— Господин Горон, я забыл указать вам одну подробность, которая, быть может, будет небесполезной. Теперь я припоминаю, что, приблизительно за месяц до кражи, ко мне приходило несколько греков, предлагавших мне купить некоторые древности их родины. Не имея ничего другого под руками, мы ухватились и за это указание. Господин Манулопуло, греческий вице-консул в Париже, чрезвычайно любезно вызвался оказать нам полное содействие. Во время одного из последних моих путешествий на Восток, я имел уже случай в Смирне познакомиться с господином Манулопуло и теперь мог вполне оценить редкие качества его ума и сердца. Греческий вице-консул в Париже оказал полнейшее содействие в моих розысках. По его указанию я назначил полицейский надзор за сорока его соотечественниками, которые, по тем или иным мотивам, могли дать повод к подозрению. Эти почтенные эллинские граждане не знали и, наверное, никогда не узнают, что они были под надзором полиции, вот почему теперь я вовсе не намерен называть их фамилий. Кстати, я должен сказать, что следствие не обнаружило против них ничего серьезного. В один прекрасный день господин Манулопуло заехал ко мне и сказал: — Я должен указать вам еще на одного моего соотечественника, это молодой человек, некто господин Рафтопуло, недавно прибывший в Париж и поселившийся на улице Пьер-Леско, 7. В том положении, в котором находилось дело, всякое новое указание имело значение, и мы не могли им пренебрегать. Я немедленно послал бригадира Росиньоля в улицу Пьер-Леско. Час спустя он возвратился с сияющей физиономией и сказал мне, потирая руки: — Патрон, едемте сейчас со мной, я покажу вам нечто такое, что доставит вам немалое удовольствие. — Но в чем дело? — спросил я. — Прошу вас, не расспрашивайте, я хочу подготовить вам сюрприз. Улица Пьер-Леско находилась недалеко от сыскного отделения, мы сели в экипаж и отправились. Росиньоль привел меня в маленькую меблированную комнату на третьем этаже, и там я увидел на столе груду золотых и серебряных монет, как бы высыпающихся из открытого саквояжа. Вот объяснение этой феерии. Росиньоль, придя в указанный дом, обратился к привратнице с банальным вопросом: — Скажите, пожалуйста, здесь живет господин Рафтопуло? — Господин Рафтопуло уехал в Рим провести там Святую неделю, — ответили ему, — впрочем, если вы желаете иметь более подробные сведения, то обратитесь к его квартирной хозяйке, у которой он нанимает комнату. Росиньоль был истый полицейский сыщик, другой на его месте, быть может, ограничился бы этим ответом, Росиньоль же отправился к квартирной хозяйке. Как он подействовал на нее, я уже не знаю, но только неоспоримо одно: что он заставил ее открыть комнату Рафтопуло и с беззастенчивостью, непростительной для частного лица, но вполне похвальной в полицейском агенте, обыскал все комоды. И вот на одной из полок зеркального шкафа он нашел небольшой саквояж, довольно тяжелый на вес и при встряхивании издававший металлический звон. Недолго думая, он взломал замок, и из саквояжа посыпались медали с изображением римских императоров и древние золотые и серебряные монеты. Росиньоль отыскал сокровище, похищенное у антикваров на улице Лувуа. Мы призвали обоих потерпевших, и можно представить себе их радость, когда они увидели в целости почти все украденное у них. По всей вероятности, вором был этот милейший господин Рафтопуло, рассказавший своей хозяйке, что отправляется на Святую неделю в Рим. Очень возможно, что в Италию его влекли далеко не религиозные чувства, а просто-напросто желание продать драгоценные медали. Но так как Рафтопубо оставил на улице Пьер-Леско большую часть своей добычи, можно было с достоверностью предположить, что он вернется. Нам оставалось только ожидать его возвращения, чтобы арестовать. По просьбе антикваров я послал в Рим агентов, которые ничего там не нашли, но гораздо полезнее было принятое мною решение занять с этого же дня комнату Рафтопуло и поместить там двух агентов, Бурле и Гарниляра, которые получили приказание схватить этого греческого проходимца, как только он вернется. Четыре или пять дней Бурле и его товарищ отчаянно скучали и проводили время в бесконечных партиях в пикет. Наконец в одно прекрасное утро дверь открылась, и на пороге появился маленький и тщедушный на вид молодой человек в дорожном костюме. — Как! — воскликнул он. — У меня посторонние люди! Но это воры! — Воры… — повторил Бурле по натуре большой шутник, — очень возможно, что один, действительно, вор. — Убирайтесь вон из моей комнаты. — Да-да, конечно, мы уйдем, но уйдем все вместе. В эту минуту Рафтопуло (так как это был он) побледнел и сказал: — Но что вам от меня нужно? — Ну, довольно шуток, — сказал Гарниляр, — мы полицейские агенты, и начальник сыскной полиции желает с вами говорить. — Говорить со мной, но зачем? — воскликнул Рафтопуло, с испугом заметивший, что один из агентов становится между ним и дверью. — Я не знаю точно, — по-прежнему шутливым тоном продолжал Бурле, — но слышал какой-то разговор о медалях. Очень может быть, милейший, что вы совершили геройский подвиг и начальник полиции хочет собственноручно наградить вас медалью. В конце концов агенты приступили к делу и заставили Рафтопуло опорожнить карманы, в которых оказалось несколько очень редких монет с изображением вестфальского короля Жерома Наполеона и со следующей надписью: «Heronimus Napoleon Koenig von Westphalen, 20 frank». Эти монеты были отчеканены на парижском монетном дворе по приказанию Наполеона III при вступлении его на престол в 1852 году, в память дяди, которого он очень любил. Они были выпущены в весьма ограниченном количестве и предназначались только