Однако в лотерее гильотины ему достался выигрышный билет, его смертная казнь была отменена, и он отправился в Новую Каледонию со своим приятелем Кателином, по прозвищу Майский Цветок. Между тем, по моему мнению, единственный, заслуживающий хотя бы немножко снисхождения, был этот Алорто, бездомный итальянский бродяга, никогда не слышавший ни от кого добрых советов, но в котором все-таки не совсем еще угасло чувство добра. Алорто умер, клятвенно уверяя «перед Богом, перед которым должен предстать», что он не убивал несчастного Бурдона, а только немножко зажал ему рот. Он шел до гильотины очень твердо так же, как и Селлер, который, переступив через порог Рокет, воскликнул: — Мне слишком стиснули «артишоки», то есть ноги, — как это скучно двигаться так медленно! Впрочем, вот мы уже пришли! С тех пор, как воображение журналистов стало превращать юридические процессы в настоящие романы, по поводу каждого сенсационного преступления фабриковалась масса легенд. Кажется, наиболее курьезной из этих легенд была та, которая сложилась по поводу отейльской драмы. Рассказывали, что один из преступников, Кателин, по прозвищу Майский Цветок, страшный меломан, насмотревшись мелодрам, под впечатлением от «Тоски», расставил зажженные свечи вокруг трупа убитого Бурдона, а потом вся компания начала плясать дикий танец возле окровавленной постели, припевая «Рёге la Victoire». В этом сенсационном рассказе не было ни слова правды. Убийцы ограничились тем, что, уходя, побросали свечи около трупа, по всей вероятности, в надежде произвести поджог. Точно так же чистейшей легендой были рассказы, будто Селлер писал стихи. Действительно, по рукам ходили плохие вирши, но составлены они были каким-то жалким рифмоплетом, прикрывавшим свое скудоумие фирмой Селлер. Теперь я намерен рассказать о подвигах другой шайки бездельников, еще более отвратительных, чем отейльские убийцы, так как старшему из них не было даже восемнадцати лет. Спустя несколько месяцев после драмы на улице Пуссин шайка юных злодеев убила старуху-привратницу на улице Бонапарта. 15 июля, в день получения квартирной платы, на улице Бонапарта была убита старуха-привратница госпожа Кюн. Одна служанка из того же дома, поднимаясь по лестнице, была очень удивлена, что дверь в каморку привратницы, несмотря на жару, заперта. В то же время она заметила двух безусых субъектов, которые держали дверь снаружи. Испуганная служанка начала кричать: — На помощь! На помощь! Воры! Оба субъекта поспешили убежать. Тогда служанка вошла в каморку, где нашла труп несчастной старухи, сидевшей в кресле. Убийцы заткнули ей рот платком, чтобы она не могла кричать. На горле зияла широкая рана, из которой еще струились потоки свежей крови. Сонная артерия оказалась перерезанной, и, по всей вероятности, смерть наступила почти мгновенно. Все ящики комода были выдвинуты и перерыты. Очевидно, целью преступления было воровство, но убийцы немногим поживились. Старуха-привратница не держала при себе квартирных денег, а так как она была очень бедна и даже обращалась иногда за пособием в благотворительное общество, было ясно, что негодяи почти ни за что убили ее. Они взяли только несколько франков и золотые часы с цепочкой. Когда я и комиссар полиции господин Лягальяр приехали на место преступления, мы не нашли никаких следов, оставленных убийцами. Только служанка, мельком видевшая их в наступивших сумерках, и один соседний торговец, утверждавший, что они побежали в сторону Сен-Жермен-де-Пре, могли указать кое-какие приметы злодеев. По показаниям торговца, преступников было трое, двое убивали, а третий стоял на страже. Оба свидетеля соглашались, что это были совсем молодые люди, маленькие и испорченные до мозга костей, парижские хулиганы, которые иногда совершают самые дерзкие преступления. Краткое первоначальное следствие вполне убедило меня, что преступление совершено не местными жителями квартала. Искать преступников следовало в самых грязных классических трущобах близ Итальянской заставы или в окрестностях площади Мобер, и их нужно было задержать как можно скорее, потому что, судя по их наглости, можно было предполагать, что, оставшись на свободе, они совершат новое преступление. В то время я поручил бригадиру Жироде, одному из лучших моих агентов, очень скромному и вполне преданному делу, следить за этой зловредной богемой, представляющей серьезную опасность для общества и сохранившей в наш просвещенный век в пределах Парижа традиции былого Двора чудес[4]. Я попросил Жироде выбрать из числа подчиненных ему сыщиков двух наиболее ловких и искусных, чтобы им можно было поручить розыски по этому делу. Он представил мне парочку удивительных типов, Лятриля и Токсе, которые до такой степени акклиматизировались в специальном кругу преступного мира, что иногда я сам не узнавал их, встречая в коридорах сыскного отделения переодетыми в настоящих, заправских бандитов. Один из них, Токсе, был высокий здоровенный парень, атлетического сложения, другой — Лятриль — маленький, сухощавый и тщедушный человек, имевший привычку отвечать словом «аминь!» на все, что говорил ему его неразлучный Аякс — Токсе. Я предоставил им полную свободу действий, и они вдвоем отправились на розыски. Затем в продолжение нескольких дней я ничего о них не слышал. Тем временем несколько других агентов из той же бригады предприняли кое-что, но не особенно удачно. Они привели ко мне нескольких несчастных оборванцев, подобранных в Булонском лесу, в Венсене или на берегах Сены. Почти у всех этих субъектов были кое-какие грешки на совести, и господин Бертильон очень скоро отыскивал их фотографии, но, к счастью для них, у них имелись неоспоримые алиби, и они не были «убийцами на улице Бонапарт», как говорилось тогда в газетах. Однако в один прекрасный день ко мне привели трех молодых бездельников, самый старший из которых носил выразительное прозвище Сорвиголова. Эти юноши защищались так неудачно, что я счел нужным их задержать. На следующий день я вызвал двух свидетелей, имевшихся по этому делу. Оба, как служанка, так и торговец, при виде их воскликнули с мелодраматическим пафосом: — Да, это они! Это убийцы! Как уже известно, я не придавал большого значения этого рода признаниям, так как многолетний опыт убедил меня во впечатлительности и пылкости фантазии свидетелей. Они видели убийцу всего каких-нибудь несколько мгновений, быть может, в темноте сзади или сбоку, но им кажется, что его физиономия глубоко врезалась в их память, так что они без малейшего колебания узнают его среди всех тех лиц, которые им показывают. Но на этот раз три задержанных молодца имели такое общественное положение, что всякие предположения были возможны. Их задержали на пристани Святого Николая, где они, точно ласточки сенских берегов, свили себе гнезда. Я приведу здесь рассказ самого Сорвиголовы, так как он наглядно рисует ужасы нищеты нового Парижа. — Я никогда не крал и не убивал, — говорил он, — я честно зарабатываю себе пропитание мытьем собак на берегу Сены или разгрузкой пароходов. В некоторые дни я зарабатываю до тридцати су! Я спросил, где он живет. — В отеле Путр! — не без некоторой гордости ответил он. — В каком квартале? — На берегу Сены, между мостами Искусств и Святых отцов, при спуске набережной Вольер, под так называемой Разгрузкой. Затем он объяснил, что в этом месте находится просторная деревянная платформа, выдвигающаяся над Сеной на несколько метров. На эту платформу обыкновенно въезжают возы, на которых подвозят груз для пароходов. Под платформой Сорвиголова и несколько его товарищей, таких же, как и он, бездомных скитальцев, устроили, посредством собранных где-то кирпичей, нечто вроде клетушек. В этих «комнатах» вместо постелей юным авантюристам служат старые ковры и истертые соломенные подстилки, найденные где-нибудь на задворках. Обитатели этого странного бревенчатого отеля оказывают иногда гостеприимство товарищам, если только те не слишком грязные оборванцы и могут заплатить десять сантимов за ночлег. Сорвиголова посылал одного из товарищей в соседнюю колбасную купить на два су обрезков, остальные покупали вскладчину хлеба и это составляло ужин почтенной компании, напитком же служила вода, почерпнутая из Сены. Однако Сорвиголова уже несколько раз был осужден за бродяжничество. При взгляде на бледные, исхудалые и измученные лица этого трио, при виде жалких лохмотьев, служивших им одеждой, прохожие невольно должны были подумать: «Вот, молодцы, способные на любое преступление!» А между тем это были только бледные бродяги, слишком ленивые, чтобы взяться за постоянную работу. Они принадлежали к безалаберной, неоседлой богеме, которая любит жить изо дня в день, зарабатывая сегодня здесь, завтра там несколько грошей, но не способна на убийства и грабеж. Бог весть, что сталось бы с этими несчастными, если бы у них не явилось благой мысли заняться в день преступления выгрузкой песка с одной барки в Шаронте, и, таким образом, найти верное и надежное алиби?.. Я был сильно раздосадован тем оборотом, который принимало дело, и недоумевал, что сталось с моими агентами, Лятрилем и Токсе. Но вот в один прекрасный вечер меня уведомили, что каких-то пять субъектов, задержанных по подозрению в убийстве на улице Бонапарта, находятся в комиссариате на Итальянской площади. Я находил, что пятерых уже слишком много, так как, по всей вероятности, было только три убийцы. Тем не менее я тотчас послал экипажи и людей, чтобы доставить ко мне всю новую добычу, без исключения, а потом уже можно будет разобраться, кто из арестованных действительно виноват. Каково же было мое удивление, когда на первом плане среди этой милой компании я узнал Лятриля и Токсе. Но в каком виде, великий Боже! Если бы кто-нибудь встретил их вечером в пустынном переулке, то инстинктивно крикнул бы: «Караул!» Само собой разумеется, я не показал вида, что узнаю их, и велел заключить всех пятерых, не исключая Лятриля и Токсе, в одну общую камеру, где скоро вспыхнула