Глава 4 Эпопея С этого момента история Альмейера становится настоящей эпопеей. Точно Протей, он перекочевывает из Африки во Францию, из Бельгии в Париж, повсюду добывая мошенничествами и кражами сотни и тысячи франков. В одном месте он именует себя виконтом де Бонвиль, в другом — Мейером, в третьем — Майером, далее то Меером, то графом де Монас, то графом де Мотевиль и пр. и пр. Кажется, он перебрал всю геральдическую книгу Франции. Он не ограничивался одними мошенническими проделками, но занимался также различными аферами: покупал баранов, продавал верблюдов. Этот странный человек был наделен такими богатыми способностями, что впоследствии, когда он был арестован, один из крупнейших негоциантов в Париже говорил мне, что Альмейер первейший в мире знаток шерсти. Заметьте к тому же, что этот негоциант был обманут Альмейером. — Когда он в первый раз пришел ко мне в контору, — рассказывал этот коммерсант, не без основания считавшийся одним из солиднейших дельцов на бирже, — я был поражен, видя, что такой молодой человек знает цены на шерсть на рынках всего мира и с замечательной проницательностью излагает возможные колебания в курсах. Право, становится странным, почему такие талантливые и способные люди имеют предрасположение только к злу и, в сущности, тратят гораздо больше труда и сил на воровство и мошенничество, чем потребовалось бы на то, чтобы легально составить себе состояние. Время от времени он появлялся в Париже, но найти его не удавалось, он был положительно неуловим. В один прекрасный день мы узнали, что он приехал в Париж под фамилией Меер с целью совершить колоссальное мошенничество. Это по-прежнему был все тот же красавец Евгений, покоритель женских сердец; но сам он ни одной из них не доверялся, ни одну из них не делал своей сообщницей, но умел всех их эксплуатировать и извлекать из каждой посильную пользу. Однажды одной очень хорошенькой женщине, которая даже не подозревала о роли, которую он заставляет ее разыгрывать, мнимый Евгений Меер был представлен в качестве крупного дельца и коммерсанта, занимающегося в Марокко большими казенными подрядами. Среди разговора он как бы вскользь небрежно упомянул, что по делам подрядов сделался кредитором господина А., зятя одного из богатейших парижских банкиров С., на сумму 760 000 франков. Он добавил, что в обеспечение имеет вексель, подписанный господином А. В этом обществе находились два кассира, которые были не прочь заработать кругленький куш на деньги своего патрона, одолжив их миллионеру-коммерсанту, который временно находится в затруднительном положении. Все эти люди с восторгом вызвались оказать содействие очаровательному мошеннику и найти дисконтера, но это было не так-то легко. 760 000 была слишком крупная сделка. — Если только в этом затруднение, — ответил молодой человек, — то его легко устранить. Я сейчас же отправлюсь к моему другу А. и попрошу его переписать вексель на несколько векселей по 50 000 франков, это милейший человек, и он вовсе не виноват, что тесть держит его теперь немножко в ежовых рукавицах, так как сам имел значительные потери на бирже. Наконец, я могу попросить, чтобы он поставил бланк своей жены. Сказано — сделано. Фальшивые векселя, по 50 000 франков каждый, были принесены Альмейером и учтены наивными сообщниками. Эти несчастные, виновные только в легковерии, жестоко поплатились и были строго осуждены, мнимый же Евгений Меер еще раз спасся бегством. Но следует прибавить, что этот удивительный Рокамболь счел долгом позаботиться о своих жертвах и сделал попытку обелить их. За несколько дней до разбора дела в одной газете появилось следующее письмо: «26 сентября 1887 года. Милостивый государь господин редактор. Имею честь через посредство вашей уважаемой газеты довести до сведения господина прокурора республики следующие факты. Все газеты очень много шумят по поводу предполагаемых мошеннических покушений, направленных против семьи А. Как главный обвиняемый в этом деле, я спокойно