не принадлежит мне. Альом накинул мне его на плечи в ту минуту, когда я уходил от него. Разумеется, этот аргумент не убедил меня, и я приказал двум агентам отвести маленького старичка куда следует. Затем я поднялся на шестой этаж в комнату Альома, где нашел человека лет пятидесяти, слегка сгорбленного, с проседью в волосах и закутанного в широкий сюртук, скрывавший его убогое белье. Спустя несколько минут к Альому забрел один бывший актер какого-то загородного театра и был очень неприятно поражен, когда мои агенты схватили его за шиворот на пороге комнаты его друга. Кстати, и у этого жреца искусства оказалось в кармане несколько драгоценностей, украденных у маркиза Панисс-Пасси. Я не имел времени снимать подробных допросов со всех арестованных и продолжал свое турне. Я побывал на бульваре Клиши, на Шатиольской дороге, в Сент-Уане, в Венсене, впрочем, всего и не перечесть!.. Кажется, даже в моей беспокойной службе редко выдавался такой отменно хлопотливый день. До вечера я совершил 24 ареста. В неводе, закинутом в парижскую преступную среду, оказался самый пестрый и разношерстный улов. Здесь были продажные женщины, профессиональные воры и всякий сброд. Вечером, когда Альом был приведен в мой кабинет, где находился уже господин Атален, он ни на одну минуту не отрицал своей вины. Это был профессиональный вор, очень не глупый и не обольщавший себя никакими иллюзиями насчет своего положения. Он признался, что настоящее его имя Тажан и что большую часть жизни он провел в тюрьмах. Недавно он вышел из Клерво, где отбыл десятилетнее заключение. Там он сблизился с некоторыми другими заключенными, из которых потом, по выходе на свободу, составил свою шайку. Наконец, у него были найдены вещи и белье из дома Панисс, а также куски материй из одного магазина шелковых тканей, ограбленного его шайкой уже после их знаменитых похождений на улице Монсо. Но если Тажан-Альом сделал полное признание во всем, касавшемся его лично, то он наотрез отказался выдать своих сообщников, и в этом пункте его упорство было непреклонно. Он рассказал мне один из тех бессмысленных романов, которые при всей их неправдоподобности все-таки иногда стесняют дальнейшие розыски правосудия. Он сказал нам, что два каких-то человека, Жюло и Амедей, — хотя настоящих их имен он не знает, — назначили ему свидание близ Дворца промышленности 27 января, на 4½ часа пополудни. Он пришел в назначенное место, и незнакомцы предложили ему принять участие в выгодном деле, он согласился. Немного погодя пришел третий субъект, также совершенно ему неизвестный, и все четверо направились на улицу Монсо к барскому особняку маркиза Панисс-Пасси. Там Амедей и Жюло вошли первые, а Тажан и неизвестный последовали за ними, и Тажан, облачившись в передник и колпак привратника, остался охранять вход в отель, тем временем как товарищи оперировали наверху. В исходе десятого часа вечера, рассказывал далее наш пленник, Амедей пошел нанять извозчиков, а он, Тажан, освещал путь товарищам, когда они спускались с лестницы и укладывали в экипажи похищенные вещи. Наконец, Тажан ушел одним из последних, было около полуночи, и Жюло уже на другой день принес ему долю добычи. Нечего было надеяться узнать от него больше, так как последний принцип чести, сохранившийся у этого отверженного, запрещает ему выдавать товарищей. Но одновременно с ним я арестовал целый ассортимент его сообщников и сбытчиков краденых вещей, а эти люди оказались немножко болтливее. Понятно, и в этой шайке был свой предводитель, которого звали Красавцем Полем. Этот молодец был на содержании у одной балетной звездочки из «Мулен Руж». Танцовщица вместе со всей почтенной компанией попала к нам под арест, но я очень скоро убедился, что она ровно ничего не знает о похождениях своего друга сердца, и отпустил ее на свободу. Как не лишенную интереса черту своеобразных нравов, я приведу здесь сохранившийся в моих бумагах рассказ, записанный одним журналистом со слов этой бедной маленькой балерины. Он так типичен, что я воспроизвожу его целиком, сохраняя по возможности специфический бульварный жаргон. «Ну, довольно с меня таких мужчин! Как, право, мы, женщины, глупы! Нужно же мне было впутаться в такую историю… Я честная девушка, меня знают! Правда, я кучу, но я никогда никого не обокрала. Пять месяцев тому назад это началось с пустяков. Вы знаете, что значит быть одинокой, а этот мальчик был так мил, так ласков, он мне понравился… Тогда, известное дело, он стал мне рассказывать, что он без места, должен еще содержать мать и очень нуждается. Я уже знаю, что это такое, мне самой приходится помогать моим родителям, но я скорее с голоду околею, чем допущу их нуждаться. Мне стало жаль его, и я начала давать ему деньги, когда луидор, когда десять франков, иногда даже меньше. Он был упрям. Когда я не могла ему дать денег, он уходил