— Я все вам расскажу. Я был почти ребенком, шестнадцатилетним мальчишкой, и жил с отцом в Бретани на его вилле. Я часто бегал с товарищами в поле. Однажды мимо нас проходило стадо гусей. Мы погнались за птицами, и одна из этих пернатых осталась в моих руках. Я придушил гуся, а вечером вся наша компания нашла очень забавным съесть его. Ведь мы были детьми! Однако за этот поступок меня судили, и отец заплатил большой штраф. — В каком городе вы жили и кто может дать о вас отзыв? — спросил я, что-то смутно припоминая, хотя история показалась мне довольно неправдоподобной. — Я жил в Ренне, и вы можете разузнать обо мне у госпожи Бланш Д., моей хозяйки. Ренн… Бланш Д.!.. Это было для меня внезапным проблеском света. Теперь я все припомнил и представил себе человека, сидевшего передо мной девятнадцать лет тому назад; это был бойкий юноша, расхаживающий по улицам моего родного городка с охотничьей сумкой за плечами, в бархатном картузе на голове и в компании с полной красивой блондинкой! Эту полную красивую блондинку вся тогдашняя реннская молодежь, к которой принадлежал и я, отлично знала. Бланш Д. была управительницей одного гостеприимного дома, знаменитого в то время в главном городе Бретани! Я от души расхохотался и поблагодарил своего румяного и полнолицего пленника за то, что он так удачно помог мне ориентироваться в моих воспоминаниях. — Вы были сутенером, — сказал я, — и, по всей вероятности, остались им до сих пор. Вообще, вы не особенно благонадежная личность, и потому я не отпущу вас на свободу, пока не наведу о вас справок. Гатин понурил голову и уже не протестовал против ареста. Он был отправлен в Париж вместе с Виктором Шевалье и их спутником Д., который отказался назвать свое имя. Впоследствии мы узнали, что этого Д. вызывает один из провинциальных судов за целый ряд неблаговидных поступков; что же касается Гатина, то у него также были кое-какие счеты с правосудием; в последний раз он был приговорен к десятилетнему тюремному заключению, и ему предстояло отбыть это наказание. Кажется, его должны были отправить в Шербург. Я увиделся с ним еще раз до его отъезда в арестном доме. — Ну, — сказал я, — у гуся оказались гусята! Как это, милейший, у нас хватило смысла выдать себя в Анжере? — Что делать, господин Горон, — со вздохом ответил он, — попытка не пытка… Впрочем, в Анжере вы ничего не могли иметь против меня и арестовали совершенно случайно… Да, можно сказать, вам везет!.. Гатин был прав, случай и удача, повторяю еще раз, — два лучших помощника полиции. Д., Гатин и еще несколько других не были сообщниками Виктора Шевалье и не принадлежали к шайке Катюсса. Все трое познакомились в Бордо и, угадывая чутьем общие воровские наклонности и стремления, заключили ассоциацию для более успешной совместной деятельности в Анжере. Шайка Катюсса, как ни была она интересна для наблюдения, все же не представляла собой классической воровской шайки с атаманом во главе и его помощниками, разделяющими команду над рядовыми. Это было в своем роде масонское общество, соединяющее высшие и низшие слои преступного мира. В ней были новые, оригинальные и курьезные стороны, но была также одна очень старинная черта, отмеченная в самых древнейших историях полиции. Все воры, все мошенники и плуты, к каким бы народностям они ни принадлежали и в каких бы сферах ни действовали, всегда находят товарищей, которые им помогают, и сбытчиков, которые избавляют их от добычи воровства. Процесс шайки Катюсса тем и замечателен, что служит яркой характеристикой организации современных преступников. Между прочим, этот процесс, безусловно, доказал существование интернациональных агентств, занимающихся сбытом похищенных ценностей. Мне пришлось много заниматься этим вопросом и убедиться в безопасности, которой пользуются сбытчики краденых вещей, главным образом в Лондоне. Глава 9 Банкирские конторы для сбыта краденых ценных бумаг Я помню, что в одном из многочисленных рапортов, которые мне приходилось составлять по поводу сбыта краденых вещей в Лондоне, я писал: «За последние несколько лет число краж процентных бумаг — всевозможных акций и облигаций — возросло в поразительной прогрессии. Это увеличение краж ценных бумаг главным образом зависит от легкости, с