Тогда она предложила одну старушку, которой каждое утро носила газету и которая время от времени дарила ей свои старые платья. Но Девиль, хорошо знавший дом, в котором жила старушка, возразил, что там есть две огромные цепные собаки, которые поднимут лай при малейшем шорохе. Это предложение было также отклонено. Вот тогда-то Доре заговорил о госпоже Дессен, этой восьмидесятилетней старушке, у которой не было никого, кроме кошки. Покончить с ней было очень легко, к тому же предприятие обещало большие выгоды. Компания устроила Доре маленькую овацию, и было решено не откладывать дела в долгий ящик, тем более что рассчитывали на содействие одного негодяя, который прежде часто бывал у Берляндши, а в данную минуту отбывал воинскую повинность в Орлеане. Этот последний, только благодаря отказу начальства, не разрешившего ему отпуска, избежал скамьи подсудимых, наряду со своими приятелями из компании Берляндши. В первый раз шайка ночью приблизилась к дому вдовы Дессен. Но было слишком поздно, старушка уже поднялась в свою спальню на второй этаж, и через занавески на окнах виднелся свет в ее комнате. — Должно быть, она уже заперлась, — сказал Доре, — стучаться к ней слишком опасно. Негодяи были так раздосадованы этой неудачей, что стали вырывать колья из ограды, решившись убить хоть первого прохожего, которого встретят. Но им не везло, — как говорила Берляндша, — они никого не встретили и вернулись домой, сильно раздосадованные. Пришлось поужинать старой курицей, которую Девиль стащил мимоходом и которая была «очень жесткая». На следующее утро они приняли все меры, чтобы на этот раз предприятие «не сорвалось». Вот как Доре описывал нам преступление. — Весь день мы провели у тетки Берлянд, играя в карты, и во время игры составили наш план. Берлянд должен был пойти первым, под предлогом передать письмо, за ним следовал я, само собой разумеется, Шотин, который был мастером воровать, должен был взламывать замки и искать денег. На долю Девиля досталась роль сторожевого. Мы переоделись. Я надел старую черную шляпу, Берлянд также надел старую клетчатую шляпу, Девиль надел шляпу Берлянда, а Шотин, хотя было холодно, снял с себя пальто. Тетка Берлянд обещала принести нам наше платье в одну пустынную улицу, чтобы мы могли переодеться и идти потом в театр, чтобы иметь алиби. Мы отправились, как только немножко стемнело. Шотин, единственный имевший деньги, дал мне копейку, и я зашел в мелочную лавочку, чтобы купить конверт и лист бумаги. На конверте я надписал имя госпожи Менье-Дессен, потом положил в него листок почтовой бумаги и передал все Берлянду. Тетка Берлянд дала мне большое шило, а Берлянд взял свои клещи и отмычку. Когда мы подошли, Шотин струсил, и я решил поставить его на страже вместо Девиля, который занялся грабежом. Мы плечами выбили калитку и потихоньку, на цыпочках, пробрались к балкону. Я осторожно, без шума, открыл ставню и увидел госпожу Дессен, сидевшую на диване у камина и читавшую вслух газетный фельетон. — Ну, идем, — сказал Берлянд. И он вошел, держа письмо в руках, старушка поднялась, чтобы принять его. Тогда Берлянд одним ударом повалил ее на пол между диваном и камином. Потом, встав коленом ей на грудь, старался вытянуть ей язык. Что было дальше, я не знаю, потому что был очень пьян. Меня напоила тетка Берлянд. Старая дама вскричала только: «На помощь!» — дальше я ничего не помню. В действительности же негодяй сам напился «для храбрости» и своим шилом ударил госпожу Дессен в висок. Старушка, правда, не вскрикнула, но продолжала еще шевелить руками и ногами, тогда Берлянд принялся варварски топтать ее и раздавил ей череп каблуком сапога. Девиль тем временем взламывал замки, тщетно ища денег. Они нашли только несколько ценных вещиц, столовое серебро и 24 франка 62 сантима деньгами, которые оказались в портмоне несчастной убитой. Наконец, так как госпожа Дессен продолжала еще