— Но что же вы сделали с часами? — невозмутимо продолжал Барбаст. — С часами! — сказала госпожа X., громко расхохотавшись. — Да они здесь, под моей кроватью! Действительно, часы были под кроватью, чего мы вовсе не заподозрили при нашем, правда, очень поверхностном обыске. Барбаст привел ко мне в сыскное отделение госпожу X., которая, при возрастающем возбуждении, овладевшем ею, рассказала с поразительным злорадством все подробности своего преступления. — Только теперь, когда нет этой ханжи, — говорила она, — я сплю спокойно. Бывало, я слышала по ночам, когда она возвращалась от заутрени, и по утрам, возвращаясь от обедни, она всегда будила меня несносным грохотом своего сундука на колесиках. Ее нужно было убить. Это было выше моих сил! Накануне я получила из магазина пакет, перевязанный крепкой бечевкой. Я тогда же подумала, как было бы хорошо задушить ее этой бечевкой, и припрятала ее. В понедельник утром я крепко спала, как вдруг была разбужена грохотом сундука на колесиках. Старая ханжа уже возвратилась от обедни. Тогда я вскочила с постели и бегом поднялась по лестнице. Дверь оказалась незапертой. Я бросилась на эту женщину, повалила ее на пол и накинула веревку ей на шею. Она даже не вскрикнула! — добавила несчастная помешанная. — Право, шестилетний ребенок без труда мог бы ее убить. Тогда, — продолжала она торжествующим тоном, — я схватила дьявольский сундук и бросила его на спину старухи, приговаривая: «На тебе, старая негодница! Теперь уж ты не будешь барабанить над моей головой!» Наконец, я взяла часы, которые она так любила, и, уходя, крикнула ей: «Ты не услышишь больше боя твоих любезных часов!» Признаюсь, я был ошеломлен, слыша рассказ этой женщины, почти слово в слово, подтверждавший мой сон. Что касается госпожи X., то ей нужны были доктора, а не судьи. Ее отправили в Сальпетриер, где она была помещена в отделение доктора Вигуру. Все доктора единогласно признали ее невменяемой. Так закончилась история моего удивительного сна. Глава 11 Шайки убийц В некоторых приведенных мной процессах, наделавших в свое время много шума, я показал типы убийц, действовавших изолированно, или одиночных, как принято выражаться на полицейском жаргоне. Теперь я намерен поговорить о шайках убийц, которые оперируют в нашем так называемом цивилизованном обществе почти с таким же удобством и с такой же легкостью, как в былое время разбойничали на больших дорогах и в дремучих лесах. Однако полиция, которая, кажется, одна только сделала серьезные успехи за последнее столетие, всегда предпочитает иметь дело с целой шайкой, чем с одиночным убийцей. Казалось бы, что легче поймать одного негодяя, чем четверых-пятерых, иногда даже целый десяток. В действительности же случается наоборот. Когда один субъект, обладающий достаточным хладнокровием, совершает преступление, и если у него нет любовницы и он настолько умен, чтобы не воспользоваться тотчас плодами своего преступления, то он имеет много шансов довольно долгое время ускользать от правосудия. Наоборот, если три или четыре субъекта совершают преступление сообща, то можно заранее поручиться, что хотя бы один из них, наверное, проболтается, повинуясь потребности высказаться и поделиться своими чувствами, что, по обыкновению, губит преступников и заговорщиков. В моей полицейской практике было несколько таких дел. Я расскажу о наиболее интересных, так как они блистательно доказывают, какие образчики дикости и зверства процветают еще в нашу эпоху, имеющую претензию на цивилизацию. В середине марта 1889 года в одну ясную лунную ночь патруль полисменов, совершая обход, заметил на углу улицы Пуантдю-Жур и бульвара Эксельман четырех человек, шедших с тяжелыми узлами. Полицейские поспешили остановить этих субъектов, но те бросили ношу и хотели бежать. Но двое из них остались в руках блюстителей порядка, хотя продолжали отчаянно сопротивляться, а один из них, выхватив револьвер, дважды выстрелил в агента Лянлянша, к счастью, не ранив его: обе пули пробили только кепи полисмена. Разбойник, воспользовавшись моментом замешательства, вырвался и убежал. В результате, после всей свалки, в руках блюстителей порядка остался только один бандит. Его крепко связали и отвели к комиссару полиции господину Нашону, которому он преспокойно объявил, что он действительно вор, зовут его — Антуан Ровель, по профессии он токарь и живет в Бельвиле. По заведенному