Надеюсь, что мне не придется больше подписываться под вашими протоколами, которые так пахнут плесенью. В надежде никогда не встретиться с вами при исполнении ваших служебных обязанностей, прошу принять уверения в моей неизменной преданности. Жаноль де Вальнез де Жолли, граф де Мерсан, он же Родерер, виконт де Жоншери, предводитель шайки „черных фраков“». Конечно, сыскной полиции было поручено разыскать беглеца, но в этих розысках ей не так везло, как при розысках Менегана, и Жаноль де Вальнез подал о себе весть только год спустя, прислав в редакцию газеты «Фигаро» кожаный футляр из-под шляпы, заключающий несколько старых монет, портсигар и кусочки золота от сломанных оправ. Под этим хламом была найдена записка следующего содержания: «Просят передать эти вещи их бывшим владельцам: графине В., улица…, графу F., бульвар…, виконту Z., улица…» и др. Действительно, у всех этих лиц были совершены кражи. Розыски анонимного автора записки привели лишь к заочному осуждению одного мелкого мошенника только на том основании, что в его прошлом имелись аналогичные поступки. Но впоследствии, когда ему пришлось искупать заочный приговор, выяснилось, что в то время, когда были совершены все эти кражи, он находился в Австрии и был арестован за другие преступления. Спустя несколько недель господин Маньяр, издатель «Фигаро», получил письмо, написанное тем же почерком и заключающее духовное завещание, похищенное у графини Р. Впрочем, кроме этого завещания у нее было похищено драгоценностей на 50 000 франков. Вот это странное послание: «Господин редактор! Месяц тому назад вы были так предупредительны, что передали законным владельцам вещи, находившиеся в достопамятной картонке и врученные вам одним почтенным овернцем. Теперь я опять прибегаю к вашему содействию и покорнейше прошу передать графине Р. мой нижайший поклон и это духовное завещание. Шайка „черных фраков" будет существовать вечно, так как среда, в которой вращаются ее участники, недоступна для грубых вульгарных полицейских сыщиков, которые вербуются из низшего класса общества и могут задерживать только тех, кто глупее или трусливее их. Если эти факты интересуют вас, я с удовольствием уведомлю вас о других моих приключениях». Хотя письмо это не было подписано, я без труда угадал, кто его автор. Слова «шайка „черных фраков"» тотчас же напомнили мне беглеца Жаноля. Я сличил почерк этого письма с тем, которым было написано письмо Донферу. Оказалось, что эти письма написаны одной и той же рукой. Итак, Жаноль был виновником всех тех краж, которыми он так необдуманно хвастал в корреспонденциях к издателю «Фигаро». Однако нужна была дьявольская ловкость, чтобы отыскать Жаноля. Напрасно мои агенты рыскали по всему Парижу, они нигде не могли его найти. На это была вполне уважительная причина, потому что в то время Жаноль, подобно Альмейеру, благодушенствовал на нормандском берегу в обществе одной хорошенькой женщины, которую обворожил своими аристократическими манерами и титулом граф де Марсан. Эта несчастная дамочка ни за что не поверила бы, что щедрый влюбленный, который дарил ей такие роскошные драгоценности, украл их у графини Р. Одиссея Жаноля в Трувиле и в Канне могла бы дать неисчерпаемый материал для современных водевилистов, если бы они пожелали взять труд заняться немножко ее изучением. Этот авантюрист так же, как и Альмейер, раздавал щедрые подачки «на чаек» во всех городах, которые он посещал, но мнимый вельможа в один прекрасный день самым глупейшим образом попался на кровле одного дома в Канне. В нем было очень много общего с его достойным предком Картушем. Этот светский элегантный мошенник, возвращавший через «Фигаро» маркизам и герцогиням фамильные завещания, умел карабкаться по крышам, как истый акробат. Жаноль был преисполнен доброжелательства к Сен-Жерменскому предместью. Когда он оперировал в аристократических домах, он брал только деньги и возвращал фамильные бумаги. Картуш питал такие же почтительные чувства к привилегированному классу. Однажды, ограбив кардинала, он жестоко наказал одного из участников шайки, дерзнувшего заподозрить, что молоденький секретарь кардинала — девица, переодетая в рясу. «Вот тебе наука, чтобы ты не забывал относиться с уважением к нашему высокочтимому духовенству», — сказал он, награждая здоровенным подзатыльником неосторожного товарища. Жаноль принадлежал к той же школе воров, и если он не выказывал по отношению к епископам такого же уважения, как Картуш, то только потому, что ему ни разу не представилось случая ограбить кого-нибудь из особ клерикального мира. Однако вот каким образом нам удалось его задержать. В августе 1888 года одна очень богатая обитательница Канн, возвратясь к себе, увидела какого-то субъекта с отмычкой в руках. Госпожа Ж. подняла тревогу, злоумышленник убежал, полицейские агенты бросились за ним в погоню и после долгих поисков заметили беглеца, спрятавшегося за трубой соседнего дома. Тогда вытребовали пожарную команду с насосами и в течение нескольких часов продолжалась чисто эпическая облава на кровлях мирного городка Канн. Жаноль, так как это был он, бегал по карнизам с ловкостью белки, перепрыгивал с крыши на крышу, с искусством, которому позавидовал бы любой акробат, и во время этих гимнастических упражнений рассеивал по крышам свою знаменитую отмычку, связку поддельных ключей, маленькие ножницы, револьвер и открытый нож… Отсюда следует, что между светским вором и вором-убийцей нет большой разницы. Часто все зависит только от случая и от настроения злоумышленника. Если бы Жаноль вместо того, чтобы затратить столько энергии на свою фантастическую прогулку по крышам, встретил бы агентов и жандармов в доме ограбленной дамы, то весьма вероятно, что он не выбросил бы нож и револьвер в окно, а, наверное, воспользовался бы ими. Вот таким-то образом воры становятся убийцами, и этот переход совершается с удивительной легкостью. Наконец, Жаноль, перепрыгивая с одной крыши на другую, оступился и упал на мостовую с высоты двенадцати метров. Честный человек от такого падения расшибся бы насмерть, Жаноля же нашли немножко ошеломленным и даже не контуженным. Пюмещенный в каннскую тюрьму, Жаноль очень скоро оправился от этого сильного потрясения, и когда предстал на допросе перед прокурором республики, то назвался Жоли и заявил, что сделался жертвой возмутительнейшей юридической ошибки: — Я зашел к госпоже Ж. только для того, чтобы спросить, не отдаст ли она внаем своей квартиры, а она подняла тревогу и закричала: «Воры! Воры!» — я испугался и убежал на крышу. Таково было объяснение, данное этим беззастенчивым мошенником. — Извините, — заметил прокурор, — таким способом может убежать только человек, у которого нечиста совесть. — О, — непринужденно возразил наш герой, — неужели судьи не знают известной народной поговорки: «Когда вас обвинят в похищении башни с собора Нотр-Дам, то самое лучшее — поскорей убежать». Жаноль с удивительной настойчивостью утверждал, что все предметы, рассеянные им на крышах, не принадлежали ему. В его чемодане было найдено метрическое свидетельство на имя Жоли, но когда местные газеты заговорили о его сенсационном аресте, нашелся некий Жоли из Лезие, который уведомил суд, что воры, ограбившие его дом, унесли не только деньги и драгоценности, но и метрическое свидетельство. Тогда мошенник имел неосторожность заявить, что настоящее его имя — граф Родольф де Марсан, а так как в каннский суд поступило множество жалоб на некоего субъекта, называвшего себя графом де Марсан, то таким образом удалось открыть бесчисленные кражи и дерзкие взломы, совершенные Жанолем во всех отелях южного побережья. Но узник, томившийся на соломе каннской темницы, не был вульгарным мошенником, покорно склоняющимся перед судьбой и принимающим то, что ей заблагорассудится послать. Тот, кто рискнул на отважный побег по кровельным карнизам, должен был вторично попытать счастье. Необходимо заметить, что каннская тюрьма находится под солидной охраной, а следователи, ввиду гимнастических способностей узника, решились сами приезжать в тюрьму и допрашивать его в его же камере, вот почему Жаноль стал придумывать новое средство. Среди сторожей, поочередно дежуривших в его отделении, был один очень честный человек, имевший простоватый, почти глупый вид. Жаноль сосредоточил на нем все свои упования. — Вот человек, которого нетрудно будет подкупить… — думал он. Тогда он начал с ним заговаривать и в один прекрасный день спросил, не хочет ли он получить большую сумму денег за то, чтобы помочь его побегу. В обществе почти не знают, как много профессиональной честности, прямоты и преданности долгу у этих скромных слуг родины, простых тюремных сторожей, которые в провинции получают от восьмисот до девятисот франков в год и которых никакие денежные посулы не могут соблазнить. Теперь так много говорят о современной продажности, что, мне кажется, не мешает отметить профессиональную честность этих скромных тружеников. Итак, сторож с негодованием отверг предложение Жаноля и поспешил предупредить следователя и тюремного надзирателя. Последние сочли необходимым воспользоваться