которой злоумышленники могут сбывать в Англию продукты воровства. Во Франции всякий, покупающий акции или облигации, обязан иметь доказательства, от кого он их приобретает; в Англии же надпись «на предъявителя» вполне гарантирует обладание. Этот порядок вещей позволяет некоторым агентствам содержать почти открыто конторы, где ценности, похищенные во Франции, перепродаются их законным владельцам». Увы! Как в большинстве случаев, этот рапорт остался мертвой буквой, и я даже не знаю, были ли начаты с английским правительством какие-нибудь переговоры по поводу реформы в этом важном пункте законов о выдаче преступников. По английскому закону: 1) английский подданный может безнаказанно совершить любое воровство во Франции, и если будет достаточно ловок, чтобы вовремя скрыться на родину, то там личность его неприкосновенна, и он может даже привлечь к суду полицейского, если тот окажется настолько неосторожен, что переступит порог его дома; 2) никто не имеет права задерживать лиц, занимающихся сбытом ценных вещей или процентных бумаг, похищенных за границей. В последнем пункте закон категоричен, и, в сущности, на него и следует возлагать ответственность. Мне всегда случалось, и я охотно это подтверждаю, — встречать полное и нелицемерное содействие со стороны чинов английской полиции и английского судебного ведомства. Все они помогали по мере возможности в розысках, которые я делал в Лондоне, но они могли идти только до известных пределов, разрешенных законом, а закон, нужно отдать ему справедливость, удивительно благоприятствует развитию подозрительных контор, о которых я только что говорил. По полицейским рапортичкам и спискам, рассылаемым по всем банкирским конторам о похищенных ценностях, эти странные посредники узнают имена и адреса жертв воровства. И вот, спустя несколько дней, обворованные лица получают из Лондона письмо, приблизительно следующего содержания: «Милостивый государь, я узнал, что вы обнаружили исчезновение некоторого количества принадлежавших вам ценных бумаг, а потому предлагаю вам свои услуги вернуть эти бумаги за 20 процентов комиссионного вознаграждения. P. S. Бесполезно вмешивать полицию в эти дела, иначе, к крайнему моему сожалению, я буду вынужден отказаться от сделки». Иногда подобные послания бывают подписаны так называемым посредником. В большинстве случаев адресат отправляется с этим письмом к начальнику французской сыскной полиции, но тот не может дать ему иного совета, как только вступить в сделку с посредником и назначить ему свидание в Лондоне, если только потерпевший хочет получить свои ценности назад. В Лондоне после нескольких дней переговоров об условиях комиссионного вознаграждения, которое колеблется между тридцатью и тридцатью пятью процентами, к нему, наконец, возвращаются похищенные ценности. Но если жертва грабежа по незнанию английских законов, приехав в Лондон, вздумает обратиться к начальнику местной полиции, то в тот же вечер получит послание приблизительно в таком духе: «Милостивый государь, теперь мы знаем, что вы не имеете к нам доверия и обращались к полиции, а потому предупреждаем вас, что мы намерены увеличить наш комиссионный куртаж с тридцати процентов на пятьдесят». И, несмотря на все свое искреннее желание, английская полиция не в состоянии помешать этому торгу, до некоторой степени она даже обязана ему содействовать, потому что это единственное средство, благодаря которому обворованные лица могут вернуть хоть часть своего имущества. Я очень подробно изучал эту своеобразную отрасль английской промышленности и знаю почти все лавочки в Сити, где перепродают краденые ценности. Однажды мне пришлось изобличить нескольких джентльменов, основателей большого страхового общества, которое в скором времени должно было начать функционировать и главным образом служить ширмами для перепродажи краденых процентных бумаг. Председатель этого общества оказался субъектом, осужденным на каторгу, и все члены административного совета имели более или менее значительные недоразумения с правосудием различных государств Европы. Без моего вмешательства это дело, наверно, устроилось бы, так как председателю удалось заинтересовать некоторых влиятельных духовных лиц, одного епископа и даже одного