порядку, комиссар, который не мог проверить этих заявлений, отправил задержанного субъекта в арестный дом и уведомил следователя. В брошенных узлах оказалось белье, стенные часы и различные драгоценности. Все эти вещи были помечены инициалами «Ж. Ш.». В то же время в кармане арестованного был найден нож с явными следами крови. В четыре часа на следующий день господин Нашон получил уведомление, что в доме номер 10 по улице Пуссен в отеле господина Шабо был найден труп зарезанного человека. Убитый был бедняк-садовник, по имени Жюль Бурдон, охранявший дом в отсутствие хозяев, которые в то время были в Ницце. Соседи, удивленные тем, что ставни на окнах остаются закрытыми, позвонили, но ответа не дождались, тогда нашлись смельчаки, которые перелезли через ограду сада. Страшное зрелище ожидало их в прихожей. На железной кровати, простыня которой была вся смочена кровью, лежал труп Бурдона с перерезанным горлом, кроме того, на теле зияли еще две страшные раны, одна на груди, в области сердца, другая — в нижней части живота. На лице несчастного застыло выражение невыразимого ужаса. Глаза остались широко открытыми, мускулы лица перекосились, а на щеке виднелись следы трех окровавленных пальцев убийцы. В доме был произведен полнейший разгром: замки во всех шкафах и комодах были сломаны, ящики выдвинуты и опустошены, в столовой на столе остались четыре стакана и несколько пустых бутылок. В подсвечнике догорала свеча. Дом принадлежал очень богатому владельцу господину Шабо, который в то время со всей семьей находился в Ницце. Комиссар полиции тотчас же заметил, что метки на белье в брошенных ворами узлах совершенно одинаковы с инициалами на салфетках, которыми убийцы вытирали свои окровавленные руки. Очевидно, задержанный был одним из виновных в убийстве. В шесть часов вечера, когда судебный следователь Гюльо, я и несколько агентов, в том числе Росиньоль, приехали в комиссариат, то застали господина Нашона допрашивающим предполагаемого Ровеля. На его рубашке были замечены брызги крови, а на письменном столе комиссара лежал нож с засохшими бурыми кровавыми пятнами. Однако субъект продолжал упрямо отпираться. — Я — убийца? — говорил он. — Никогда в жизни! Правда, я вор, это бесспорно, но никоим образом не убийца! Но предполагаемому Ровелю не везло, Росиньоль, некоторое время пристально смотревший на него, вдруг воскликнул: — Ба, ведь это Жозеф-итальянец! Я тотчас же вспомнил. Незадолго перед тем была захвачена шайка злоумышленников, прозванная понтинской шайкой, так как оперировала главным образом в районе Понтин, где я был прежде комиссаром. Мы задержали всю шайку, их судили, и человек четырнадцать или пятнадцать были сосланы в Казну и в Новую Каледонию. Но один из осужденных бежал перед самым отправлением, и все старания полиции разыскать его оставались тщетны. Этот молодец и был именно Жозеф-итальянец. Но Жозеф-итальянец твердо стоял на своем, уверяя, что окровавленный нож ему дали те «сорванцы», с которыми он повстречался, «и если нож во что-то запачкан, то это уж их дело». Что же касается заявления Росиньоля, то он только пожимал плечами: — Ба, шпионам всегда кажется, что они всех узнают, продолжайте, миленький, продолжайте… Вы попали пальцем в небо! Его отправили в сыскное отделение и привели к господину Бертильону, который тотчас же отыскал фиш с его измерениями, и арестованному показали чрезвычайно похожую на него карточку некоего Жозефа Алорто, очень опасного бандита, которого Росиньоль задержал когда-то в Шапеле. Он уже имел счеты с правосудием, и над ним тяготело несколько приговоров. Перед очевидностью фактов Алорто не стал запираться. — Ну да, — сказал он, — это моя рожа, но что же дальше? Мы оставили его в покое, но на следующий день рано утром господин Гюльо и я повезли его на место преступления на улицу Пуссен, где труп убитого садовника еще оставался на железной кровати, на которой был найден. Жозеф Алорто довольно отважно выдержал страшное зрелище. — Гм! — говорил он, глядя на труп. — Они отлично его обработали!.. Работа не дурна! И он продолжал с упрямой энергией отрицать свое участие в преступлении. Сначала он говорил, что какие-то незнакомые люди, встретив его на дороге, попросили донести узел, а также спрятать нож, найденный у него. Господин Гюльо спокойно и невозмутимо указал ему на неправдоподобность подобного рассказа, тогда Алорто изменил версию и дал