— Войдите! Дверь открылась, и я увидел двух подозрительных субъектов, согнувшихся под тяжестью огромных узлов. Понятно, что, увидев меня, они попятились. — Входите же, господа, — продолжал я, — милости просим; я — новый хозяин. Бывшая фирма Шевалье, ныне «Горон и Кº». Оба молодца, разумеется, очень хотели бы возвратиться тем же путем, которым пришли, но мои агенты не дали им времени. В узлах оказался весь товар из лавочки парикмахера, которую в эту ночь ограбили почтенные клиенты Виктора Шевалье. Добыча была недурна, и я отправил обоих кавалеров, а также Марию Б. в арестный дом. Но мне все же не удалось открыть никаких следов Виктора Шевалье; между тем судебное следствие с каждым днем открывало новые подвиги этого рыцаря индустрии и указывало, какую значительную роль он играл в делах шайки Катюсса. Но случай еще раз помог мне. Однажды на рассвете мне пришлось делать обыск в одном из переулков Монмартрского предместья, в каком именно теперь уже не помню, у одного мошенника, пойманного на месте преступления при краже со взломом. Когда мы входили в его комнату, я увидел на жердочке великолепного зеленоватого попугая, который приветствовал нас следующим восклицанием: — Тотор! Тотор! Милый Тотор. Рири! Рири! Без особого напряжения памяти я мог вспомнить, что Виктор Шевалье имел попугая. «Тотор! Тотор!» Но это, должно быть, уменьшительное имя владельца птицы. А так как особа, которую я задержал в квартире Шевалье, звалась Марией, то «Рири», должно быть, также означает уменьшительное имя этой дамы. — Вот что, любезнейший, — сказал я субъекту, у которого делал обыск, — это попугай Виктора Шевалье, и, по всей вероятности, сундуки и вся мебель, которые я здесь вижу, также принадлежат ему. Сначала тот протестовал с негодованием, потом, как случается в большинстве случаев, — мало-помалу начал признаваться и сказал, что действительно это он перевез вещи Виктора Шевалье, на тот случай, чтобы полиция не нашла ничего компрометирующего, если внезапно нагрянет для обыска. Этот сообщник не хотел сказать ничего более; ни просьбы, ни угрозы ничто не помогло; и мне не удалось добиться от него указаний, где скрывается Виктор Шевалье. Только в его портфеле, который первым делом опечатал, я нашел лаконичную записку следующего содержания: «А. В. С. Почтовая контора, до востребования. Анжер». Очевидно, этот человек вел таинственную переписку, которую правосудию было бы небезынтересно захватить, вот почему я распорядился, чтобы в почтовой конторе были задержаны все письма, адресованные на инициалы «А. В. С.». Первое захваченное письмо было настоящим разоблачением. Виктор Шевалье сам писал своему другу X. и открывал ему свое сердце, отнюдь не подозревая, что это откровенное послание попадет в руки полиции. Шевалье работал в провинции и рассказывал с милым чистосердечием о десятке значительных краж, которые он совершил в различных городах. Письмо было со штемпелем из Бордо, где в это время оперировал коллега Катюсса и Менегана. Он в следующих выражениях назначал свидание своему другу в Анжере. «Я приеду туда в первый день большой ярмарки, потому что, наверное, там можно хорошо поработать, постарайся приехать и ты, там хватит дела для двоих». В приписке он добавлял, что принял псевдоним Феликс Крузе и что бумаги его в полном порядке, в переводе это означало, что у настоящего Феликса Крузе были украдены его документы. В этом письме Шевалье постарался дать все полезные указания, которыми полиция могла воспользоваться. Он назначил даже поезд, с которым намерен приехать в Анжер. Казалось бы, ничего не может быть проще, как поехать в Анжер и поймать вора в назначенный день и час! Но нет, это было далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. У меня не было под рукой фотографической карточки Шевалье, и ни один из моих агентов не знал его в лицо. Тогда я стал наводить справки и узнал, что один из главных членов шайки Катюсса увез когда-то сестру угольщика. Этот честный человек, имени которого по