Случайно, уже после того, как я оставил службу в сыскной полиции, мне удалось узнать о дальнейшей судьбе Рафтопуло. Выпущенный на свободу после отбытия срока наказания, он продолжал свою странную карьеру грабителя музеев. В 1894 году в Женеве было констатировано одиннадцать краж и несколько покушений на кражи в различных музеях и библиотеках. Злоумышленники похитили весьма ценные бюсты в археологическом музее, миниатюры в публичной библиотеке, золотые монеты в нумизматическом кабинете и даже микросхемы из химической лаборатории. Виновный был пойман на месте преступления и назвался Парфением Христидесом. Окружной суд приговорил его под этим именем на семь лет тюремного заключения. Между прочим, начальник местной сыскной полиции, ловкий и проницательный господин Рено, сумел отыскать за обивкой дивана, служившего постелью в комнате мнимого Христидеса, очень ценные рисунки и картины. После продолжительных розысков и справок выяснилось, что эти рисунки и картины были похищены из марсельского музея. Тогда Христидеса отправили в Марсель. Местные судебные власти, подвергнув его антропометрическому измерению, послали данные господину Бертильону в Париж, и там обнаружилось, что мнимый Христидес не кто иной, как наш старый знакомец Рафтопуло. Признанный виновным в краже со взломом, совершенной в марсельском музее, он был приговорен местным окружным судом к десятилетнему тюремному заключению, после этого был передан в распоряжение Женевской республики, где поныне отбывает наказание, присужденное ему швейцарским судом. По истечении этого срока женевское правительство возвратит его Франции, и несчастный Рафтопуло отправится еще на многие годы в центральную тюрьму. Такова была странная судьба этого злополучного грека, питавшего фатальную слабость к нумизматам. С тех пор как я узнал финал приключений этого вора, я часто задаю себе вопрос, вполне ли был ответствен за свои поступки этот несчастный и не справедливее ли было бы отдать его на попечение врачей, чем на суд присяжных. Впрочем, до тех пор, пока не будет специальных лечебниц для полупомешанных преступников, до тех пор в тюрьмы будут заключать таких субъектов, которые не вполне ответственны за свои поступки. Впрочем, ведь нужно же, чтобы общество ограждало себя. По поводу дела Рафтопуло я уже говорил, что префект полиции господин Лозе разрешил агентам сыскной полиции принять благодарность от господ Фенардена и Ролина. Дело в том, что господин Лозе прекрасно знал весь механизм розысков преступников и понимал, сколько преданности и самоотверженности проявляют эти скромные труженики. Вот почему он не нашел ничего предосудительного, чтобы эти честные люди получили вещественное доказательство признательности. Вообще, его очень любили, и редко префект пользовался такой популярностью, как он, на бульваре Пале и на набережной Орфевр. Высокий, статный, с окладистой бородой и с неизменным пенсне на носу, господин Лозе принимал всякого, обращавшегося к нему, с приветливой улыбкой, что сразу ободряло посетителя. По ровности его характера можно сказать, что он был почти исключением. Мне приходилось обращаться к нему в самые тяжелые минуты, и я видел его постоянно приветливым и улыбавшимся, даже в таких положениях, когда самому хладнокровному человеку вполне естественно потерять терпение. Он превосходно знал полицию и умел предоставить каждому начальнику отдельной части ту инициативу, без которой невозможно достичь благих результатов. Я, никогда не занимавшийся политикой, все-таки считаю своим долгом воздать полную справедливость его прямоте и честности. В то время, когда буланжизм[5] был в апогее, Лозе, зная, что окружен массой людей, которые в душе, быть может, желают торжества популярному генералу, все-таки открыто и смело начал борьбу с буланжизмом, нисколько не заботясь о последствиях для себя лично. Господин Лозе покинул полицейскую префектуру, чтобы занять пост французского посла в Вене, и всем известно, как успешна его деятельность на новом поприще, благодаря его замечательным прямоте, честности, проницательности и знанию людей. Глава 15 Плагиатор Лясенера 1 января 1888 года, когда я принимал поздравления с Новым годом от персонала служащих в сыскном отделении, меня уведомили, что накануне вечером был задержан почти на месте преступления новый Лясенер. Действительно, дело в том виде, как мне передавали, было буквальным повторением преступления поэта-убийцы, наделавшего много шума в царствование Луи-Филиппа. 