Пастор защищался, и, по-моему, защищался очень дельно и разумно. — Если я поступил так, — говорил он, — то по особой просьбе самого Шумахера. Войдя в его камеру, я нашел его спокойным и действительно твердым. Напутствуя его, я поцеловал его за себя, тогда несчастный попросил поцеловать его за семью уже у подножия эшафота. Я выполнил до конца свою обязанность, хотя, клянусь, она была очень тяжела. Признаюсь, в этой простой и мужественной смерти бедного солдата я находил некоторое величие, которое глубоко тронуло меня и даже заставило забыть о его преступлении. Шумахер заботился только о своей душе, нисколько не интересуясь тем, что станется с его бренными останками. Но это был банальный преступник, не возбуждающий, подобно Прадо и Пранцини, интереса психопаток. Быть может, поэтому медицинский факультет позабыл потребовать его труп. Капрал Жеоме также убил старуху, но цель его была другая, он хотел раздобыть деньги на подарки одной молодой особе, в которую был влюблен. В одно январское утро в 1889 году соседи были крайне удивлены, заметив, что магазин вин и ликеров в доме номер 134 на Сен-Жерменском бульваре остается закрытым, несмотря на поздний час. Владелица магазина была хорошо известна во всем околотке, где ее называли «Матушка Жиронда». Это была добрая, старая чудачка, которая всегда жаловалась на плохие дела, хотя все знали, что у нее водятся денежки. Послали за комиссаром полиции, моим коллегой господином Преля, который приказал взломать печати и вошел в магазин. Матушка Жиронда лежала почти у самых дверей в луже крови. Ее череп в двух местах был проломлен, на нем зияли две страшные раны, очевидно нанесенные тупым орудием. Убийца оттащил труп к дверям погреба, на что указывали следы крови по направлению от конторки и прилипшие к полу кусочки мозга. Не могло быть никакого сомнения, что мотивом преступления был грабеж. Ящики конторки были выдвинуты, даже карманы жертвы оказались вывернутыми, а на полу валялись распечатанные письма и конверты, которые убийца, найдя в ящиках, бросил на пол. Когда судебный следователь и я приехали на место происшествия, господин Преля, комиссар того округа, вручил нам один конверт, который как будто выделялся среди других разбросанных бумаг и лежал в стороне. Господин Преля поднял его. Я прочел адрес: «Господину Фульжанс Жеоме, капралу 87-го линейного полка, в Сен-Квентине». Это было довольно неопределенное указание, так как матушка Жиронда имела слабость устраивать браки, и ее лавочка была чем-то вроде почтового ящика для влюбленных. Вместе с тем, по показаниям соседей, убийцей мог быть «один из тех оборванцев», которым старушка имела обыкновение доверять уборку лавки и исполнять ее поручения. Действительно, несчастная женщина, чтобы не нанимать месячного помощника, подзывала первого оборванца, которого замечала на бульваре, и тот за несколько су исполнял всю ее работу. — По всей вероятности, — говорили соседи, — ее убил один из таких субъектов, потому что она часто показывала им копилку, наполненную золотом, и нет ничего удивительного, если это сокровище прельстило какого-нибудь бедняка… Полиция последовала по этим указаниям, были задержаны два или три несчастных оборванца, которые спустя несколько часов были выпущены на свободу. Не знаю почему, но это имя Фульжанс Жеоме назойливо преследовало и тревожило меня. У меня уже был один убийца — солдат, неужели теперь мне придется задержать капрала? Я немедленно послал в Сен-Квентин одного из моих агентов. Если капрал Жеоме был в этом городе в воскресенье вечером, — убийство было совершено в понедельник, — то я мог бы успокоиться, так как невиновность была бы доказана. Но из Сен-Квентина сыщик телеграфировал мне, что Жеоме, получив четырехдневный отпуск, находится в Париже. Он сообщал также адрес его матери, оставленный капралом в полку. Жеоме должен был возвратиться в Сен-Кантен на следующий день вечером. Я послал приказание сыщику ожидать возвращения Жеоме и уведомить меня о том, что он будет делать по приезде. Потом я принялся за розыски матери капрала. Оказалось, что госпожа Жеоме давным-давно выбыла с этой квартиры, адрес которой был мне указан. С того времени она переменила несколько квартир, и я, объездив почти весь квартал Монжур, наконец, добрался до ее последнего местожительства. Там привратник сообщил мне, что эта женщина уже несколько недель как посажена в тюрьму за воровство. Это была известная клептоманка, оперировавшая в больших парижских магазинах. Ее сын приходил к ней в прошлую субботу, но ему сообщили то же самое, что и мне, и он ушел, не сказав куда. Мне казалось, что я уже напал на верный след. Оставалось отыскать Жеоме. По всей вероятности, он остановился в какой-нибудь второстепенной гостинице или в недорогих меблированных комнатах — и я всю ночь пространствовал, разыскивая его. По донесению одного агента, который узнал, что какой-то капрал 87-го линейного полка остановился близ Вове в меблированных комнатах, я в два часа ночи отправился туда. Мне указали его комнату, и я постучался в дверь. Минуту спустя мне открыл здоровенный молодой парень в более чем откровенном дезабилье. Когда он стал извиняться, что принимает меня в таком виде, я просто спросил его: — Вы ли Жеоме? — Нет, сударь, — ответил он совершенно спокойно, — но Жеоме мой товарищ, мы вместе приехали в Париж в прошлую субботу… С этими словами бедняга, которого я так неожиданно потревожил в то время, как он был в приятном tete-a-tete со своей приятельницей, молоденькой кружевницей, спрятавшейся под одеяло, так что я мог видеть только ее пышную белокурую