для членов императорской семьи и для некоторых высших чиновников. Антикварии на улице Лувуа имели полную коллекцию этих монет, и, незадолго до открытия Росиньоля, один букмекер на скачках получил такую точно монету от какого-то неизвестного субъекта. Помимо всех других улик, уже одно то обстоятельство, что в кармане Рафтопуло были найдены монеты с изображением Жерома Наполеона, вполне подтверждало его виновность. Очевидно, еще до отъезда в Италию, чтобы достать денег на дорогу, он уже начал сбывать на вес золота исторические монеты. Впоследствии оказалось, что это он подсунул букмекеру на отейльских скачках эту монету, кстати сказать, очень похожую на луидор. Рафтопуло привели ко мне в сыскное отделение, и, прежде чем начать его допрашивать, я был уже уверен в его виновности, и эта уверенность еще более утвердилась, когда молодой грек начал отвечать на мои вопросы. Никогда еще ни один вор не отпирался с таким глупым и ребяческим упрямством вопреки всякой очевидности и логике. Когда я спросил его, откуда он достал медали и старинные монеты, найденные у него, он ответил: — Я купил их на моей родине в Афинах и Патрасе. Он не ограничился кражей монет и медалей, но захватил все, что попалось под руку, и, между прочим, золотые часы господина Фенардена, номер которых мне сообщил потерпевший. — А эти часы? — спросил я, осторожно вынимая их из кармана его жилета. — Где вы их купили? — Также в Афинах, — невозмутимо ответил он. В его кармане был еще алмаз, которым он вырезал оконное стекло в квартире антикваров. Кажется, более бессмысленных ответов, к которым прибегают иногда даже очень интеллигентные люди, раз начавшие лгать и увертываться перед правосудием, я приведу здесь удивительное объяснение, данное мне Рафтопуло. — Еще в Греции, — сказал он, — я случайно разбил окно и захотел сам его вставить. Я купил стекло и взял у стекольщика алмазный резец, к сожалению, через несколько дней я должен был уехать и по забывчивости увез с собой алмаз. Это была детская выдумка, как, впрочем, и вся остальная система защиты Рафтопуло была в том же духе. В его комнате было найдено несколько бумажных ярлычков с обозначением ценности и происхождении медали. Все эти надписи были сделаны рукой господина Ролина. Очевидно, Рафтопуло нечаянно захватил их с медалями и, не находя никакого оправдания, воскликнул: — Полиция сама подбросила эти надписи, чтобы погубить меня. Признаюсь, этот несчастный произвел на меня впечатление ненормального. Не только в его ответах, но и во всех его поступках была какая-то странная непоследовательность. Он происходил из хорошей семьи и получил солидное образование, говорили даже, что он доктор прав, не знаю, насколько это справедливо, но достоверно одно: что для столь образованного человека, к тому же избравшего своей специальностью кражу медалей, он обнаружил, как читатель увидит ниже, поразительное невежество в нумизматике и полное незнание цен на старинные монеты. Например, я отыскал одного менялу в Пале-Рояль, которому он продал на вес золота несколько редких и очень дорогих монет. Вскоре я узнал еще более курьезную подробность. Однажды ко мне заехал греческий вице-консул господин Манулопуло и сообщил, что Рафтопуло — рецидивист, ограбивший некогда афинский музей. Действительно, между медалями, наполнившими его карманы, были найдены некоторые экземпляры, не принадлежавшие к коллекциям антикваров в улице Лувуа. Но странное дело, Рафтопуло, пробравшийся в одну прекрасную ночь в афинский музей совершенно таким же способом, как к антиквариям в Париже, забрал все, что попало под руку, с непониманием круглого невежды. Он взял только репродукции с древних медалей, в сущности, не имеющие никакой ценности. В то время распространился слух, подхваченный газетами, будто Рафтопуло украл репродукции медалей только потому, что директор музея и его помощники уже давным-давно взяли все оригиналы для своих частных коллекций. Эта легенда, как и многие другие, была возмутительной сплетней. Во время последней моей поездки в Афины я имел случай блистательно в этом убедиться. Я виделся с господином Свануросом, нынешним директором музея, который был помощником директора в то время, когда Рафтопуло ограбил музей. Положение директора было довольно затруднительно, он чувствовал, что над ним тяготеют смутные подозрения, так как клевета всегда оставляет некоторую тень. Вот почему он был чрезвычайно мне благодарен за арест Рафтопуло, потому что только тогда общественное мнение узнало истину. Господин Сванурос дал мне полное опровержение злостной клеветы, показав знаменитые оригиналы медалей, запертые в специальных витринах с целью оградить их от возможных покушений со стороны посетителей музея. Всего курьезнее то, что Рафтопуло, пробравшийся ночью в музей, имел одинаково в своем распоряжении как витрины с оригиналами, так и с репродукциями. И он пренебрег единственными в мире экземплярами медалей, с изображением Птолемея IV, и взял вульгарные репродукции. Быть может, присяжные также поняли невменяемость этого нумизмата-клептомана, который не умел отличить ценной медали от репродукции, и он был осужден только на пять лет тюремного заключения. За кражу со взломом это было минимальное наказание. Кстати, это было единственное дело, доставившее агентам сыскной полиции неожиданную награду. Господа Фенарден и Ролин прислали двадцать тысяч франков в знак благодарности за труды агентов и просили разделить между ними эти деньги. Кроме того, префектом полиции было разрешено начальнику сыскного отделения, его секретарям и комиссару полиции принять от признательных антиквариев прекрасные булавки с древними монетами.