хрипеть, Доре схватил большую раковину с острыми зубцами и начал бить ею свою жертву до тех пор, пока она не испустила последнего вздоха. Тогда Доре и Берлянд сели тут же около трупа за стол и принялись уничтожать варенье, запивая его вином. Шотин, дрожавший от холода и страха, пришел им сказать, что пора уходить. — Я голоден как волк, — возразил Доре, — дай мне подкрепиться. Наконец, они ушли, унося бутылку рома, которую распили дорогой. Берляндша ожидала их в назначенном месте. Они переоделись и отдали отвратительной старухе наворованные драгоценности и столовое серебро. — Ну, детки, — говорила Берляндша, складывая все это в свой передник, — добыча недурна! Они отправились в театр и видели «Паром Медузы», причем так шумно выражали свои восторги, что жандарм должен был подойти к ним и предупредить, что если они не успокоятся, то их выведут. Цинизм этих несчастных дошел до того, что на другой день, когда Берляндша мыла окровавленные ботинки сына, к которым прилипли пряди волос убитой, Доре забавлялся, плеская ей в лицо окровавленную воду. На следующее утро произошел дележ 24 франков 62 сантимов. Каждый получил по 6 франков за исключением Шотина, который струсил. Ему дали только 13 сантимов. Я припоминаю тяжелую сцену, которую видел спустя несколько дней, когда я и Атален, имевший превосходное обыкновение производить следствие на месте преступления, приехали снова в домик вдовы Дессен, привезя с собой Берлянда и Доре, от которых хотели узнать еще некоторые подробности. Судебный следователь поднялся с Берляндом на второй этаж, а я остался внизу, в той комнате, где была убита госпожа Дессен, и принялся с некоторым любопытством рассматривать Доре, который грелся перед камином и курил папиросы, предложенные ему агентами. Полицейские, — как я уже говорил выше, — по большей части относятся с состраданием к тем несчастным, которых арестовывают, даже если это убийцы. Нужно же доставить хоть какое-нибудь удовольствие человеку, которому осталось недолго жить! — говорил себе в таких случаях полицейский. Вдруг дверь открылась, и я увидел высокого и серьезного человека в глубоком трауре. Поклонившись мне, он сказал: — Сударь, не один ли это из тех несчастных? — Да, сударь, — ответил я, — но позвольте мне, в свою очередь, узнать, кто вы? — Я зять госпожи Менье-Дессен. Действительно, это был господин X., протестантский пастор, муж одной из дочерей покойной госпожи Менье-Дессен. Он направился к Доре и резко спросил: — Читали ли вы Библию? — Библию? Что это такое? — переспросил юный убийца с любопытством, приподнимая голову. — Несчастный! — воскликнул пастор. — Он, наверное, не читал ни Библии, ни Евангелии! Но у моей тещи были здесь книги. Он подошел к библиотечному шкафу и достал оттуда одну книгу, это было Евангелие, и он прочел из него известный стих: «Поражающий мечом от меча погибнет». Доре смотрел на него широко открытыми глазами и, видимо, ничего не понимал. — Как вы поразили мечом, — пояснил пастор, — так и вы будете поражены. — Но мы убивали не мечом, — прошептал недоумевавший бандит, — а ударами каблуков по башке! Потом, устремив на меня испуганный взгляд, он сказал: — Право, в нем нет ничего утешительного! Я думаю, что в своем волнении зять покойной не заметил даже двоякого смысла в этом бессознательно циничном ответе и продожал несколько возвышенным тоном, который дается привычкой к проповедям: — Вам нечего уже надеяться на людей, обратитесь к милосердию Божьему. Можно было подумать, что эти слова произвели на Доре ошеломляющее впечатление. Он бросил угасшую папиросу и устремил пристальный взгляд на огонь. Когда пастор поднялся на второй этаж к господину Аталену, бывший мясник вдруг повернулся ко мне и сказал: — Что это за чучело? — Молчи! — с гневом воскликнул я. — Это зять несчастной женщины, которую вы убили. — Так чего же он жалуется? — воскликнул Доре. — Ведь ему достанется наследство! Несчастный