Тогда незнакомец сказал: — Я знаю одну старуху, которая очень богата. Поедемте со мной, ее нетрудно будет убить. Я согласился, но с одним условием, что сам я не буду принимать участия в убийстве. Мы отправились и пришли в винный погребок. Незнакомец, сопровождавший меня, бросился на матушку Жиронду и убил ее. Я только смотрел и был сильно взволнован. Потом незнакомец убежал, оставив меня с трупом. Мало-помалу я оправился и обшарил ящики… — Хорошо, друг мой, — сказал я, — вы начинаете мало-помалу сознаваться… Я знал уже на практике, что, раз преступник открыл часть своей вины, он скоро признается во всем остальном… Я полагал, что не следует настаивать и понуждать Жеоме к дальнейшим признаниям. На этот раз было довольно, и я велел отвезти его в сыскное отделение. Он сильно проголодался, и я приказал, чтобы из ресторана принесли все, чего он потребует. Агенты, находившиеся при нем во все время обеда, дали ему понять, что интерес самого обвиняемого требует, чтобы он чистосердечно сказал всю правду, и вот за десертом Жеоме объявил, что желает со мной говорить. За мной тотчас же послали. — Послушайте, господин Горон, — сказал он, — я хочу сказать вам всю правду, именно вам, потому что вы мне симпатичны и были ко мне добры. Одним из наиболее интересных наблюдений, которые мне пришлось сделать на службе, было то, что преступники почти всегда выбирают симпатичных им личностей, чтобы сделать свои признания. Достоевский в своем «Преступлении и наказании» поразительно верно и с драматической силой отметил эту особенность. Редко случается, чтобы обвиняемые делали признания судебному следователю, который запугивает их своей серьезностью. Часто они сознаются начальнику сыскной полиции, если он достаточно искусен, чтобы заслужить их доверие или, точнее, симпатию, — как выразился Жеоме, — в большинстве же случаев они открывают свое преступление агенту, который к ним приставлен, или тюремному сторожу, если только он хорошо обращается со своим узником. Жеоме рассказал мне со всеми подробностями свое преступление. — Я солгал вам сейчас, говоря, что у меня был сообщник, — сказал он. — Я один убил несчастную старуху, которую знал уже давно, потому что три года тому назад я служил приказчиком в соседней мелочной лавке, и каждый день мне случалось проходить мимо ее погребка; случалось иногда, что она давала мне некоторые поручения. Я заметил, что она постоянно была одна, и уже тогда у меня явилась мысль, что убить и ограбить ее было бы нетрудно. Как эта мысль укрепилась и как овладела мной окончательно, я не знаю. Достоверно одно: что я приехал в Париж с намерением попросить у моей матери немножко денег, чтобы купить своей приятельнице некоторые вещицы, которые она просила, но, узнав, что моя мать в тюрьме, я тотчас же вспомнил о старухе Жиронде. Тогда я отправился к знакомому старьевщику на улице Шато, брату одного винного торговца, с которым я был знаком с Сен-Кантене. В его лавке я незаметно похитил молоток, показавшийся мне прекрасным оружием. Я спрятал его в карман и пошел ночевать к моему знакомому на улице Мутон-Дюверне. На следующий день в воскресенье я целый день гулял, ожидая с нетерпением вечера. Наконец, с наступлением ночи направился в сторону церкви Сен-Жермен-де-Пре и стал ожидать момента, когда старуха начнет запирать магазин. Тогда я быстро вошел и сказал: — Здравствуйте, сударыня, как поживаете? Я не дал ей времени ответить и ударил ее со всей силы по голове молотком, который держал спрятанным за спиной. Она пошатнулась и тяжело грохнулась на пол. Я поспешил опустить решетки и заставить ставнями двери и окна, но так как старуха громко хрипела, то я оттащил ее к двери погреба и там прикончил. Затем молодой преступник сообщил мне потрясающую подробность. — Когда я обшарил все ящики, — сказал он, — и положил в карман все найденные деньги, а также золотые часы и кое-какие вещицы, я почувствовал вдруг странную слабость и опустился в кресло. Я оставался там часа три, не смея выйти из лавки и дрожа всем телом при шуме шагов прохожих. Я заметил Жеоме, что, вероятно, долгое пребывание около трупа несчастной, которую он убил, произвело на него такое сильное впечатление. — О, нет, — спокойно возразил он, — я боялся не трупа, а прохожих. Наконец в половине первого ночи он решился покинуть магазин и пошел ужинать в «Аль», так как «сильно проголодался». Проходя по мосту через Сену, он бросил в реку