шевелюру, достал из кармана куртки свои бумаги и подал мне. Я убедился, что попал на ложный след и, порядком раздосадованный, возвратился в сыскное отделение, где нашел телеграмму из Сен-Кантена от моего агента. Жеоме, не ожидая окончания отпуска, возвратился в полк с вечерним поездом, но вместо того, чтобы отправиться ночевать в казармы, пошел к своей возлюбленной, по ремеслу прачке. Недолго думая, я выехал с шестичасовым утренним поездом в Сен-Кантен. Трудно даже представить себе, каким железным здоровьем нужно обладать, чтобы быть хорошим начальником сыскной полиции. Например, мы должны уметь обходиться без сна. В Сен-Кантене я был встречен моим агентом и адъютантом Анзели, который помогал ему в розысках. Они рассказали мне, что Жеоме был арестован утром, по возвращении в казармы. При нем оказалось 62 франка 10 сантимов денег. Тем временем комиссар полиции сделал обыск у прачки, приятельницы Жеоме. У нее нашли несколько серебряных вещиц, не имевших большой ценности, золотые часы с цепочкой и люстриновый ридикюль. Все эти вещи были подарены им по возвращении из Парижа. По приезде в казармы, я нашел там полковника и нескольких офицеров, а также прокурора республики — господина Дерозье и судебного следователя — господина Герарда. Все мы вошли в кабинет адъютанта, куда привели Жеоме в сопровождении четырех вооруженных солдат. Это был небольшого роста блондин, с умным и выразительным лицом. Полковник отзывался о нем, как о примерном солдате. Действительно, я заметил по его костюму и осанке хорошо дисциплинированного солдата. Он был очень спокоен, отвечал на вопросы просто и выказывал большую почтительность к своему начальству. Я спросил его, от кого он получил тот люстриновый мешочек, который подарил своей приятельнице. — От моей матери, — твердо ответил он, — она дала мне его наполненным деньгами, когда провожала меня на вокзале Северной железной дороги — Вы лжете, друг мой, — возразил я, — я знаю, что вы не могли видеть в Париже вашу мать, так как на это имеются весьма уважительные причины. Жеоме смутился и нервным жестом начал теребить свои белокурые усики. Потом вдруг спросил: — Но к чему этот допрос? Зачем меня арестовали? — Вы должны это знать лучше, чем я. — В таком случае велите выйти отсюда всем не офицерам. Я буду говорить только перед равными мне. Я думал, что он сделает признание, но час еще не наступил. Он просто хотел сказать правду о своей матери, но не желал сделать этого при других солдатах: это было слишком тяжело для его самолюбия. Затем он признался, что по приезде в Париж узнал, что его мать находится в тюрьме за воровство в магазине Бон-Марше. — Тогда, — продолжал он, — я отправился в Буа-Коломб к одной знакомой даме, у нее я провел весь вечер воскресенья, — вечер преступления, — и это она дала мне маленький мешочек, наполненный деньгами, и те вещи, которые вы нашли у моей приятельницы. Положительно Пранцини был хорошим учителем, с его легкой руки в очень многих преступлениях мне приходилось слышать знаменитую формулу о светской даме. Так же, как и Пранцини, Жеоме делал оговорку: — Но ни за что в мире я не назову ее имени, я не хочу ее компрометировать. Впрочем, он снизошел настолько, что рассказал мне некоторые подробности. Проведя целый день воскресенья со своей дамой сердца, он повез ее вечером в лирическую оперу, а потом возвратился ночевать в гостиницу на улице Рамбюто. Я показал ему конверт, найденный в лавочке матушки Жиронды, и спросил, узнает ли он его. — Разумеется, — ответил он, — это один из моих друзей писал мне из Гавра. Моя уверенность в его виновности сложилась окончательно, и я подал ему для подписи протокол допроса. Прочитав его, он воскликнул самым натуральным тоном: — Ба! Меня арестовали по подозрению в убийстве. Вот забавная история! Однако он побледнел и растерялся, когда магистраты передали его в руки жандармов с приказанием везти на вокзал. — Умоляю вас, — обратился он ко мне, — не надевайте мне ручных кандалов в этом городе, где все меня знают. Пошлите за каретой. Жандармы, которые по своей профессии не могут отличаться большим мягкосердечием, только пожали плечами и начали надевать ему кандалы. Но я приказал их снять и велел нанять закрытый фиакр. Несчастный благодарил меня со слезами на глазах, как за великую милость. Я заслужил, без малейшего с моей стороны расчета, его благодарность, и он доказал мне это в тот же вечер. Впрочем, за время моей долгой службы при полиции я узнал, что, оказывая маленькие снисхождения, а главное, щадя самолюбие, можно вернее всего заслужить доверие заключенных и даже добиться от них признаний. Как уже говорил раньше, я действовал без расчета, так как всегда чувствовал жалость к несчастным, которых мне приходилось арестовывать, и мне невольно хотелось хоть немножко смягчить их тяжелое положение. Когда мы приехали в Париж, господин Кутюрье, судебный следователь, повез Жеоме в морг для традиционной процедуры — показать убийце труп его жертвы. Мне много раз приходилось видеть эти сцены, но они редко производили надлежащее действие. Жеоме совершенно спокойно посмотрел на труп матушки Жиронды и сделал знак, что не узнает ее. Однако в ту минуту, уже уходя из морга, он выразил желание поговорить со мной наедине и признался, что действительно обокрал несчастную женщину, но в убийстве он не повинен, так как не он убил ее. Затем он рассказал глупейшую историю, будто в то время, как он гулял около выставки, к нему подошел какой-то неизвестный субъект и спросил, не хочет ли он заработать деньги. — Разумеется, — ответил я, — потому что очень в них нуждаюсь.