понятным соображениям я здесь не привожу, питал непримиримую ненависть ко всем этим негодяям, а в особенности к тому, который опозорил его семью. Это был именно Виктор Шевалье, которого я искал. Я отправился к моему угольщику, который воскликнул: — Узнаю ли я его? Да, я узнаю его среди десяти тысяч! Когда я заговорил о необходимости поездки, угольщик возразил, что средства не позволяют ему предпринять на свой счет такое путешествие. Но я дал понять, что в этом отношении мы уладим дело, и предложил ему небольшую сумму в возмещение расходов, он охотно ее принял, и мы расстались, условившись встретиться вечером на Орлеанском вокзале. Если шефу полиции приходится в большинстве случаев подавлять излишества человеческих страстей, то он должен также уметь ими пользоваться на пользу обществу. Ревность и мстительность подчас бывают наилучшими помощниками полиции. Путешествие было не из приятных. Угольщик, как истый уроженец Оверна, носил огромные смазные сапоги на железных гвоздях, и, как только мы вошли в купе первого класса, предоставленное мне, он поспешил снять свою обувь, но эти дьявольские сапоги имели такой запах, что я всю ночь не мог заснуть. Когда мы приехали в Анжер, местная полиция выказала полную готовность оказать мне содействие, а начальник станции был так любезен, что ради моих целей приказал открыть только одну дверь для выхода всех пассажиров. Я поместил моего угольщика в уголке за дверьми на багажной тележке, откуда он мог видеть всех пассажиров, прибывших с поездом, не будучи замеченным никем из них. Наконец, даже полковой командир квартировавших в анжерском гарнизоне кирасиров, патруль которых в тот день был отряжен на станцию, был настолько предупредителен, что также пожелал облегчить мою задачу и расставил своих солдат таким образом, что если бы моему вору пришла фантазия выпрыгнуть на другую сторону на полотно, то он был бы немедленно схвачен. Все предосторожности с моей стороны были приняты, и, когда был дан сигнал о приближении поезда, я встал вместе с агентом, сопровождавшим меня, а также с анжерским комиссаром и его сыщиками у входных дверей около угольщика, который мог видеть всех пассажиров и должен был предупредить меня, как только узнает знаменитого Шевалье. Во время ярмарки поезда, прибывающие из Бордо в Анжер, бывают переполнены пассажирами. Многое множество народа промелькнуло перед нами, но мой угольщик остался безмолвным и неподвижным. Несколько раз я оборачивался к нему, но он лаконично отвечал: — Я ничего не вижу. Наконец, несколько поодаль от других пассажиров показалась группа из трех субъектов, имевших вид лошадиных барышников. Они озирались по сторонам, как люди, которые кого-то ищут. — Ну, что? — спросил я моего овернца. Тогда я увидел, как сверкнули его глаза, им овладело такое сильное волнение, что он не мог вымолвить ни слова и только головой сделал утвердительный знак. Я приехал арестовать одного, а передо мной было трое! Ну что ж, тем хуже для них! Я не имел времени спрашивать объяснений у овернца, и по моему знаку агенты анжерской полиции накинулись на вновь прибывших и в несколько мгновений те были связаны. Впрочем, двое из них оказали отчаянное сопротивление, тотчас же доказавшее мне, что эта парочка, уж наверное, попалась недаром. Я был вынужден приказать раздеть обоих непокорных, чтобы отыскать их багажные квитанции, но эти молодцы предпочли скушать свои квитанции, то есть они буквально их проглотили. Что же касается третьего задержанного, то он не сопротивлялся и при аресте довольно добродушно позволил себя связать. Это был мужчина лет сорока пяти, с красным лицом и склонностью к полноте. — Господин Горон, — спокойно сказал он, — я вас знаю по вашей репутации; вы справедливый человек и всегда стараетесь оградить честных людей от злоумышленников, но сегодня вы ошиблись и скоро об этом пожалеете. Клянусь вам, что я не знаю этих людей, с которыми встретился в первый раз в жизни сегодня в поезде. Но у меня не было ни времени, ни