случаем, чтобы узнать о личности узника, а также его сообщников. Сторожу были даны особые инструкции. На следующее утро Жаноль был в восторге, когда увидел, что тюремный сторож приветливо ему улыбается и, точно совершенно забыв о вчерашнем рассказе, осведомляется об его здоровье и спрашивает, нет ли у него друзей, которые захотели бы о нем позаботиться. Жаноль уже сообразил, что выиграл партию. — О, да, — сказал он, — кстати, вот письмо, которое я написал к господину Т., одному старьевщику в Париже. Я прошу его передать вам три тысячи франков. Это все, что я имею в настоящее время. — Хорошо, сударь, — сказал сторож, — я отправлю это письмо на почту, а потом мы увидим… Понятно, он отнес письмо к своему начальнику, а тот передал его судебному следователю, что привело просто-напросто к аресту старьевщика. Газеты заговорили обо всем этом, я прочел подробности ареста и попытки бегства неизвестного узника, и мне было вовсе не трудно узнать старого знакомца. — Ба! Это мой Жаноль! — тотчас же решил я. Я отправился в Канн, и когда тюремный надзиратель показал мне письмо заключенного к парижскому старьевщику, я сразу узнал знакомый почерк, которым были написаны дерзкое письмо беглеца Жаноля к своему судебному следователю, а также послания к редактору «Фигаро». — Полно, не отрицайте, вы Жаноль, — сказал я мнимому графу де Марсан, — и вот доказательство: вы подписались в письме к Донферу — «Жаноль, граф де Марсан и пр.»… — Я решительно не понимаю, что вы хотите сказать, — очень спокойно возразил заключенный, — я в жизнь свою никого не обокрал… Однако этот апломб нисколько не поколебал моей уверенности. Со всеми предосторожностями, приличными случаю, я повез узника в Париж. Дорогой Жаноль вел себя почти нахально, он все время подсмеивался надо мной и говорил: — Ах, господин начальник полиции, вы попали пальцем в небо, я вовсе не Жаноль. — Полно, милейший, — возражал я, — к чему вам послужат все эти отпирательства? Ведь вы отлично знаете, что, по приезде в Париж, вам не миновать антропометрического отделения. Но Жаноль продолжал улыбаться и пожимать плечами. — Мне совершенно безразлично, так как раньше я никогда не был арестован! Потом он продолжал тоном светского человека, который очень рад, что нашел тему для разговора: — В самом деле, какое удивительное изобретение — антропометрическое измерение. Несколько дней тому назад я читал в какой-то газете, в «Тан» или в «Фигаро», не помню хорошенько, превосходную статью о господине Бертильоне. Бесспорно, это замечательный человек, который оказывает незаменимые услуги обществу и правосудию. Можно только недоумевать, как люди интеллигентные, вроде этого Жаноля, осмеливаются так нагло отпираться вплоть до последней минуты, отлично зная, что их ложь будет изобличена. Впрочем, я, кажется, уже указывал на эту живучесть надежды в сердцах обвиняемых. — Что делать, господин Горон, — говорил мне Гатин, которого я арестовал в Анжере, — всегда надеешься, что как-нибудь удастся вывернуться. Да, все мошенники, воры и убийцы надеются до последней минуты на наивность полиции, судей, а также на помощь случая. — Это правда, господин Горон, — говорил мне впоследствии Жанон, когда я напомнил ему ту маленькую комедию, которую он разыгрывал в поезде железной дороги, — всегда можно надеяться на какое-нибудь неожиданное событие, которое изменит положение вещей; например, поезд может сойти с рельсов… Случится какая-нибудь катастрофа, наконец, светопреставление… Впрочем, весь апломб Жаноля совершенно исчез на лестнице, ведущей в антропометрическое отделение… — Право, не стоит измерять меня вторично, — сказал он, — признаюсь — это я! Сколько раз мне приходилось видеть, как самые смелые мошенники робели на этой винтовой лестнице в башню Пуантю. Почему же они сдавались, именно здесь, не дождавшись, пока антропометрия разобьет их уверения? Это очень просто. Вопрос самолюбия. Они не хотят доставить торжества полиции, не хотят, чтобы господин Бертильон победоносно изобличил их, представить предательские измерения. Однако Жаноля вторично измерили и вторично сняли его фотографию. Измерения и фотография были признаны во всех отношениях соответствующими снятым с некоего Жаноля, бежавшего в 1887 году. Само собой разумеется, столь важный пленник был подвергнут исключительно строгому надзору. При нем постоянно находились четыре агента, приставленные к его особе и сопровождавшие его в сыскное отделение, где я лично снимал с него допросы, нуждаясь в точном восстановлении всех деталей фантастических похождений этого мошенника.