молоток. Потом отправился ночевать в отель «Штейнер» и прекрасно проспал всю ночь, а на следующее утро, после сытного завтрака, уехал в Сен-Кантен. Такова была во всей ее банальности, а также жестокости психология этого двадцатилетнего убийцы, выросшего на парижских тротуарах и воспитанного матерью-воровкой. Как и откуда он мог узнать различие между добром и злом? А между тем это вовсе не был лентяй. В первоначальной школе он с успехом прошел все то, чему там учили, жаль только, что в наших школах не преподают религии и морали, это предоставляется домашнему воспитанию, и хорошо, если у кого есть семья! Бедняга Жеоме был лишен этого морального влияния. В полку он уже не мог усвоить принципы чести, но, легко подчиняясь всем требованиям дисциплины, он был хорошим солдатом. Вот почему он наивно и с бессознательным цинизмом признавался мне: — Меня погубило мое волнение. Когда все было кончено и я сел в кресло, мне стало так жарко, что я вынул из кармана платок и при этом нечаянно обронил письмо, которое вы нашли. Я был слишком взволнован, чтобы заметить это, к тому же на полу была такая масса других бумаг, которые я выбросил, роясь в ящиках. Вот уж, именно, лукавый попутал! — добавил он, философски пожимая плечами. — Если бы я не начал вынимать платка из кармана и не выронил письмо, вы никогда не арестовали бы меня. И это рассуждение убийцы было справедливо. Случай ли или Провидение, которые то оставят обличительный клочок бумаги около жертвы преступления, то до такой степени смущают дух виновного, что он сам, — как было с Пранцини, — выдает себя, но только без этих двух великих вершителей правосудия самым лучшим полицейским сыщикам было бы очень трудно нападать на следы преступников. Весь талант полицейского состоит в том, чтобы уметь помогать случаю и пользоваться промахами преступников. Впрочем, это гораздо труднее, нежели кажется на первый взгляд. Разбор дела Жеоме длился не более нескольких часов, а так как обвиняемый не отрицал своей виновности, то его адвокат господин Анри Роберт, защищавший, кажется, в первый раз, мог только указать на смягчающие обстоятельства и просить снисхождения присяжных. Он ссылался на атавизм, на дурное воспитание, на пагубный пример, который с раннего детства его клиент видел перед глазами. Вообще, он говорил очень хорошо, умно, талантливо, но совершенно бесполезно. На несчастье Жеоме, группа присяжных заседателей состояла из непреклонных людей. Быть может, его простое и несколько грубоватое поведение на суде показалось им циничным, или они хотели особенно строго покарать его, так как он опозорил свой мундир, но только Жеоме был приговорен к смертной казни. При этих условиях казнь его была неизбежной. Говорят, военное начальство, во имя пресловутой назидательности смертной казни, которая, в действительности, еще никого не научила и не исправила, особенно настаивало на том, чтобы правосудие совершилось своим порядком. Жеоме умер, как солдат, с тем спокойным и твердым мужеством, с которым, по всей вероятности, оставался бы под градом неприятельских пуль. Это был единственный казненный из длинной вереницы несчастных, которых мне пришлось провожать на эшафот, не побледневший и не изменившийся в лице при виде гильотины. Кстати, я должен добавить одну странную подробность. Обыкновенно людей осуждают на основании каких-нибудь вещественных доказательств. В деле Жеоме имелся конверт от письма, адресованного ему и найденный на месте преступления. Между тем этот важный документ на другой день после ареста Жеоме затерялся, и его никак не могли отыскать. Если бы Жеоме вздумал до конца отрицать свою виновность, то очень может быть, что мы были бы поставлены в затруднительное положение. Спустя год с небольшим, после казни капрала Жеоме, я должен был арестовать по обвинению в убийстве поручика французской армии. Печальная градация! Признаюсь, мне редко приходилось исполнять мои служебные обязанности с таким тяжелым сердцем, как в тот раз. 4 декабря 1891 года, в ту минуту, когда я садился обедать, один из моих агентов пришел уведомить меня о двойном убийстве, только что совершенном на бульваре Тампль. Баронесса Делляр, вдова интендантского чиновника, мать барона Делляра, начальника канцелярии в Военном министерстве, была зверски зарезана. Какой-то субъект, воспользовавшись моментом отсутствия служанки, проник в квартиру госпожи Делляр и страшным ударом ножа перерезал ей