охоты его слушать. Когда Виктор Шевалье понял, что он арестован и нет никакой возможности вырваться из рук полиции, он быстро овладел собой. К нему вернулось его хладнокровие и самообладание, он очень вежливо извинился, что в запальчивости надавал тумаков полицейским, потом вынул из кармана бумажник и, подавая его мне, сказал: — Взгляните, господин Горон, вы ошиблись, и вот доказательства! Это были документы на имя Феликса Крузе! Теперь уже никакого сомнения не осталось. Личность Шевалье была достаточно выяснена. — Ну, дружище, — сказал я, — вы сами себя выдали. Эти бумаги были украдены вами у Феликса Крузе, и я имею неоспоримое доказательство, написанное вашей рукой. Вот, читайте. Растерявшийся Виктор Шевалье опустил голову, очевидно недоумевая, как мог приятель выдать его. Его спутник, пытавшийся, так же как и он, бежать, отказался дать какие бы то ни было сведения о своей личности и отрицал, что знает этого попутчика, но было очевидно, что это два сообщника. Невзирая на протесты добродушного пассажира, я был уверен, что третий задержанный принадлежит также к этой компании. Сколько он ни уверял с благородным негодованием, что не имеет ничего общего со своими дорожными спутниками и совершенно их не знает, ему все-таки не удалось меня убедить. В то же время, чем больше я в него вглядывался, тем настойчивее у меня мелькала мысль, что я видел где-то, только, наверное, не в храме Божьем, этого молодца с жирным красным лицом. Однако память на этот раз туго повиновалась моим усилиям, и я никак не мог фиксировать своих воспоминаний. Когда все пассажиры взяли свой багаж, начальник станции любезно указал нам на три оставшихся не взятыми чемодана, а также на картонку, в которой находился совсем новенький цилиндр с инициалами «Ф. К.» — очевидно, долженствовавшими означать «Феликс Крузе», то есть новый псевдоним Виктора Шевалье. В каждом из чемоданов находилось по путеводителю по железным дорогам, а также по несколько паспортов на различные имена. В чемодане Крузе, кроме того, оказался портфель с бумагами, который он украл накануне у одного хлебного торговца. Этот Шевалье был изрядный коллекционер и устраивался так, чтобы всегда иметь наготове несколько различных паспортов. Беседуя с Виктором Шевалье, я наблюдал за третьим героем, который спокойно сидел в кабинете начальника станции, где происходила вся эта сцена. Он кидал на Шевалье взгляды такого уничтожающего презрения, что, наверное, человек, менее привычный, чем я, к маленьким комедиям, был бы обманут. — Заметьте, — сказал он мне, когда я начал его допрашивать, — я нисколько не сержусь на вас за то, что вы меня задержали. Увы, я слишком хорошо знаю, как часты юридические ошибки. Впрочем, для меня это только вопрос времени. Я должен вооружиться терпением, и вот увидите, господин Горон, что вам придется передо мной извиниться. Мое имя Гатин, — добавил он совершенно патетическим тоном, — я приехал в Анжер единственно для того, чтобы купить дом, о продаже которого прочел публикацию в газетах. Тем временем как он говорил, я продолжал пристально на него смотреть и задавал себе мысленно все тот же вопрос: «Где я видел это лицо?» Я был уверен, что мне не приходилось его арестовывать, в то же время что-то подсказывало мне, что этого субъекта я видел когда-то при обстоятельствах, свидетельствующих далеко не в его пользу. Когда я покончил с Тотором, владельцем знаменитого попугая, надоедливый толстый опять обратился ко мне. — Господин Горон, — сказал он тоном сердечного удручения, — я вижу, что положение принимает серьезный характер, так как вы подозреваете меня в сообщничестве с этими людьми, которых я встретил впервые сегодня утром, а потому я решился, чтобы убедить вас, сделать одно очень тяжелое для меня признание. — А! — воскликнул я. — Вы уже побывали под судом? — Увы, да, но это было очень давно… Теперь тот давно забытый грех юности опять пришел мне на память, и я с ужасом думаю, что он будет поставлен мне в укор. — Что же вы сделали?