Подделыватель вынул револьвер, спрятанный в кармане пальто, и выстрелил прямо в сердце так быстро и ловко, что никто даже не заметил его жеста. Так как он сам совершил над собой суд и расправу, я не желаю называть его имени ради оставшейся после него семьи. Скажу только, что M. был самым замечательным специалистом по подделке ценных бумаг. Когда я приехал сделать в его квартире обыск, то нашел там столь полную коллекцию всевозможных акций и облигаций, что судебному следователю господину Эспино потребовалось более месяца, чтобы все их возвратить законным владельцам. Мы нашли, между прочим, объяснение того факта, что все потерпевшие давали нам совершенно различные описания примет мошенника. М. имел такой гардероб, которому позавидовал бы самый лучший актер. Мы увидели разложенные на столиках в строжайшем порядке бороды, парики, лорнеты, очки… вплоть до искусственных горбов… В то же время на стенах были развешаны полные ассортименты костюмов, которые позволяли ему разыгрывать все роли, начиная от джентльмена, кончая простым рабочим. Глава 10 Различные способы воровства Во время моих розысков шайки Катюсса мне пришлось ознакомиться со всеми известными современными способами мошенничества. Никогда еще юридический процесс не представлял столь богатого материала для изучения различных приемов присвоения чужой собственности. Перед моими глазами протянулась длинная галерея всевозможных нравственных уродств, начиная от интернациональных банкирских контор, оперирующих крадеными бумагами, кончая жалкими шантажистами, которые эксплуатируют противоестественные страсти некоторых презренных старикашек. Из этой последней категории я задержал одного субъекта, известного в своем кругу под прозвищем Леблан. Его специальность состояла в том, что он выдавал себя за агента-блюстителя нравов. Он знал тех негодяев, которые по вечерам бродят на Елисейских полях или по бульварам, — всех этих падших созданий мужского пола, из которых комплектуются кадры самых опасных бандитов. Леблан терпеливо их выслеживал, и, как только замечал, что какой-нибудь из них завязывал разговор со старым, хорошо одетым господином, он тотчас же точно из-под земли вырастал и, назвавшись «агентом-блюстителем нравов», делал вид, что хочет арестовать их. Только за более или менее значительную сумму, которую ему всегда охотно давали во избежание скандала, соглашался их отпустить. Среди участников шайки Катюсса я встречал вульгарных взламывателей замков, карманников и, наконец, специалистов системы американских краж. Этот способ воровства, о котором так много говорилось в газетах, все-таки удается. К сожалению, на это есть уважительная причина, дело в том, что мошенники, применяющие американский способ воровства, действуют главным образом на бесчестные инстинкты толпы. В таких случаях обманутый нисколько не честнее обманщика. Среди документов, иногда очень интересных, которые мне присылали заключенные, есть одно письмо, представляющее любопытное объяснение американской системы воровства. Это послание я получил из центральной тюрьмы от одного заключенного, когда-то мною же арестованного. Тем не менее он все-таки был мне признателен за некоторые снисхождения, которые ему оказывали по моему распоряжению. Я почти целиком привожу эту странную исповедь, нагляднее всего характеризующую факт: «Американская система. Участников должно быть, по крайней мере, двое, и вот мы отправляемся оперировать на вокзалы Сент-Лазар или Северной железной дороги. Один из нас одевается чисто, но не роскошно, между тем как наряд другого должен быть чрезвычайно изыскан, с отпечатком немецкого или английского покроя. Предположим, например, что я изображаю субъекта скромно, но прилично одетого. Я вхожу на станцию и направляюсь в сторону кассы, где выдают билеты на дальние расстояния. Делая вид, что внимательно читаю расписание поездов, вывешенное на стенах, тем временем зорко разглядываю «головы» тех, которые подходят брать билеты. Как только я замечаю подходящую добычу — субъекта, имеющего простоватый вид, — начинаю прислушиваться, куда он берет билет, потом, справившись по путеводителю о часе отхода поезда, на котором он должен ехать, тотчас же приступаю