жесточайшая ссора. Лятриль и Токсе с самым правдоподобным негодованием упрекали товарищей за то, что те вовлекли их в «грязную историю». В то же время я послал за моими двумя свидетелями. Торговец готов был признать Токсе и Лятриля. Что же касается трех остальных, то он решительно утверждал, что этих, наверное, не было. Я последовательно допросил всех пятерых, так, чтобы дать возможность Лятрилю и Токсе сообщить мне некоторые полезные сведения, но не нарушая при этом их инкогнито. Сначала я подозвал трех неизвестных, которые назвались Рибо, Жантру и Пиле. Им было 19, 18 и 17 лет, но они уже представляли во всем безобразии тип испорченного, циничного и развращенного парижского гамена, который, точно зловредный гриб, растет на асфальте тротуаров. Рибо и Жантру рассказывали мне, что встретили в одном притоне, кажется, на улице Галанд, тех двух субъектов, которые были задержаны вместе с ними, то есть двух моих агентов, хотя они мало их знают, но считают отличными мошенниками, — двумя опытными и бывалыми ворами, — оба молодца только что прибыли в Париж с юга, и на совести их, по всей вероятности, лежит немало тяжких преступлений. Но прежде, чем я мог расспросить этих двух отличных мошенников (моих агентов), и прежде, чем те успели рассказать все детали преступления, о которых слышали от самих преступников, разболтавших все со свойственными всем ворам хвастовством и потребностью сердечных излияний, один из убийц, а именно — Пиле, уже открыл мне сердце. В этом мальчике так же, как в Алорто, не все добрые чувства умерли. В конце концов он сжалился над участью двух невиновных, Токсе и Латриля, которых его товарищи намеревались скомпрометировать. — Это мы втроем совершили преступление, — сказал он, — только убивали старуху Жантру и Рибо, а я стоял на страже. Жантру и Рибо, разумеется, начали отпираться и бранить Пиле. Однако сопротивление их было непродолжительно. Подобно Селлеру и Алорто, они заспорили, сваливая один на другого вину. — Я схватил старуху за горло, — говорил Рибо, — и посадил в кресло, но она начала кричать, тогда я подозвал Жантру, который уже рылся в комодах. Он выхватил нож и нанес ей удар, прежде чем я успел его остановить. — Это неправда, — говорил в свою очередь Жантру, — я не хотел ее убивать, я только подставил ей нож к горлу, а она сама наткнулась на него… Впрочем, во всем этом деле зачинщиком был Пиле. Он знал, что старуха Кюн должна получить квартирную плату… — Да, — возразил Пиле. — Я советовал совершить воровство, а не убийство… Я вовсе не хотел, чтобы бедную старушку убили. Пиле был сын молочницы, лавочка которой находилась под воротами. Старушка Кюн была давнишней их покупательницей, и Пиле часто приносил привратнице молоко в ее каморку. Он заметил, что она постоянно бывает одна. Ответственность каждого была достаточно определена. Лятрилю и Токсе уже нечего было делать в тюрьме. Я призвал обоих мнимых мазуриков и внушительно произнес маленькую проповедь, соответственную месту и обстоятельствам, увещевая их бросить пагубное ремесло и вернуться к честному труду. Токсе и Лятриль, которые, наверное, с трудом удерживались от смеха, нежно расцеловались с «aminches» (приятелями) Рибо, Жантру и Пиле, которые по доброте сердечной сказали правду, чтобы не задерживать их долго в тюрьме. Сцена поистине была трогательная. Наконец, Лятриль и Токсе удалились в соседнюю комнату, куда я не замедлил к ним выйти, и они рассказали мне свои похождения. Им пришлось жить буквально «в стране воров», так как еще поныне существуют кварталы, населенные преимущественно профессиональными ворами, и есть специальные кабаки и притоны, посещаемые только рыцарями легкой наживы. Сюда главари шаек приходят набирать воров, здесь говорят не иначе как жаргоном, и опасные мошенники пользуются наибольшим уважением. Еще очень недавно я знал одну пивную, где раздел награбленной добычи производился на глазах хозяев лавочки. Оба сыщика, благодаря их южному акценту, выдавали себя за двух опытных воров, приехавших из Бордо, чтобы посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться в Париже во время выставки. Они превосходно владели жаргоном и умели пустить пыль в глаза. Пиле с самого начала проникся к ним глубоким уважением и в своей симпатии зашел так далеко, что предпочел признаться в преступлении, лишь бы не скомпрометировать новых друзей. Когда Лятриль и Токсе выведали все, что им нужно было знать, они уведомили письменно ближайшего комиссара полиции, и таким образом, вместе с убийцами были арестованы отрядом полисменов, которые отнюдь не подозревали, что имеют дело с настоящими агентами, то есть со своим начальством. Эти два храбреца, получавшие по 2100 франков в год, преспокойно прожили более недели в самом центре преступного мира, не боясь опасности, проводя ночи в грязных ночлежных приютах, питаясь гнилью в подозрительных кабаках и зная наперед, что достаточно малейшей неосторожности, чтобы сотня ножей поднялась на них и они были убиты наповал…