Они быстро уложили свои чемоданы и отправились на станцию. Мне кажется, бесполезно добавлять, что в гостинице вся прислуга дала самые лучшие отзывы о молодой парочке, которая так щедро давала на чай. Не теряя времени, Судэ возвратился на станцию, где с большим трудом мог узнать, куда направились беглецы. Сначала Альмейер сдал свой багаж в Париж, но вдруг уже перед самым отходом поезда переменил направление и велел записать местом назначения багажа — Кутр. Разумеется, Судэ помчался в Кутр. В Кутре поезд стоит четверть часа, пассажиров масса, толкотня страшная, тем не менее нужно было узнать, какое дальнейшее направление избрала парочка Маньян. Частью уговорами, частью просьбами Судэ добился-таки, чтобы в багажном отделении ему показали книги, и таким образом узнал, что беглецы продолжали путь на Гавр. Поезд, отправлявшийся на Руан и Гавр, отходил через несколько минут, и Судэ успел телеграфировать мне только пару слов: «А. опередил меня на несколько часов. Еду за ним в Гавр». Получив эту телеграмму, я сообразил, что нужно гораздо больше времени, чтобы приехать из Кутра в Гавр, чем из Парижа в Гавр, и тотчас же послал в этот город агента Блеза. Как только мой сыщик прибыл в Гавр, он постарался разузнать, кто прибыл из Кутра в Гавр, это не могло быть очень трудно, так как пассажиры, совершающие такой дальний переезд, бывают немногочисленны. Тем не менее начальник станции объявил, что у него не было ни одного билета из Кутра до Гавра; к счастью, спустя несколько часов приехал Судэ, который, будучи более настойчив или убедителен, сумел настоять, чтобы ему показали весь пакет билетов за несколько дней, и среди них действительно нашел два билета первого класса из Кутра до Гавра. «На этот раз, — думал Судэ, — они уже не ускользнут из моих рук». Однако получить на станции более точные подробности было невозможно. Никто из служащих не знал, в омнибусе какого отеля был отправлен багаж обоих пассажиров, прибывших из Кутра. И вот, оба моих агента принялись рыскать по Гавру, насторожив слух, зорко озираясь кругом, а главное, возлагая все надежды на случай. Они отправились в Сент-Адресс, предполагая, что Альмейер, наверное, приедет туда, чтобы подышать чистым морским воздухом; они провели там целый день и тщетно оглядывали все прибывавшие экипажи. С наступлением ночи они возвратились в Гавр, разумеется, разочарованные и встревоженные мыслью, что, пожалуй, и на этот раз дичь ускользнет из их рук. Вдруг, когда они проходили по Страсбургскому бульвару, их внимание было привлечено изящным туалетом и красотой молодой женщины, проезжавшей в открытом экипаже. Но, глядя на эту интересную особу, они увидели ее спутника, элегантного молодого человека с накрученными усиками и одетого по последней моде. — Это он! — воскликнул Судэ. Одним прыжком он подскочил к экипажу и, схватив под уздцы лошадей, остановил их. Блез со своей стороны вскочил на подножку экипажа и схватил за шиворот спутника прекрасной дамы. — Вы ошибаетесь, сударь! — воскликнул молодой человек. — Возможно, — ответил Судэ, — но пойдем объясняться в комиссариат. Альмейер ни на одну секунду не потерял самообладания и продолжал мило улыбаться, как светский человек, которого забавляет подобное недоразумение. Однако, когда его привели к комиссару, он понял, что на этот раз окончательно попался. Его попытки запугать представителя правосудия рассказом о своих влиятельных связях и знатной родне ни к чему не привели, так как, само собой разумеется, он не мог предъявить своих документов. Господин Бальмар, который был тогда главным комиссаром в Гавре, немедленно отправился сделать обыск в отеле Фраскати, где остановилась интересная парочка. Но там нашли только шелковое белье и флаконы с духами. Альмейер был франт, и, конечно, в его багаже не было и следа компрометирующих бумаг. Когда наш герой увидел, что попался в лапы Судэ, который не имел ни малейшей охоты его выпустить, он понял, что отныне все комедии бесполезны. — Прекрасно, — сказал он, — я пойман. Так знайте же, я — Альмейер. Тогда на сцену опять выступил Рокамболь. Этот странный человек, должно быть, очень интересовался тем, что говорили о нем и писали в газетах. И вот ему захотелось еще раз блеснуть перед толпой неожиданным великодушием, которое могло украсить его имя новым фантастическим ореолом. Когда обыск был окончен, он подошел к господину Бальмару и самым спокойным тоном объявил, что намерен сделать важное признание прокурору республики. Альмейера отвезли в городскую ратушу, куда также явился прокурор для допроса. — Вот в чем дело, господин прокурор, — сказал Альмейер тоном принца крови, принимающего в аудиенции одного из своих подданных, — я не желаю, чтобы за меня пострадал невиновный. Я слышал, что вчера вы задержали какого-то субъекта по подозрению в воровстве, совершенном в почтовой конторе. Это я взял денежный пакет, о котором идет речь. Как читатель видит, Альмейер за два дня, проведенных в Гавре, не потерял времени даром и не изменил своих привычек. Потом, обращаясь