не позавтракав со мной. Это уж было совсем некрасиво! Боже мой, как мы, женщины, глупы! Ради него я запуталась в долгах: платья, вещи, золото — все пошло в заклад… Что делать, без него я жить не могла. К счастью, у меня остались квитанции, я все могу выкупить. Я души в нем не чаяла, нужно было видеть, как я его ублажала, а между тем далеко не была счастлива! Он был упрям. Он никогда не хотел со мной погулять и всегда был чем-то занят. Ни разу он не сводил меня в театр, даже ни разу не ездил со мной за город… Не могу сказать, чтобы он был зол, и никогда не только не бил, но даже не бранил меня, он был только не общителен и угрюм, а это меня бесило. Я старалась заставить этого человека говорить, но ничего не добилась. Нужно вам сказать, что меня давно преследует один человек, который хочет меня убить. Раз он чуть меня не зарезал, его арестовали, но потом выпустили на свободу. Говорят, он не сознает того, что делает, он немножко чокнутый. Недавно он встретил меня с Полем на бульваре Клиши и крикнул Полю: — А, ты отнял мою жену! — и выстрелил в Поля два раза из револьвера. Его опять арестовали. Ну я-то, конечно, его не боюсь. Мне все равно. В последний раз, когда проходила с Полем по улице, я заметила, что за нами следят какие-то три человека, и подумала: „Уж не друзья ли это того полоумного? Должно быть, они хотят нас отделать“. Но теперь я уже знаю, что это был господин Росиньоль и двое других из сыскного… В два часа я зашла позавтракать в ресторан, в двух шагах от дома, в котором живу. Тогда ко мне подошел господин Росиньоль и очень вежливо сказал: — Мадемуазель, потрудитесь отправиться к себе. Господин Горон желает с вами говорить. Я, конечно, иду домой, нахожу там господина Горона, который просит, чтобы я дала ключи, и переворачивает все вверх дном в моей комнате. Понятно, он ничего не нашел, но все-таки, как хотите, мне было неприятно. Я ничего не понимала и не знала, чего они от меня хотят. Наконец, господин Горон разрешил мне взять мою собачку — и нас увели. Меня расспрашивали о том, о чем я понятия не имела, показывали мне какие-то драгоценности… а я, понятно, ничего знать не могла. Наконец сегодня господин Росиньоль пришел ко мне, — ах, какой милый этот господин Росиньоль, — и сказал, что я могу уходить. И вот я со своей собачкой снова на воле. И все это из-за моего Поля! Клянусь вам, это хороший мне урок! Теперь уж я буду поумнее». Увы, этот урок не пошел впрок бедняжке. Впоследствии все газеты рассказали, как ее дочиста обокрал возлюбленный, которого она обожала. Маленький старичок, которого мы арестовали на лестнице и которого товарищи называли «папаша Луи», был также в своем роде замечательный тип. — Ах, господин Горон, — говорил он, — быть может, я не совсем то, что принято называть честным человеком, потому что провел много лет в тюрьме, но уверяю вас, что я совершенно не причастен к воровству, совершенному в отеле Панисс, как и ко многим другим кражам, которые, очень возможно, вы поставите в счет Альома. Всего-навсего я только продавал те крохи и лом, которые вы нашли в моих карманах. В тоне старика было столько искренности, что господин Атален, а также и я, после допроса других арестованных и после нескольких необходимых очных ставок, решили отпустить его на свободу, но это ни к чему не привело. Вскоре он попался в новом мошенничестве, и его арестовали во время незаконного сбора пожертвований будто бы в пользу благотворительного дела аббата Русселя. Он возвратился в тюрьму и уже в костюме заключенного явился свидетелем в процессе товарищей. Мало-помалу обвинения сгруппировались, благодаря доносам арестованных, а также списку адресов, найденному у молчаливого Альома, ни за что не соглашавшегося выдать товарищей. Мы скоро напали на след толстяка Поля, известного в своем кругу еще под прозвищем Поль-кучер. Мои агенты прибыли в Клиши всего несколько часов спустя после того, как этот Поль-кучер бежал, оставив чемодан, в котором я нашел 52 прибора с инициалами маркиза де Панисс, 72 ножа с золотыми клинками и в серебряных оправах и, наконец, два котелка, по всей вероятности предназначенных для плавки металла. Впрочем, эта работа была уже начата, так как более дюжины ножей оказались с выломанными клинками. Кстати, все воры более или менее провинились в этом художественном вандализме, и я помню, как глубоко был огорчен маркиз де Панисс-Пасси, когда, приехав со мной в Монруж к одному сбытчику краденых вещей, нашел переплавленным в слитки свое великолепное фамильное серебро, переходившее из рода в род в его семье и представлявшее для него столько дорогих воспоминаний! Наконец, 25 февраля, почти месяц спустя после кражи, мои агенты задержали в одном винном погребке на бульваре Ош толстяка Поля, настоящее имя которого было Поль Жальби, и еще одного человека пожилых лет, бывшего вместе с ним в таверне.