кардинала. Я не поручусь, что в дальнейшем эти молодцы мошенническим способом не добились бы также благословения самого папы. Организаторами этого общества были два француза, отъявленные негодяи и архиплуты, главная специальность которых состояла в посредничестве между воровскими конторами и жертвами воровства. Разоблачения их прошлого было достаточно, чтобы подорвать новую мошенническую аферу, которую они собирались предпринять. Выдача преступников в Англии сопряжена с очень большими трудностями, однако несколько лет тому назад в Лондоне был арестован по просьбе французского правительства некий Эдди Герин, укравший 200 000 франков у артельщика в лионском отделении французского банка. На другой день после ареста Эдди протестовал, говоря, что он англичанин, и ссылался на фальшивые документы, доказывавшие, что он будто бы родился в Лондоне, его уже хотели выпустить на свободу, когда французский юрисконсульт получил анонимное письмо, в котором ему приводили доказательства американской национальности вора. Эдди Герин остался в тюрьме, но я сильно подозреваю, что французскому банку хлопоты об аресте и выдаче преступника обошлись не дешевле, чем самое воровство. Пришлось вытребовать из Америки до двадцати свидетелей, которые все единогласно подтвердили, что Эдди Герин родился в Чикаго, и только благодаря этому ясному и точному показанию английский суд согласился на выдачу преступника. Что касается меня, то со мной случилось действительно прекурьезное приключение во время моих сношений с этими воровскими конторами. Я отправился в Лондон в конце 1888 года разыскивать субъектов, похитивших на 400 000 франков процентных бумаг из фургона компании Р — L — M. Я узнал, что одна из этих похищенных бумаг была перепродана в некое кредитное учреждение в Сити. Продавец назвал банку свое имя и указал свой адрес, если это имя не было вымышленным, то отсюда следовало, что это был честный человек, не знавший о происхождении процентной бумаги, но в таком случае он мог указать, от кого сам получил ее. Мне дали копию с продажного условия, и я прочел: «Господин Бошон в Ричмонде». И вот я отправился в Ричмонд в обществе сержанта Леве из Скотленд-Ярда; он уже не однажды сопровождал меня в различных экспедициях. Мы остановились у дверей прелестного коттеджа, потонувшего в зелени. Я позвонил, и нам вышла открыть прехорошенькая горничная, в маленьком белом чепчике, кокетливо приколотом на белокурых, вьющихся волосах, в светлом холстинковом платье и в классическом переднике. — Здесь живет господин Бошан? — Да, господа, — ответила она по-французски, — но в настоящее время его нет дома. Он повел гулять своих собак. Если вам угодно его подождать, я проведу вас в салон. Хорошенькая камеристка проводила нас по аллеям, усыпанным мелким песком, и, наконец, ввела в довольно большую комнату, очень богато меблированную, на стенах которой я заметил картины лучших мастеров — Левиса Бруона и даже Каро. Первое впечатление было таково, что я нахожусь в жилище человека, бесспорно обладающего солидным достатком. Вдруг дверь салона открылась, и к нам вышел человек лет шестидесяти, с красивой седой бородой, очень прилично одетый и с благородными, сдержанными манерами. Одним словом, это был настоящий джентльмен. Любезным жестом он пригласил нас сесть; тогда я назвался. Я не спускал глаз с лица нашего хозяина и заметил, что на одно мгновение благообразная физиономия господина Бошана омрачилась и он нервно сжал руками спинку стула, на которую опирался. Очевидно, наш визит был ему неприятен, но почти тотчас же на губах его мелькнула приветливая улыбка, и он сказал мне на чистейшем французском языке: — Что вам угодно от меня, сударь? — Вы ли тот господин Бошан, — спросил я, — который продал одному банкирскому дому в Сити одну бумагу французской ренты? — Конечно, это я, — подтвердил он, — и я не имею никаких поводов этого скрывать. — Прекрасно, но я имею очень серьезные поводы желать узнать, от кого вы получили эту бумагу? — Вот этого я уже не помню! Загадочная улыбка скользнула по розовому лицу господина Бошана. Этот человек прекрасно знал, что бумага была украдена, и было ясно как день, что он не хотел назвать мне вора. Однако я еще раз попытался подействовать на него убеждением.