к Судэ, который не спускал с него глаз, он с улыбкой сказал: — Ну, господин Судэ, не сердитесь на меня за те хлопоты и беспокойства, которые я вам причинил. Вы меня знали, да и я также знал вас. Я за сто шагов узнавал вас и переходил на другой тротуар. Вы даже не подозреваете, сколько раз мы встречались с вами в Париже! Конечно, в этих заявлениях было много хвастовства и фанфаронства, но таковы уж были его любимые приемы. Он прекрасно и спокойно проспал всю ночь, проведенную в Гавре, в камере арестного дома, в присутствии двух агентов, которые от радости, что им удалось поймать неподражаемого плута, не хотели оставить его ни на секунду. Что же касается хорошенькой женщины, которая сопровождала Альмейера, то она была просто одной из его жертв, а вовсе не сообщницей, — эта несчастная барышня бросила для него прекрасное положение и легкомысленно последовала за отъявленным мазуриком, которого считала за важного барина; ее очень скоро отпустили на свободу. На следующий день при пробуждении Альмейер улыбнулся, видя желтые, кислые физиономии Судэ и Блеза, которые всю ночь не сомкнули глаз. — Ах, господа! — воскликнул он. — Я вижу, что заставил вас провести отвратительную ночь, но, право, это не моя вина, и я приношу вам мои искренние извинения. Затем он очень старательно принялся за свой туалет и потребовал зеркало, чтобы расчесать пробор на голове и повязать бант галстука. Я выехал встречать арестованного на станцию Сен-Лазар; известие об аресте знаменитого Рокамболя уже распространилось по всему Парижу, и, мне кажется, встречать его явилось столько же народу, как и тогда, когда старик Клод привез Тропмана также из Гавра. Помню, в ту минуту, когда я отправлялся на вокзал Сен-Лазар, один из моих агентов напомнил мне, что последний приговор по делу Альмейера еще поныне вывешен в здании суда. В этом оповещении были перечислены также приметы отсутствовавшего: «Рост — 1 м 60 см. Волосы и брови темные. Глаза серые. Лоб широкий. Нос умеренный. Лицо овальное. Цвет кожи бледный». Прочтя приметы нашего узника, я невольно улыбнулся и подумал, что сыщик, который узнал бы его по этим приметам, должен быть наделен сверхъестественной проницательностью. Чтобы оградить его от любопытства толпы, мы были вынуждены провести его через контору начальника станции. Альмейер немножко побледнел, когда увидел на дебаркадере такое стечение народу. — Как приятно, — сказал он, указывая на свои ручные кандалы, — проходить в таком виде перед людьми, которые вас знали. Не показывайте меня, как какого-то диковинного зверя. Мы посадили его в карету, в которой поместились также я, Судэ и Блез, затем экипаж быстро помчался к набережной Орфевр. После краткого допроса, который был снят с него господином Бернаром, прокурором республики, его провели в мой кабинет, где его ожидал сытный обед. По-видимому, Альмейер сильно проголодался и оказал должную честь нашему угощению. Когда он пообедал и закурил папиросу, я сказал ему: — Ну, теперь поболтаем. — Охотно, — поддержал он. И с хладнокровием, которое очень походило на цинизм, принялся рассказывать мне о своих последних похождениях. Впрочем, если о своих мошеннических проделках он рассказывал добродушно и весело, зато горячо и с негодованием протестовал против подлогов, в которых его обвиняли. У него был свой план защиты. Он знал, что за подделки ему грозит каторга, и, само собой разумеется, предпочитал рисковать только пятью годами тюремного заключения за простое мошенничество. Вдруг он огорошил меня следующим заявлением: — Вы упрекаете меня, что я добывал средства к жизни воровством и мошенничеством. Что же за беда? Что я сделал худого? Разве деньги, которые я брал у одних, не переходили к другим? Разве я не поддерживал коммерции? Я тратил не считая и всегда любил жить на широкую ногу. Ничто не могло лучше этих слов охарактеризовать невменяемость этого человека. Никогда ни на одну секунду у него не явилось тени раскаяния. Никогда ни на мгновение он не пожалел о своей загубленной жизни. А между тем он легче, чем кто-нибудь, мог составить себе почетное положение, сделать карьеру и зарабатывать большие деньги. Но он был создан для порока, и только порок привлекал его. Глава 6 Попытка бегства Альмейеру больше всего вредило его фанфаронство. Я не видел никакой надобности усиливать за ним надзор, но он сам принудил меня к этому. Его поместили в тюрьму Консьержери, где он занимал двойную камеру в обществе двух агентов, которым был поручен надзор за ним. Однажды он сказал им: — Господин Горон выиграл первую партию, но я надеюсь выиграть вторую!.. Однако скоро этих агентов отозвали, так как назначение их состоит не в том, чтобы проводить жизнь в обществе заключенных. У них есть другие, более важные и серьезные обязанности, к Альмейеру же перевели двух опасных бандитов, с которыми, кстати сказать, он скоро подружился. Как я уже говорил выше, этот странный человек обладал редкой способностью ассимилироваться. Повсюду он чувствовал себя в своем кругу.