горло. Спустя несколько минут служанка, Дельфина Гурбе, возвратилась и застала убийцу, уже собирающим различные драгоценности, которые он намеревался унести. Он кинулся на нее и тем же ножом нанес ей несколько ран, потом убежал. Эта женщина не была убита. А только очень тяжело ранена, так что ее перевезли в больницу Святого Людовика. Бесполезно говорить, что я даже не дотронулся до обеда, сел в карету и помчался на бульвар Тампль. Я усерднейше советую тем, которые дорожат регулярным образом жизни и любят вовремя покушать и вовремя поспать, не стремиться на пост начальника сыскной полиции. Я привез с собой трех агентов, спустя несколько минут вслед за нами приехал судебный следователь, господин Понсе. Убийца не оставил, как Пранцини, визитной карточки, но впопыхах забыл свое оружие. По свидетельским показаниям мы могли приблизительно восстановить все случившееся. Около половины пятого пополудни молодой человек, лет двадцати пяти или двадцати восьми, довольно хорошо одетый в пальто темно-синего цвета, с диагональными полосами, в высокой шляпе, явился к привратнице дома номер 42 на бульваре Тампль. Вот что она нам рассказала: — Этот господин был небольшого роста, и я хорошо заметила его тоненькие черные усики, он нес под мышкой адвокатский портфель. «Здесь живет баронесса Делляр?» — спросил он. Я ответила: «На первом этаже во дворе». Он прошел мимо, и спустя несколько минут я услышала страшный крик и выскочила из своей каморки. Я увидела того же молодого человека, который, возвращаясь, спокойно сказал: — Заприте дверь! Вы слышите… кричат и зовут на помощь… Потом он преспокойно вышел, и я машинально закрыла за ним дверь. В эту минуту прибежала служанка баронессы Делляр, Дельфина Гурбе, вся в крови, и, крикнув только «Держите убийцу!», упала замертво, потеряв сознание. Другие жильцы в доме выяснили мне все подробности. Сначала убийца ошибся и поднялся этажом выше, здесь он позвонил в квартиру, занимаемую госпожой Н. Служанка вышла, открыв ему дверь, и он спросил: — Дома ли баронесса Делляр? — Ее здесь нет. Я такой не знаю, — ответила девушка. — Быть не может! Ведь это первый этаж? — Нет, второй. Он спустился вниз, и служанка услышала, как он позвонил этажом ниже. Несколько минут спустя Дельфина Гурбе открыла окно в столовой и хриплым голосом закричала: — На помощь! Держите убийцу! На шее несчастной была огромная рана, из которой кровь струилась в таком обилии, что когда кухарка из нижнего этажа открыла окно, то была забрызгана ею. Тогда во всем доме произошел невообразимый переполох. Жандармский бригадир, живший на пятом этаже лицевого фасада, поспешно спустился вниз, но он нашел входную дверь со двора закрытой, привратница побежала в квартиру баронессы Делляр. Пока жандармский бригадир дозвонился и пока ему открыли, убийца успел ускользнуть, и никто из прохожих его не заметил. В квартире, где было совершено убийство, мы могли с приблизительной точностью восстановить все подробности преступления. В столовой замечался большой беспорядок, но труп несчастной был найден в спальной ее сына, около его постели. По всей вероятности, госпожа Делляр, в отсутствие служанки, сама вышла открыть дверь, убийца последовал за ней в столовую, там произошла отчаянная борьба, на что указывали беспорядок в комнате и порезы на руках несчастной. Без сомнения, желая укрыться, госпожа Делляр вбежала в комнату сына, но убийца настиг ее там и нанес смертельный удар. Рана была ужасна. Она шла от правого уха к средине левой стороны шеи. Глубокий и замечательно ровный разрез доказывал, что он нанесен был одним ударом, почти отделившим голову от туловища. Все ящики и комоды были вскрыты. Из зеркального шкафа и шифоньерки убийца вынул драгоценности, деньги и серебро, но все эти предметы валялись, разбросанными на ковре. Убийца, застигнутый Дельфиной Гурбе, бросился бежать, не захватив с собой ничего. Я отправился в больницу Святого Людовика и получил разрешение от доктора расспросить Дельфину Гурбе, раны которой, к счастью, оказались не так опасны, как предполагали сначала. Это была женщина крепкой комплекции и довольно выносливая, она подробно рассказала мне обо всем случившемся. — Я вышла за покупками, — рассказывала она, — но через полчаса возвратилась по черной лестнице. В кухне я зажгла маленькую керосиновую лампочку, так как было уже темно, и вошла в столовую. В ту минуту я с испугом увидела перед собой фигуру мужчины.