— Прекрасно, — сказал я, — теперь вы можете отпираться сколько вам угодно, это безразлично, у меня есть адрес вашего портного. Действительно, на оборотной стороне пуговицы я заметил метку какой-то фирмы. В сущности, эта уловка была не из особенно удачных, так как могло случиться, что эти панталоны были куплены в магазине готовых вещей, наконец, просто на толкучке, тем не менее она удалась как нельзя лучше. Ошеломленный и как бы подавленный неожиданной угрозой, мой Гарнье смутился и, запросив предварительно, чтобы я, ради его матери, не сообщал газетам его имени, признался. — Ну да, это правда! — воскликнул он. — Гарнье вымышленное имя. Моя фамилия Леконт, у меня есть москательная лавка в аллее Боске. Потом, дополняя эти сведения, он рассказал мне, что не живет в аллее Боске, там находится только его магазин, сам же он нанимает маленькую комнату на шестом этаже одного из домов в квартале Шоссе-д’Антен, где его мать служит привратницей. Признаюсь, это была далеко не веселая обязанность — ехать сообщить несчастной женщине, что ее сын — убийца. Я застал ее в слезах. — Ах, сударь, — говорила она мне, — благослови вас Господь, если вы можете сообщить мне известия о моем сыне. Вот уже два дня, как бедняжка не возвращается домой. По всей вероятности, он не мог нигде достать две тысячи франков, которые ему нужны дозарезу, чтобы расплатиться со своими кредиторами по магазину. Я боюсь, не сделал ли он чего-нибудь над собой. Бедная женщина, сама того не подозревая, открыла мне побудительный мотив преступления, и, признаюсь, у меня не хватило духа сказать ей правду. — Ваш сын, — сказал я, называя свое звание, — задержан во время ночного обхода, и я приехал для удостоверения его личности. Несчастная уже из газет узнала, что ее сын — убийца. Тогда я приехал сделать обыск в комнате Леконта. Там я нашел курьезные вещественные доказательства, позволявшие составить понятие, как зародилась и крепла в уме несчастного преступная мысль. Эти вещественные доказательства были: большинство романов Габорио, мемуары Канле, знаменитого начальника сыскной полиции, который задержал Лясенера, и почти все те книги, в которых говорилось о поэте-убийце! Признаюсь, когда задумал писать свои мемуары, я вспомнил этого несчастного Леконта и с некоторой тревогой думал, не будут ли эти рассказы о преступлениях пагубной школой для больных и неуравновешенных натур, но после некоторого колебания я пришел к тому заключению, что если действительно возможна опасность в этом роде, то все же она незначительна по сравнению с неоспоримой пользой, которую они могут принести честным людям; им будут указаны средства борьбы против злоумышленников, а также по мере возможности будут намечены те реформы в полицейском уезде, в необходимости которых меня убедил долголетний опыт. Несмотря на все выдумки и увертки Леконта, было очень не трудно проникнуть в его психологию. Человек недалекого ума, в то же время впечатлительный и фантазер, он не сумел с пользой употребить несколько тысяч франков, доставшихся ему в наследство. Открыв небольшой магазин в аллее Боске, он начал кутить и глупейшим образом влюбился в одну особу, называвшуюся поэтическим именем Сафо и жившую в одном гостеприимном доме. Мало-помалу все деньги вышли. Но он продолжал посещать заведения, не пользовавшиеся хорошей репутацией, и набирал в кредит товаров для своего магазина. В ноябре месяце он очутился в довольно затруднительном положении, с перспективой крупного платежа к концу года, а ни денег, ни ресурсов не предвиделось. Тогда воображение, расстроенное чтением романов, подсказало ему план преступления, то есть он задумал рабски воспользоваться примером Лясенера. Вот его курьезный рассказ о том, как впервые у него возникла мысль о преступлении: — Четыре месяца тому назад один артельщик пришел ко мне получить по векселю. Когда я вручил ему деньги, он выронил несколько монет и наклонился, чтобы их поднять. В эту минуту в уме моем блеснула мысль, что было бы нетрудно убить его и завладеть его сумкой. Я не мог удержаться и сказал ему, что ведь таким образом он нередко подвергается большим опасностям. — Ба, — смеясь, ответил он, — это вовсе не так легко убить человека. Я уже забыл об этом приключении, когда начались мои денежные затруднения. Я всюду старался честным путем добыть денег, но мне это не удавалось. Все мне отказывали. Я был поставлен в безвыходное положение. Вот тогда-то я задумал убить артельщика. Сначала я с ужасом гнал от себя эту мысль, но она настойчиво преследовала меня. Это ужасно… но мало-помалу к «этому» привыкаешь. Я не знаю, сколько правды в этом рассказе, но достоверно одно: что он был лучшей системой защиты Леконта перед судом присяжных, где он доказывал, что повиновался непреодолимой идефикс. Он мог быть осужден на смертную казнь, хотя его жертва не была смертельно ранена и вскоре совершенно оправилась, но присяжные нашли смягчающие вину обстоятельства, и его приговорили к пожизненной каторге. Однако казалось, что этот несчастный был предназначен судьбой для гильотины. Впоследствии я узнал, что уже на каторге в Новой Каледонии он совершил какое-то преступление и был казнен. Этот оригинальный юридический процесс может представить