другое объяснение, которое, не будучи вполне истиной, все-таки к ней приближалось. Это обыкновенный прием профессиональных злоумышленников. Они никогда не сознаются сразу, а постепенно открывают правду. Можно подумать, что они считают вопросом чести отбиваться шаг за шагом и оставляют борьбу только тогда, когда видят, что уже ни на одно мгновение не могут обмануть судей. — Ну хорошо, я скажу вам правду!.. Это также обычное вступление, которым начинают мошенники, собираясь сказать грубую ложь. — Я не причастен к преступлению! О, совершенно не причастен, я только стоял на страже! — Вот как было дело, — продолжал Алорто, — в прошлую ночь я встретил трех «сорванцов», имен которых не знаю, честное слово, не знаю! Они сказали мне: — Можно обработать отличное дельце — ограбить необитаемый дом! — Я готов! — ответил я. Тогда они вошли в дом, а я остался у дверей сторожить… — Но почему же ваш нож в крови и рубашка также забрызгана кровью? — спросил господин Гюльо. — Очень просто! — возразил Алорто, — я одолжил им свой нож и не знаю, что они с ним делали. Что же касается пятен на рубашке, то у меня шла кровь из носа. Насколько мне приходилось наблюдать парижских мазуриков, они всегда удивляли меня своим наивным цинизмом и какой-то ребяческой бестактностью, что в значительной степени облегчает труд чиновников. Все мы отлично понимали, что Алорто не ограничился ролью сторожевого и, по меньшей мере, присутствовал при убийстве, вот почему господин Гюльо, хорошо знавший весь механизм сыскной полиции, а также опытность моих сыщиков, всецело предоставил мне вести розыски по делу Алорто. Мы постарались растолковать обвиняемому, что он бесполезно ухудшает свое положение, отказываясь назвать сообщников, которых он, наверное, знает, тем более что полиция со своей стороны также не замедлит их узнать. Ведь мы уже знали всех тех личностей, которых он посещал, следовательно, сфера розысков была известна и ограничена. — Нет, я не могу сказать, — объявил в конце концов Жозеф-итальянец, — я не доносчик! Однако во время допроса у него вырвалась фраза, что он никогда не допустит ареста невиновного. Признание имело свое значение. Через несколько часов я мог судить о характере задержанного бандита. Бесспорно, это был негодяй, который не остановился бы ни перед каким преступлением, тем не менее в нем не совсем еще умерло доброе чувство. Конечно, я не претендую на роль святого Венсана-де-Поля убийц, но признаюсь, не раз испытывал глубокую жалость, которая меня самого удивляла, к заведомым ворам и разбойникам, сохранившим в глубине души какую-то нежную, подчас даже трогательную деликатность. Но долг начальника сыскной полиции, когда он хочет добросовестно исполнить свои обязанности, повелевает ему пользоваться одинаково как хорошими, так и дурными чувствами своих клиентов. Жозеф-итальянец сам указал мне средство найти его сообщников. Разбирая папку с делом этого рецидивиста, уже несколько раз судившегося, я узнал, что он был в очень дружеских отношениях с семьей некоего Тони X., на сестре которого собирался жениться. Этот Тони X. много раз оказывал ему важные услуги. Арестовать невиновного с единственной целью отыскать через него настоящих преступников, конечно, не совсем удобный прием. И полиции следовало бы не прибегать к нему, но дело в том, что те, якобы безвинные, которых мы позволяем себе столь бесцеремонно задерживать, далеко не чистые агнцы, на совести их всегда имеются кое-какие счеты с правосудием. Тони, по прозвищу Бычок, пользовался в Билете незавидной репутацией сутенера, а его собутыльники, с которыми он ежедневно проводил время в винном погребе, Кателин, прозванный Майским Цветком, и Томас, он же Беспечный, составляли такую почтенную компанию, для которой провести днем больше или меньше в арестном доме было почти безразлично. Итак, Тони был задержан и поставлен на очную ставку с Алерто, который пришел в страшное негодование при виде арестованного приятеля и кричал во всеуслышание, что Тони совершенно непричастен к преступлению. — Ну, полно, — сказал я, — ведь это твой коллега! Когда начальник сыскной полиции допрашивает известную категорию парижских мазуриков, он должен говорить с ними не иначе как на «ты», точно с «уличными мальчишками», если он желает сохранить по отношению к ним весь свой авторитет. На первый взгляд это кажется парадоксальным, а между тем это традиционное правило.