остался бы в Париже, чтобы принять на себя всю ответственность и дать полные объяснения. Но я не мог поступить таким образом, будучи связан предыдущими счетами с правосудием. Это бегство, конечно, было истолковано, как доказательство виновности. Шесть лиц были арестованы, и обвиняют еще двух, не находящихся в настоящее время в Париже. Все они абсолютно неповинны и непричастны к делу. Они даже не знали подробностей моих дел. Ввиду этих арестов я счел своим долгом написать вам это письмо. Имя Меер только мой псевдоним, под которым меня знали упомянутые лица. Хотя я не могу отправиться сам в суд и представить свои объяснения, тем не менее есть самый простой и удобный способ. Я объясню вам его. Если французское правительство непременно желает иметь мои показания, то пусть оно напечатает во всех больших газетах, что обещает мне свободный пропуск и не арестует меня ни за прошлые, ни за настоящие мои поступки, тогда я немедленно явлюсь к прокурору республики. Само собой разумеется, гарантированный этим обещанием, я буду совершенно свободен, дав свои объяснения, по истечении назначенного мне в пропуске срока возвратиться за границу. Этот пропуск, выданный на имя Меера, обвиняемого в деле А., будет считаться действительным, каково бы ни было мое настоящее имя. Мне кажется, я указал единственный способ, которым можно прекратить арест шести неповинных и снять подозрение с двух отсутствующих. Если правительство заботится только об интересах правосудия и справедливости, — в чем я нисколько не сомневаюсь, — то оно, конечно, не отклонит моего предложения, и на этих условиях я возвращусь в Париж. Примите уверение и пр. Э. Меер. NB Укрывшись в окрестностях Парижа у одного моего друга и не желая, чтобы почтовая марка открыла мое местопребывание, я посылаю это письмо одному моему заграничному корреспонденту, который перешлет его вам». Правосудие нелегко выдает пропуски, и фанфаронство Альмейера так же мало было опасно для него, как и полезно для тех несчастных, которых он скомпрометировал. Быть может, в данном случае, как и в большинстве мошеннических проделок, эти люди были скорее жертвами, чем сообщниками; по крайней мере, я должен сказать, что следствие вполне выяснило, что Альмейер положительно загипнотизировал и ослепил их колоссальным предприятием, которое им представилось с самой заманчивой стороны. Суд нашел смягчающее обстоятельство, и они были приговорены к минимальному наказанию. Предвижу, что читатель скажет: «Должно быть, полиция вообще, а в частности господин Горон, ее начальник, выказали крайнюю оплошность и неумение, если такой мошенник, как Альмейер, мог долгие месяцы водить их за нос, безнаказанно путешествовать по Европе и по Франции и время от времени наведываться в Париж, чтобы хорошенько кутнуть в ресторанах по соседству с набережной Орфевр». Этот вывод был бы неверен, как и вообще все выводы, которые публика делает сгоряча. Начальник сыскной полиции не наделен сверхъестественной прозорливостью и не имеет в своем распоряжении прорицательниц и сомнамбул; вот почему ему приходится пользоваться только своим умом, а также случаем, если этот последний соблаговолит поставить его на верный путь. Кстати сказать, чтобы отыскать Альмейера, я имел только одну плохонькую фотографию, сделанную в антропометрическом отделении, когда он был задержан в первый раз, а этот удивительный комедиант, находясь перед фотографическим аппаратом, скорчил такую жалобную физиономию, что портрет его оказался совершенно неузнаваемым. Впоследствии, когда он был снова арестован, я сравнил портрет с оригиналом и должен был сознаться, что Альмейер мог двадцать раз пройти мимо меня и я никогда не заподозрил бы, что элегантный франт, в блестящем цилиндре, с закрученными усами и с торжествующей улыбкой на губах, и есть тот жалкий плаксивый субъект, образ которого передал фотографический аппарат. По этому поводу со мной случилось даже довольно забавное приключение. Как-то раз вечером я зашел на «Русские