интерес для наблюдателя, который пожелал бы проследить, как зарождается мысль о преступлении в слабых, плохо уравновешенных умах и как убийцы имитируют других убийц. Это совершенно такой же плагиат, как в литературе и политике. Покушение Леконта послужило предостережением. С тех пор все крупные финансовые учреждения стали принимать самые тщательные меры, чтобы оградить своих служащих от подобного рода нападений. Глава 16 Ложная Панама и самозваные магистраты В январе 1893 года однажды утром в Париже разнеслась весть о странной краже, совершенной накануне вечером в одном из богатейших кварталов Парижа, в двух шагах от Елисейских полей, в аллее Марсо. Причем полиция не только ничего не заметила и не вмешалась, но ходили даже слухи, что преступление было совершено при содействии полисменов, которые помогали ворам укладывать в карету украденные вещи. Вот эта часто водевильная история, рассказанная газетами: «В пятом часу вечера, когда уже стемнело, привратник и его жена, охранявшие великолепный отель маркиза де Панисс-Пасси, в отсутствие хозяина, находившегося тогда в Ницце, услышали стук кареты, остановившейся у подъезда. Тотчас же вслед за тем раздался резкий звонок, и, когда привратник вышел открыть, он увидел четырех прилично одетых мужчин, в черных сюртуках и в цилиндрах; во главе этой компании находился субъект довольно высокого роста, с седоватой бородой и имевший в петличке розетку Почетного легиона. — Я — комиссар юридических делегаций, — сказал он, — а вот этот господин, — добавил он, указывая на одного из своих спутников, — префект полиции. Совершенно растерявшийся привратник открыл перед ними дверь, которую последний из прибывших старательно запер за собой. Они вошли в квартиру привратника, который с испугом шепнул жене: „Полиция“. — Здесь слишком темно! — воскликнул комиссар юридических делегаций. Привратник покорно поспешил зажечь газ. Тогда мнимый магистрат развернул перед его глазами не более и не менее как печатный приказ, гласивший следующее: „Именем закона и пр. и пр. дан сей приказ господину (фамилия написана прописью и очень неразборчиво), комиссару юридических делегаций, арестовать маркиза де Панисс-Пасси, обвиняемого в получении от панамской комиссии чека на 200 000 франков, а также его привратника, получившего вышеупомянутый чек“. — Ну, — продолжал магистрат, — укажите нам дорогу, мы должны сделать обыск. — Но все это чудовищно! — воскликнул несчастный привратник. — Я никогда не получал никакого чека для господина маркиза. — Сознаетесь вы или нет, это безразлично, — торжественно возразил комиссар, — у нас имеется талон, и мы знаем, что это вы получили по чеку. Мы знаем также, что за хлопоты вам дано 30 000 франков. Ну, ведите нас поскорее в кабинет маркиза. Однако здравый смысл не совсем покинул привратницу, и ей показалось, что все эти господа, несмотря на их авторитетный тон и черные сюртуки, очень похожи на „ряженых“, как впоследствии она рассказывала судебному следователю. — Нам приказано никого не впускать в отсутствие господина маркиза! — воскликнула она. — А нам нет никакого дела до этих приказаний. Я — комиссар полиции и, вступив в этот дом, полностью здесь распоряжаюсь… — объявил господин с розеткой Почетного легиона в петлице. Однако подозрение привратницы не рассеялось, и она шепнула на ухо мужу: — Смотри, не попали ли мы в ловушку. Но тот, запуганный и совершенно растерявшийся, печально возразил: — Полиции нужно повиноваться! В эту минуту снова раздался резкий звонок. — Должно быть, это мой агент, — авторитетно сказал комиссар, потом, обращаясь к одному из сопровождавших его людей, добавил: — Бригадир, сходите ему открыть. Явился пятый субъект, так же, как и остальные, одетый в черное. Тогда мнимые комиссар и префект, в сопровождении их сообщника, разыгрывавшего роль письмоводителя, направились в кабинет маркиза де Панисс-Пасси. Им указывал путь несчастный привратник, шедший вперед со свечой в руках. Двое других мошенников остались в сторожке, чтобы наблюдать за привратницей. В кабинете маркиза комиссар повел допрос привратника в таком суровом тоне, что бедняга окончательно потерял голову». Чтобы понять возможность подобного фарса, необходимо на минуту перенестись мысленно к тем временам, когда это происходило, настоящая Панама была в полном разгаре. Каждое утро приходилось слышать, что в Мазас препровождены какой-нибудь депутат, высший чиновник или кавалер ордена Почетного легиона. Нет ничего удивительного, что воображение привратника было переполнено всеми этими ужасами, как, впрочем, и у большинства парижан в то время. Рассказ об этом удивительном допросе я приведу со слов самих мошенников в том виде, как они передавали его на суде. — Я должен, как повелевает мне закон, — сказал мнимый комиссар, — подвергнуть вас предварительному допросу. Садитесь. В своем волнении привратник опустился на тот стул, на котором мнимый господин Клеман положил свой цилиндр. — Разиня! — крикнул взбешенный мошенник. — Разиня! Он сомнет мою шляпу. Затем сам он торжественно уселся за письменный стол маркиза де Панисс и начал допрос: — Женаты ли вы? — Да, сударь. — Есть у вас дети? — Так точно, сударь. — Давно ли вы служите у господина Панисс-Пасси?