15 ноября 1887 года какой-то субъект, лет тридцати на вид, нанял на улице Тикетон небольшую квартиру на втором этаже, ценой в 500 франков. Он назвался торговцем шелковыми тканями и сказал, что постоянно живет в Марселе. В свою квартиру он заходил всего не более двух или трех раз и не перевез туда никакой мебели. Он только заказал слесарю улицы Бобург сделать некоторые поправки в квартире и за работу дал две расписки сроком по 31 декабря. Он предупредил, что в день срока кредитор может представить эти расписки в кассу Французского банка и там получить деньги. И вот 31 декабря этот странный квартирант, назвавшийся вымышленным именем Гарнье, прибыл очень рано в свою квартиру и предупредил привратника, что будет дома целый день. Около часа пополудни из Французского банка пришел артельщик. Это был молодой человек, временно заменявший постоянного артельщика-старика, который заболел. Молодой человек без малейшего недоверия вошел в квартиру и несколько удивился, не видя там никакой мебели. Гарнье принял его очень хорошо и, порывшись в кармане, вынул все деньги, которые у него были, и положил на камин. — Уплатите ли вы, сударь, по обеим распискам? — спросил артельщик. Гарнье сделал отрицательный жест, тогда артельщик наклонился, чтобы вынуть булавку, которой были заколоты вместе обе расписки. В это мгновение Гарнье бросился на него, схватил за руку и нанес продолговатым шилом удар в затылок. — На помощь! Грабят! — крикнул молодой человек, обливавшийся кровью, но не смертельно раненный. Гарнье совершенно растерялся, выбежал из квартиры и запер ее на ключ. Одна соседка, жившая на том же этаже, вышла на площадку и спросила, что случилось. — Ничего, — ответил Гарнье, — одному моему знакомому сделалось дурно, и я иду за доктором. И он продолжал спокойно спускаться с лестницы. Но привратница и ее сын, молодой человек лет двадцати пяти, также услышали крики и, увидев вышедшего Гарнье, бросились за ним. Заметив преследование, Гарнье побежал со всех ног. Сын привратницы инстинктивно крикнул: — На помощь! Воры! Собралась толпа, прохожие преградили путь беглецу, и он был остановлен на углу улицы Мандор. Препровожденный в полицейский пост к комиссару господину Бриссо, он вооружился упорным молчанием. Это было почти рабское повторение знаменитого преступления Лясенера, который своими плохенькими стишками и позами непризнанного литератора сумел-таки заинтересовать прекрасных дам в 1836 году. Была только одна разница: Лясенер имел сообщника, а Гарнье, по-видимому, действовал один. Лясенер также под вымышленным именем, Магосье, нанял маленькую квартирку на улице Монторгель — в двух шагах от улицы Тикетон. Там, также 31 декабря, как и мой клиент, Лясенер, зная, что за уплатой по его распискам должен прийти артельщик, стал вместе со своим сообщником, Франсуа Мартином, ожидать его прихода. Артельщик не замедлил явиться. Это был некто Женове, простой и честный малый. Лясенер накинулся на него и нанес ему удар сзади трехгранным гвоздем. Но Женове не был поражен насмерть. Он закричал: — На помощь! Воры! Тогда оба преступника струсили и убежали. Далее еще одно различие: мнимый Гарнье был тотчас же пойман, между тем как Лясенеру и его сообщнику удалось убежать, и только случай помог их задержать. Вот как это случилось. Несколько дней спустя Франсуа Мартин попался в вульгарном воровстве, и знаменитый полицейский Канле, которому было поручено дело о покушении на жизнь банковского артельщика, чутьем угадал, что задержанный им человек имел на совести другие прегрешения, он так ловко повел допрос, что ему удалось напасть на след Лясенера и третьего сообщника, некоего Авриля, который, хотя и находился в тюрьме, но вместе с Лясенером был зачинщиком преступления. Мнимый Гарнье был не более как простой плагиатор, рабски воспользовавшийся чужим планом. Когда его привели ко мне, я увидел коренастого мужчину, среднего роста, на вид довольно вульгарного и одетого, как простой рабочий. На нем были черные панталоны, вязаная фуфайка и пиджак без галстука. По-видимому, арест не произвел на него особенно сильного впечатления, и на первые мои вопросы он спокойно отвечал: — Я даже не понимаю, о чем вы говорите. Он уверял, что никогда не нанимал квартиры на улице Тикетон, а когда я показал ему орудие преступления, острое шило длиной в десять сантиметров, он пожал плечами и сказал: — Право, я не знаю, чего вы от меня хотите. Лясенер имел претензии на поэзию и сочинял плохенькие стихи, которые вошли в моду после его знаменитого преступления. Мнимый же Гарнье даже в этом стремился подражать Лясенеру, но, очевидно, будучи неспособен владеть рифмой, он бессовестно обкрадывал Корнеля. На улице Тикетон был найден клочок бумаги, на котором он целиком переписал несколько строф из Корнеля. Было очевидно, что мой клиент, подобно Лясенеру, выдавал себя под ложным именем, и первой моей заботой было узнать, кто он в действительности. Но в этом пункте ответы Гарнье были возмутительно лаконичны. — Меня зовут Гарнье… — отвечал он, и ничего больше от него нельзя было добиться. Тогда я пустился на хитрость. Я послал в антропометрическое отделение за поддельной карточкой, сфабрикованной по моему заказу. Получив ее, я сказал убийце: — Хорошо, посмотрим, не марсельский ли вы Гарнье? Вы были уже заочно приговорены к двадцатилетней каторге. Мой клиент подскочил, как ужаленный. — Это неправда! — горячо воскликнул он, так как, без сомнения, вовсе не желал иметь в своем пассиве предыдущий приговор, который еще более ухудшил бы его положение. — Я никогда не был под судом, и мое имя не Гарнье. — В таком случае скажите ваше настоящее имя. — Я отвечу только присяжным. В эту минуту в уме моем блеснула оригинальная мысль. Я взял со стола перочинный ножик и прежде, чем мой клиент успел опомниться, быстро отрезал от его панталон одну пуговицу.