к делу, то есть завожу с ним разговор. Я очень любезно спрашиваю его: — Милостивый государь, не будете ли вы так любезны сказать мне, в котором часу отходит поезд в X., — само собой разумеется, X. то место, куда он взял билет. В большинстве случаев он отвечает мне таким же любезным тоном, и разговор завязывается. Я вынимаю часы и говорю: — Ах, какая досада — оставаться в этой скучной станционной зале еще целых полчаса, не пойти ли нам чего-нибудь выпить? Если субъект соглашается, значит — клюнуло. Тем временем как мы направляемся в первое попавшееся кафе, я пользуюсь благоприятным моментом, чтобы шепнуть моему спутнику несколько лестных комплиментов. — Как я рад, что попал на такого попутчика, как вы! Если бы вы знали, как неприятно ехать с людьми, которые всю дорогу не разинут рта… Но здесь выступает на сцену мой товарищ, изящный костюм которого должен иметь английский или немецкий покрой, смотря по тому, на каком языке он говорит, — предположим, на английском. Само собой разумеется, он все время не терял меня из виду, в ту минуту, когда мы, то есть мой спутник и я, направляемся в кафе, навстречу нам неожиданно появляется какой-то иностранец, который обращается к нам на ломаном французском языке с сильным английским акцентом: — Может вы показать мне монументы?.. Вы знает город? Я заплатит! Я с самым беззаботным видом обращаюсь к моему спутнику и говорю: — Что это за чучело? Я не понял ни слова, что он говорил. — Разве вы не видите, что это иностранец, должно быть, англичанин, — серьезнейшим тоном отвечает он. Тогда мнимый англичанин в свою очередь замечает: — Yes, English, yes, sir… Я предложил прохладительное… я хорошо заплатит… если вы покажет монументы… я даст банкнот, если я будет доволен… В то же время мой сообщник вынимает из кармана толстый бумажник, откуда виднеются иностранные деньги, которые всякий профан, наверное, видел на окнах меняльных лавок. При этом я замечаю, что глазки моего спутника начинают загораться алчностью, как только он увидел эти денежные знаки. — Что за чудаки эти англичане, шепчу я ему на ухо тем временем, как мы уже втроем направлялись в кафе, — не зная нас, он вынимает и показывает свой бумажник, признайтесь, что это большая неосторожность, если бы мы были недобросовестными людьми, то могли бы завладеть его бумажником… Но англичанин обращается к нам еще с одной просьбой: — Вы знаете хороший куафер для меня? Я тихонько шепчу на ухо спутнику: — Отведите его к какому-нибудь модному парикмахеру. Англичанин тотчас же возражает: — Вы честный мальчик, я оставил вам свой чемодан… потом я даст награду… Натурально, мой спутник поддается на эту уловку и ведет англичанина к парикмахеру, тем временем как я остаюсь у дверей кафе сторожить его чемодан. Вся ловкость и искусство моего компаньона заключаются в том, чтобы задержать простака как можно дольше у парикмахера и чтобы он опоздал на поезд. Когда англичанин хорошо острижен, выбрит и опрыскан духами, они возвращаются в кафе, где я их ожидаю. Здесь он величественно вынимает из портфеля стофранковый билет, чтобы расплатиться, дает слуге двадцать су на чай и вручает мне луидор за то, что я стерег его вещи. Тогда я как бы машинально вынимаю часы. — Ах, боже мой! Мы пропустили поезд, впрочем, не беда… Ведь мы заработали двадцать франков, на долю каждого приходится по десяти. Я тотчас же расплачиваюсь и отдаю новому приятелю монету в десять франков, это неожиданное приключение начинает его интересовать. Он входит во вкус. Англичанин, делая вид, что не понимает ничего из нашего разговора, просит, чтобы мы везли его осматривать Париж, и обещает щедро нас вознаградить, а главное, принимать все расходы на свой счет. Потом он подходит к кассе, чтобы выбрать сигары, я пользуюсь моментом, чтобы шепнуть на ухо соседу: — Не находите ли вы, что нам удивительно везет? Этот англичанин дал 20 франков только за то, что я постерег его чемодан, и, наверное, даст несравненно больше, когда мы повезем его осматривать Париж. Ведь мы разделим по-братски все, что он даст, не правда ли? Ручаюсь, что из ста человек девяносто в таких случаях протянут руку и скажут: „Согласен“. В нашей жертве пробуждается инстинкт наживы, и он