Кстати сказать, он и одного дня не был болен и вскоре затем вновь предстал на суд, где был вторично осужден на пожизненную каторгу. Кажется, это единственный случай, когда в течение одной сессии на одного и того же человека обрушилось два приговора на пожизненную каторгу. Гризон также не убежал с каторги. Замечательно, что большинство преступников, наделавших много шума и стяжавших громкую славу своими похождениями, становятся самыми заурядными каторжниками, и ни одному из тех, которые приехали в Каэнцу с легендарным прошлым, не удалось оттуда бежать. Я присутствовал еще при другом столь же бурном аресте, и бандит, которого задержали мои агенты и я, был такой же смелый и опасный молодец, как и Гризон. После тщательно наведенных моими агентами справок, я узнал, что некий Годар и его шайка опасных грабителей, недавно обокравших один ювелирный магазин в Сент-Антуанском предместье, скрывается в маленьком отеле на улице Траверсьер. Я лично знал, что пять или шесть негодяев, сообщники Годара, живущие вместе с ним, спят не иначе как имея под рукой заряженный револьвер или нож. Вот почему, ввиду возможной кровавой битвы, я принял все предосторожности. На рассвете, в пятом часу утра, я прибыл с достаточным числом вооруженных агентов, причем мы вышли из экипажей, не доезжая до указанного дома, чтобы шумом не привлечь внимания бандитов. На улице я оставил агента Жироде и еще нескольких его товарищей со строгим приказанием, в случае если преступники будут вынуждены взяться за оружие, то чтобы они стреляли не иначе как в воздух. Потом, вместе с Росиньолем и остальным отрядом агентов, я вошел в отель и постучал в дверь комнаты, в которой находились Годар и его товарищи. — Именем закона откройте! — крикнул я изо всех сил. Так как в ответе мы услышали только проклятие, агенты выбили дверь, но, к счастью, не особенно быстро, потому что первый залп револьверных выстрелов в нас не попал. Все первые пули Годара и его товарищей впились в деревянную доску двери. Наконец, дверь поддалась нашим усилиям, и мы вошли. И вот, разбойники, за минуту перед тем хорохорившиеся, вдруг побросали оружие и сдались. Только Годар выскочил из окна и каким-то чудом ухватился за водосточную трубу, по которой стал взбираться на крышу. В эту минуту Жироде и его товарищи, увидя человека, взбиравшегося на крышу, вспомнили о моем приказании стрелять в воздух… И Годар получил две пули в мягкие задние части! Однако это, по-видимому, не особенно его стесняло, потому что на все приглашения сдаться он отвечал шаловливонахальным жестом парижского гимена. Тогда Росиньоль, с отвагой бывшего зуава, идущего на приступ, взобрался на крышу и бросился на бандита, который, заметив открытое слуховое окно, вскочил на чердак. Там между ними завязалась отчаянная борьба, но Росиньоль был ловок и силен, и, когда мы подоспели к нему на помощь, Годар был уже связан и лишен возможности сопротивляться. Между тем шум выстрелов привлек внимание толпы рабочих, которые, по обыкновению, в эти ранние часы отправляются на свой дневной труд. Одна группа остановилась перед домом, в котором происходила баталия, и очень скоро приняла враждебное настроение. Из уст в уста передавался слух, «что полиция бьет бедных людей». Как всегда бывает в подобных случаях, в несколько секунд сложилась целая легенда, говорили, что люди, в которых стреляли агенты, были безобидные политические преступники. И вот, когда я появился на пороге дома, был встречен грозными криками: — Долой полицию! Я тотчас же направился к наиболее враждебно настроенной группе и воскликнул: — Прекрасно! Поздравляю!.. С каких это пор Сент-Ан — туанское предместье принимает сторону воров и убийц? Неужели вы не знали, что люди, которых мы задержали, ограбили на днях ювелирный магазин в вашем квартале? Вы не знали также, что эти люди стреляли в нас? Толпа заволновалась. Послышался одобрительный шепот. В то же время я сунул в руку двум или трем оборванцам несколько мелких монет с приказанием сбегать за нашими экипажами. В тот день я понял, как впечатлительна толпа и как изменчиво ее настроение. — Ведь, пожалуй, он прав! — слышалось в толпе. — Да здравствует полиция! — кричали со всех сторон. В эту минуту показался Росиньоль, сопровождавший своего пленника. Росиньоль пользовался большой популярностью в этом квартале. Его манеры и выходки парижского гавроша сделались даже знаменитыми. Когда он шел с окровавленными руками, в толпе пробежал ропот гнева и негодования: — Ах, бедненький господин Росиньоль! — Смерть разбойнику! — На гильотину убийцу! Во имя справедливости я должен добавить, что кровь, которую видели на руках Росиньоля, была в действительности кровью Годара. В общем, мне все-таки гораздо чаще приходилось защищать моих пленников от поползновений толпы к расправе судом Линча, чем обуздывать ее предубеждения против полиции. — Друзья мои, прошу вас не трогать их, — говорил я, — эти люди