захохотал грубым, циничным смехом, точно радуясь своей шутке. В тот же день Доре, спрошенный господином Аталеном и мной об его детстве, дал нам чудовищный ответ, который достаточно характеризует дикую и злую натуру этих несчастных, предназначенных роком для зла. — Тебе было одиннадцать лет, когда тебя крестили, — сказал я, — это, должно быть, произвело на тебя сильное впечатление! Как же ты мог подумать об убийстве старого священника, который о тебе заботился? — Мои крестины? — сказал Доре, вертя в руках свой картуз и, по-видимому, делая усилие, чтобы что-то припомнить. — Ах да, он окропил мне голову водой, потом сунул в руку 20 франков и сказал: «Ну иди, теперь ты христианин!» Берлянд, ее сын и Доре были единогласно приговорены к смертной казни. Самым красноречивым ораторам было бы трудно возбудить хоть искру жалости к этим негодяям. Присутствовавшие при разборе дела могли подумать, что находятся в театре и видят представление «Парижских тайн». Покрыв голову черным платочком, из-под которого выбивались пряди седых волос, закрывая лицо руками и отвечая на все вопросы плаксивым тоном: «Нет, нет», тетка Берлянд казалась воскресшей Совушкой. Доре и Берлянд имели также достойных прототипов… Кажется, это был единственный случай, когда женщины до окончания заседания покидали зал суда. Они не могли дослушать до конца. Это было слишком возмутительно. Точно нарочно все ужасы и все подлости соединились в этом процессе, начиная от матери-чудовища, которая развращала сына, кончая этим восемнадцатилетним мальчишкой, который признался, что вид крови опьянял его, и тогда он уже не мог удержаться, чтобы не нанести удара… Кстати, во время разбора дела выяснилась одна интересная подробность: было установлено, что только арест всей шайки спас жизнь Шотину. Доре и тетка Берлянд были страшно озлоблены за то, что у него не хватило духа присутствовать при убийстве. — Это изменник, он нас выдаст! — говорили они, и тогда же было решено его убить. Составили заговор заманить Шотина ночью на Ансьерский мост, под предлогом экспедиции в Левалуа, и сбросить его в Сену. Было что-то нечеловечески чудовищное в этой страшной женщине, тетке Берлянд, которая учила злу всех этих юных негодяев почти с таким же старанием, с каким другие женщины внушают своим детям принципы долга и чести. Когда совещания окончились и подсудимых ввели в залу для того, чтобы прочесть им вердикт присяжных, на адвокатской скамье слышали, как Берляндша наклонилась к Доре и шепнула: — Без «butte» не обойдется! («butte» на жаргоне означает гильотина). Тогда Анри Роберт приподнялся, чтобы успокоить Берлянд, и сказал ей, что женщин уже не гильотинируют, а потому она не будет казнена. — Плевать мне на это! — просто возразила мегера. Я передаю этот инцидент со слов одного молодого адвоката, который сидел недалеко от защитника и внятно слышал обе фразы. Действительно, главная зачинщица и подстрекательница избежала гильотины, за нее расплатились Доре и Берлянд, которые и были казнены. С тех пор как существует смертная казнь, мне кажется, еще не было ни одного человеческого существа, которое заслужило бы ее больше, чем эта ужасная Берляндша. Даже трудно сказать, существует ли для таких чудовищ различие полов. Берляндша не была женщиной… это было само преступление! Доре и Берлянд умерли без фанфаронства, но и без трусости. Только страшная конвульсивная судорога исказила лицо Берлянда, когда в уборной Рокет он почувствовал холодное прикосновение ножниц палача к своей шее. Та же судорожная гримаса запечатлелась и на гипсовой маске, которая была снята с головы казненного и находится поныне в музее медицинского факультета. Кажется, во всей коллекции отрезанных голов, составляющих этот музей, маска Берлянда имеет самое странное выражение, и если какой-нибудь художник задумает изобразить «смех бесноватого», то ему следует посмотреть голову Берлянда.