становится столь же бесчестным, как и мы. Мы втроем выходим из кафе, и, по просьбе англичанина, я веду его в приличный ресторан, где мы занимаем отдельный кабинет. Само собой разумеется, мы спрашиваем роскошный завтрак, за десертом англичанин рассказывает нам, что однажды по приезде в Гамбург или Антверпен он был обкраден. Поручив какому-то субъекту отнести вещи в отель, он уже не видел больше ни своего багажа, ни этого человека. Тогда я наклоняюсь к нашей будущей жертве и шепчу ей на ухо: — Право, эти англичане очень наивны. Мы пьем кофе из крошечных чашечек-наперстков, и, разумеется, я усердно подливаю ликеры в рюмку одураченного субъекта, который, прозевав поезд, начинает предвкушать удовольствие веселых экскурсий по Парижу. В ту минуту, когда мы собираемся покинуть ресторан, англичанин спрашивает, хорошо ли я знаю моего спутника, честный ли это малый и можно ли ему поручить доставку чемодана в гостиницу, в которой англичанин намерен остановиться; потом, под предлогом разговора с кассиршей или метрдотелем, он оставляет нас на несколько минут. — Право, эти англичане удивительные чудаки, — говорю я новому товарищу, — он уже забыл об уроке, полученном в Антверпене. Гм, гм!.. Если бы мы захотели, то могли бы сыграть с ним забавную шутку… Как вы думаете?.. Это, так сказать, психологический момент. Судя по ответу субъекта, я тотчас же узнаю, имею ли дело с честным человеком или с бонвиваном, обладающим очень покладистой совестью. Если он выкажет негодование, я спешу переменить тон и говорю: — Вы вполне правы, нужно быть совершенными негодяями, чтобы обмануть такого доверчивого и щедрого человека. Но если «моя жертва» взглядом или жестом выразит алчность, овладевшую ее душой, и даст понять, что не прочь воспользоваться выгодным случаем, я незаметно делаю знак моему сообщнику-англичанину, который, чтобы не мешать нашему разговору, идет мыть руки. Вот тогда-то я должен проявить все свое искусство. Это решительный момент, от которого зависит успех дела… Я с таинственным видом сообщаю моему спутнику, что меня чрезвычайно соблазняет перспектива легкой наживы. — Право, мы были бы настоящими глупцами, если бы упустили такой случай, тем более что другие, менее нас щепетильные, наверное, воспользуются. Кажется, он хочет поручить одному из нас отнести его чемодан, и мы будем чересчур глупы, если отнесем его к нему в гостиницу, так как, наверное, в этом чемодане масса денег и драгоценностей. Мы могли бы сразу приобрести такой куш, что нам хватит дожить век припеваючи… а этот богач не разорится от такой потери. Вы согласны, не правда ли? Кому бы он ни поручил нести свой чемодан, вам или мне, мы разделим добычу пополам, не так ли? На долю каждого достанется порядочная толика. Мы назначим свидание в кафе X. на бульваре; там мы устроим дележ, а потом уедем с первым же поездом. Тогда пусть англичанин ищет нас где хочет. Говоря таким образом, я не спускаю глаз с лица собеседника, и в 99 случаях из 100 мне удается прочесть в его глазах: „Будь покоен, душенька, если мне будет поручено нести чемодан, то тебе очень долго придется меня ждать…" — Не подумайте, господин Горон, что я сужу о других по себе. Конечно, на свете немало честных людей, но только это не они попадаются на удочку американского воровства. Тогда или я уговариваюсь с человеком, который должен быть моей жертвой и воображает себя моим сообщником, или у него вдруг пробуждается совесть; в последних случаях, — кстати сказать, чрезвычайно редких, — ничего нельзя поделать, и мы очень скоро, под каким-нибудь предлогом, оставляем его в покое. Но, по большей части, мой новый сообщник и я приходим к полнейшему соглашению, и я знаком уведомляю об этом моего настоящего сообщника, англичанина, когда он возвращается, умыв руки. Тогда он вынимает связку ключей и открывает чемодан, в котором мы можем видеть крупные свертки золота и пакеты ценных бумаг. Я толкаю ногой моего нового сообщника, как бы давая ему понять. „Гм! Вот где можно поживиться“. Его лицо озаряется радостной улыбкой, и этот человек, который, быть может, через несколько минут пойдет с жалобой к комиссару полиции, в тот момент смотрит на чемодан англичанина, как на свою собственность.