горы» на бульваре Капуцинов; в то время мои служебные обязанности заставляли меня часто посещать увеселительные места. Я присел к столику и потребовал кружку пива, как вдруг в двух шагах от себя увидел одного хорошо знакомого мне секретаря полицейского комиссариата, он сидел в обществе какого-то субъекта, лицо которого сразу меня поразило. — Ба! — воскликнул я. — Но ведь это Альмейер. Я вынул из кармана его фотографическую карточку, с которой не расставался, подозвал к себе моего приятеля секретаря и сказал ему: — Знаете ли вы, с кем сидите? — Разумеется, — ответил тот, — это мой лучший друг. — Посмотрите, — сказал я, показывая ему фотографию. — Ба! — воскликнул секретарь. — Откуда у вас его портрет? — Его портрет? Но ведь это Альмейер. Мой приятель от души расхохотался и подвел ко мне своего товарища. Этот последний был владельцем соседнего ювелирного магазина и известен во всем околотке своей безукоризненной честностью. Он сильно удивился, увидя, до какой степени он похож на мошенника, тщетно разыскиваемого полицией столько месяцев. Как видите, даже с фотографической карточкой из антропометрического отделения полицейским агентам нелегко отыскать вора или убийцу! Наконец, из всего состава сыскного отделения только один агент знал Альмейера, это был Судэ, арестовавший П. в Тлемсене, а затем и Альмейера, когда тот возвратился из Страсбурга в Париж. Судэ с большой настойчивостью и редким терпением преследовал своего знакомца. По одному доносу он отправился в Белград и, само собой разумеется, не нашел Альмейера. Он совершил еще одно путешествие в Геную, но также неудачно. Между тем почти через каждые два-три месяца Альмейер появлялся в Париже, его видели обедающим или ужинающим в больших ресторанах, а затем он исчезал, как метеор. — Почему же, — скажут мне, — Судэ не задержал его, когда он показывался в «Мезон Доре» или в «Кафе Англе»! Во-первых, нужно было, чтобы случай благоприятствовал Судэ и чтобы он не был в «Мезон Доре» в то время, когда Альмейер был в «Кафе Англе», во-вторых, не следует думать, что полицейские агенты располагают неограниченным кредитом и могут тратить огромные деньги на завтраки и обеды в шикарных ресторанах. Когда они выслеживают негодяя высшего полета, который входит в роскошный ресторан, им приходится ждать его выхода в соседней пивной. Для них уже большая роскошь обедать в трактире, а большие рестораны им совершенно не по карману. Во время следствия по делу Прадо агенты, по особенному приказанию судебного следователя, посещали американское кафе, но там ограничивались только несколькими бутылками пива. По обыкновению, у мошенников вроде Альмейера всегда есть женщина, случайная любовница, которая их выдаст и поможет задержать, но одной из характерных черт этого ловкого Рокамболя было то, что, пленяя женщин, он сам никогда им не поддавался; настоящий Протей, он появлялся в светском и полусветском обществе всегда в новом образе, и женщины, которых он удостаивал своей любовью, воображали, что видят у своих ног какого-нибудь высокородного виконта или графа, а не беглого рецидивиста, наружные приметы которого расклеены на всех стенах Парижа, потому что, тем временем, как П. был приговорен к пятилетнему тюремному заключению, Альмейер заочно был осужден к каторжным работам на двадцать лет. Между тем неуловимый Рокамболь продолжал напоминать о себе новыми подвигами. Самым забавным из подвигов Альмейера был следующий. Ему удалось убедить одного богатого марсельского купца, кажется, господина Р., что только он один может доставить ему чрезмерно выгодное дело, а именно казенный подряд на доставку овец. Со свойственной бесцеремонностью и убедительностью Альмейер объяснил, что имеет очень влиятельные связи, но при этом категорически заявил своему новому компаньону, что в наш век все продажно, а потому необходимо заплатить за все содействия. Он указал на одно высокопоставленное лицо, которое действительно было настолько влиятельно, что могло устроить дело.