арестованы, они должны быть неприкосновенны… Наскоро разместив пленников и агентов в фиакры, я отправил всех в ближайший полицейский пост на бульваре Домениль, где снял с них первый допрос. Я до сих пор еще помню первые слова, сказанные мне Годаром: — Грязная тварь! Счастье твое, что я думал о моей матери! Я два раза целился в тебя, прежде чем бросить револьвер. Но я не захотел пойти на гильотину, потому что это слишком огорчило бы ее… Несмотря на это, более чем оригинальное, предисловие, скоро мне пришлось позаботиться о том, который чуть было не сделался моим убийцей… Как ни был тверд и вынослив Годар, но он вдруг пошатнулся, охваченный невыразимыми муками. Раны причиняли ему слишком сильные страдания. Я немедленно отправил его в госпиталь и послал агента за нашим врачом, который оказал первую медицинскую помощь. Годар казался сильно удивленным, что мы не прикончили его, и ничто не может лучше охарактеризовать странных понятий, сложившихся у этих несчастных о полиции, чем его слова. — Как, — сказал он мне с искренним удивлением, — и вы люди! Бедняга, должно быть, заметил то чувство глубокой жалости, с которым полицейские относятся к арестованным, для них это уже не опасные злодеи, а побежденные и несчастные. Годар получил две раны, одну пулю можно было извлечь тотчас же, и эта рана не представляла опасности, но, к несчастью, другая пуля проникла в мочевой пузырь. Раны этого рода часто бывают смертельными, но такие здоровяки, как Годар, очень выносливы, его крепкий организм победил недуг, и Годар, совершенно выздоровевший, мог явиться в окружной суд, где был приговорен только к двенадцатилетней ссылке на каторжные работы. В сущности, по закону он заслуживал смертной казни, так как стрелял в агентов при исполнении ими служебной обязанности. Но я находил, что две пули, полученные им, — вполне достаточное наказание, и высказал председателю, что мои агенты слишком быстро выломали дверь и ничто не доказывает, что Годар и его товарищи слышали традиционную фразу: «Именем закона, откройте!» Среди массы других воспоминаний я выбрал эти два эпизода, чтобы доказать, что героические времена не совсем еще миновали для полиции и что полицейские подвергаются еще и теперь некоторой опасности. Впрочем, в действительности эта опасность значительно меньше, чем могла бы быть. Дело в том, что за редкими исключениями мошенники обнаруживают удивительную трусость. Страх совершенно парализует их, как только они увидят перед собой представителя власти. Гризон и Годар были исключениями, а их товарищи почти тотчас же сдавались, оказав лишь для виду слабое сопротивление. Глава 14 Нумизматик В марте 1888 года я узнал, что известные антикварии господа Ролин и Фенарден на улице Лувуа были ограблены ночью довольно странным образом. По всей вероятности, злоумышленники пробрались в дом с вечера и спрятались в маленьком темном чуланчике под лестницей. С наступлением ночи они вышли, поднялись по лестнице до площадки первого этажа, где выбили окно и пробрались в квартиру антиквариев. Они похитили приблизительно на 500 000 франков медалей и древних золотых и серебряных монет. Это была замечательная коллекция, здесь были редчайшие римские и греческие монеты, целая серия византийских медалей и, наконец, наиболее дорогие экземпляры старинных французских монет. Я старался отыскать хоть какую-нибудь безделицу, оставленную вором и позволяющую попасть на его след, и нашел нечто неудобовыразимое и вовсе недостаточное для того, чтобы определить его личность. Газеты не преминули вышутить эту находку, и я помню, что даже такая серьезная газета, как «Солей», не постеснялась напечатать следующие строки, которые я нахожу в моих заметках: «Вот здесь-то обнаружился нюх агента. По всей вероятности, полицейский вспомнил историю одного раба, которого обвиняли в краже фиг, но тот упорно отрицал, полагая, что иначе, как вскрыть ему желудок, нельзя узнать его проступка, но его заставили пополоскать рот, и так как в воде оказались зернышки фиг, то вина его обнаружилась. Агент храбро рассмотрел находку и убедился, что вор ел много чечевицы. На этом основании начались розыски того, кто в доме употреблял этот овощ, некогда сгубивший библейского первенца. Скоро было доказано, что один, только один жилец в доме три дня питался этим блюдом… Виновность его не подлежала сомнению, и был дан приказ арестовать его». Бесполезно говорить, что во всем этом не было ни единого слова правды. Своеобразная визитная карточка, оставленная вором, не была подвергнута анализу, и полиция не арестовала никого из жильцов дома. Но, как водится в таких случаях, прежде всего подозрение пало на служащих у антикваров и на лиц, посещавших их. Когда не имеется никаких других следов, судебное следствие всегда начинается в этом направлении. Мы ничего не нашли, и пришлось направить поиски в другую сторону. Как-то раз один из потерпевших антикваров зашел ко мне и сказал: