Господин Гюльо показал клочок письма и добавил: — Его жена передала мне фотографическую карточку, которую вы подарили ее дочери, хорошенькой Пурите. Прадо был точно громом поражен, однако он скоро оправился и, собрав весь свой апломб, возразил: — Я вынужден признаться, что продал некоторые из драгоценностей, рисунки которых вы мне показываете… но я не знал, что эти вещи принадлежали Марии Ангетан. Я нашел их в поезде, когда ехал в Мадрид. — Итак, это единственное объяснение, которое вы можете дать о приобретении вами этих вещей после преступления? — спросил следователь. — Ваш допрос кончен. Вы обвиняетесь в убийстве. Наконец, в довершение злополучия, — так как ответ, данный Прадо судебному следователю, был равносилен признанию в преступлении, — на сцену выступает третья женщина. Господин Гюльо получил письмо от несчастной, на которой Прадо женился несколько лет тому назад в Мадриде. Это письмо бросало новый свет на нравственный облик субъекта. Жена Прадо писала: «Теперь, когда провидение передало моего мужа в руки правосудия, я должна помочь вам, господин следователь, — это долг совести. Итак, я говорю вам: мой муж — негодяй, обращавшийся со мной варварски. Несколько раз он пытался меня задушить, и однажды это, наверное, удалось бы ему, если бы один сосед не спас меня. Он подвергал меня этой пытке для того, чтобы заставить подписать доверенность на получение моих денег. В другой раз он напоил меня чем-то наркотическим для достижения той же цели. Это было восемь лет тому назад. Посылаю вам квитанцию от биржевого маклера на сумму 41 000 франков, которые мой муж у меня выманил. Были еще другие квитанции, но они затерялись, одним словом, он растратил все мое состояние. Боюсь, что я надоедаю вам своим длинным письмом, но я не могу не рассказать вам других подобных же фактов. Был такой случай: я только что разрешилась от бремени дочерью и, не имея ни гроша денег, послала через особу, которая мне прислуживала, попросить мужа, чтобы он заказал для меня бульон. Но он ответил: «Бросьте ее, пусть она умрет». Потом, тем временем, как я умирала с голоду, он забрал все серебро, бывшее в доме, послал своего приятеля его заложить, и они отправились кутить. В другой раз, это также случилось после моих родов, он поднес мне стакан лимонада, но я отказалась его выпить, подозревая, что он подмешал туда яду, и была совершенно права, как подтвердил потом доктор. Одним словом, после того, как он прожил все мое состояние, цель его была — убить меня и, таким образом, от меня избавиться. Он даже писал письма, подделывая подпись моего дяди. Недавно я получила от него письмо, в котором он советует мне поступить в дом терпимости. Вероятно, он хотел, если бы я послушалась его совета, иметь повод обвинить меня в адюльтере. Я имела несчастье влюбиться в него за его красивую наружность и за его изящество. Кто мог бы подумать, что под этой прекрасной маской скрывается сердце тигра». Должно быть, Прадо сильно насолил своей бывшей супруге, потому что, кроме этого письма, адресованного господину Гюльо, она написала еще мужу послание, полное ненависти и гнева. Она даже высказала, что будет очень рада его казни. Между прочим, в ее письме была такая фраза: «Бог, в которого я верю все больше и больше, оставил меня в живых для твоей кары. Не сомневайся в этом». Далее эта мстительная испанка, подписавшаяся Долорес Гарсиес де Марсилла де Линска, напоминала Прадо, что в последний его приезд в Испанию в 1886 году он подарил ей булавку и кольцо, по всей вероятности принадлежавшие Марии Ангетан. В заключение она умоляла Прадо дать судебному следователю точные и подробные сведения о своем происхождении, что необходимо для расторжения брака. Дело в том, что Прадо женился на ней по фальшивому паспорту, так что даже жена не знала, наверное, кто он, и была не в состоянии проникнуть в тайну его происхождения. Когда этот авантюрист получил ее письмо, он сообразил, что, наверное, прежде чем попасть к нему в руки, оно было прочитано судебным следователем. Вот почему он тотчас же написал господину Гюльо. «Мазас, 20 августа 1888 г. «Господин следователь. Посылаю вам точный перевод любезного послания моей дражайшей экс-супруги, которая, называя меня своим милым Луи, наивно высказывает свою бешеную ненависть. Я не беру на себя труда комментировать и опровергать то, что она говорит. Прежде чем сделаться несчастной, она была уже сумасшедшей, теперь она окончательно потеряла рассудок. Это доказывает безалаберность ее письма. Я не сержусь на нее, наоборот, я искренне ее жалею. Что же касается ее просьбы о расторжении брака, то по этому поводу я повидаюсь с нотариусом. Примите уверения и пр. Прадо». Вскоре характер этого странного человека проявился еще иначе. Он старался передать своему приятелю Гарсии, выпущенному на свободу, письмо, в котором составил самый фантастический и не лишенный остроумия план бегства. Прадо, видя себя преданным обеими приятельницами, задался одной только целью — вернуть сердце Морисеты Куроно. Ему удалось добиться от судебного следователя разрешения видеться с ней наедине под тем предлогом, что он обещает открыть ей о своем происхождении, чтобы его ребенок имел имя. Передачу этого письма он поручил Морисете, и та отдала его следователю, а не адресату. Быть может, это письмо представляет собой наиболее курьезный документ во всем процессе Прадо. Оно доказывает, что самой крупной ошибкой этого смелого авантюриста было променять в один прекрасный день пампасы Южной Америки на асфальт парижских бульваров. Он писал своему другу Гарсии: «Я нашел средство к побегу, которое не требует от вас ни отваги, ни риска. Но я рассчитываю на вас, как на Мессию. Вы знаете, что Мори (Морисета Куроно) говорит со мной наедине, когда мы захотим, в маленьком кабинете следователя. Да и он сам выслушивает меня также наедине, когда я об этом попрошу. Благодаря этим обстоятельствам, я придумал самый смелый, а в то же время самый надежный план побега. Я попрошу его на несколько минут разговора и запрусь с ним в маленьком кабинете. Сначала я спрошу его мнение о честном слове, потом вдруг наведу на него дуло револьвера и скажу: „Милостивый государь, я считаю вас неспособным изменить своему честному слову, и это правда. Вы дадите мне его, пообещав, что в продолжение пяти минут не пошевельнетесь и не крикнете. Я хочу бежать. Если вы не согласны, — ведь вы знаете, на что я способен, — то, поверьте слову Прадо, я застрелю вас, а потом себя! Или свобода, или смерть“. Он, наверное, согласится. Тогда я выйду через маленькую боковую дверь, которую запру за собой на ключ, на случай если он изменит своему слову, — но я этого не допускаю, — во всяком случае, я успею достигнуть зала Потерянных шагов[3]. Другую дверь, выходящую в его канцелярию, я запру еще раньше, так как, когда он выходит со мной говорить, сторожа всегда остаются в канцелярии. Как видите, все это вполне исполнимо, нужно только достать револьвер, а так как женщине неудобно его покупать, я попрошу вас сделать эту покупку. Мне кажется, роль, которую я вам поручаю, не превышает ваших сил. К тому же вы не подвергаетесь никакой опасности. Что бы ни случилось, я буду утверждать, что этот револьвер был доставлен мне одним из сторожей Мазаса, которого я не могу назвать, не желая его компрометировать и пр. Наконец, вы знаете, что я за человек, на меня можно положиться, тем более что это такое пустое дело. Поверьте мне, следователь в свое оправдание скажет, что я запугал его револьвером. Я уже представил себе его физиономию, когда наведу на него дуло револьвера. В ту минуту он сам пожелает, чтобы я был как можно дальше. В особенности, если принять во внимание его мнение обо мне. Итак, тотчас же по получении моего письма, не теряя ни минуты, вы отправитесь купить револьвер. Выбирайте так называемую систему Bulldog (Бульдог) с широким дулом, миллиметров в 9—12. Вы понимаете, чтобы запугать человека, нужна пуля большого калибра, и если мне самому придется застрелиться, то я не хочу долго мучиться. Также обратите внимание, чтобы размеры револьвера позволили ему поместиться в кармане жилета, а я уже сумею пронести его в Мазас и вынести оттуда. В случае, если у вас нет денег, постарайтесь во что бы то ни стало их достать. В крайнем случае, обратитесь к Евгении (Форестье), улица Сен-Жорж, 48, вы скажете ей, что деньги нужны для меня. Главное, уверьте ее, что ей нечего бояться и что я на нее не сержусь, как она, по всей вероятности, думает. Она даст деньги, а если у нее нет, то достанет, тем более что револьвер стоит недорого — франков 20–30. Если у вас останется кое-что, то пришлите мне, чтобы я мог нанять карету. Кстати, не забудьте прислать мне воротничок и манжеты, но необходимо, чтобы все это было сделано скоро и чтобы Мори принесла мне завтра, в четверг. Следствие по моему делу продлится не более двух-трех дней, но я постараюсь заболеть, чтобы меня вызвали к следователю не раньше, как на будущей неделе. Присмотрите, если можете, место, куда бы я мог скрыться, вы скажите Мори, а она мне передаст. Хотя я знаю, куда направиться, но это ненадежное место, потому что ни на кого нельзя полагаться. А между тем я хотел бы остаться в Париже, чтобы заработать несколько тысяч франков, которые мне заплатит одна газета за мои мемуары, описания моей жизни, моего процесса и пр. Мне уже были сделаны некоторые предложения в этом роде. Как видите, на этот раз я прошу вас совсем немного: спасти мне жизнь сообща с моей Мори, которую, как вы знаете, я так люблю. Если можно, постарайтесь обойтись без Евгении, но главным образом не показывайте ей моего письма, которое, кстати, вы разорвете тотчас по прочтении. Если бы эта мысль явилась у меня раньше, то я не был бы в Мазасе, где, как вам известно, я сильно страдаю. Надеюсь на вас, нужно, чтобы Мори принесла мне все это завтра, в четверг. Один день промедления может меня погубить, тем более что если она ничего не принесет и не придет, то я могу подумать, что вы действительно желаете моей смерти. Тогда, пожалуй, мной овладеют такие мысли, которые до сих пор я старался от себя отдалить, и я уже буду не способен защищаться с прежней энергией. Мысль, что Мори может принадлежать кому-нибудь другому, для меня невыносима. Я предпочел бы видеть Мори в тюрьме, даже мертвой, чем знать, что ею обладает тот, который хотел на ней жениться, я готов ее убить, чтобы помешать этой чудовищной вещи. Ведь вы знаете, как ее люблю! Но прочь мрачные мысли! Будем дружны, согласны. Поверьте мне, друзья мои, Прадо стоит, чтобы все вы его любили. Никто не знает, какое у меня чудное сердце. До свидания, спасите меня». Но все это нисколько не разъяснило, кто был этот таинственный Рокамболь, который умер на эшафоте под чужой фамилией и который в традиционном протоколе о смерти казненного был назван X. Одной из характерных черт его было желание блистать и рисоваться, и за эту слабость ему пришлось дорого поплатиться. Желая приобрести тот особый ореол, которым в Париже украшают все таинственное, он написал господину Гюльо свою биографию, в которой, однако, умалчивал о своем настоящем имени, хотя называл себя потомком знатной фамилии. Это был настоящий роман, написанный, — нужно отдать ему справедливость, — с большим мастерством и изобиловавший драматическими сценами. Прадо рассказал, что он был воспитан в Жигоне одной дамой, которая постоянно носила траур и часто водила его молиться на могилу, — как она говорила, — своей матери. Ему шел тринадцатый год, когда в 1868 году умерла особа, заботившаяся о нем. Тогда он совершил первый взлом с целью воровства. Он вскрыл сундук своей приемной матери, чтобы овладеть пакетом, который она благоговейно берегла. Он нашел там альбом и некоторые бумаги, которые открыли ему тайну его рождения, — трагическую тайну, утверждал он, — которой он не желал открывать. «Когда я завладел альбомом и бумагами моей матери, совершил единственную кражу, которую мог у нее сделать. Это было мое первое воровство, но воровство честное», — писал он. После путешествия во Францию, о котором он рассказывал в довольно туманных выражениях, он покинул Европу и четырнадцатилетним мальчиком побывал в Калькутте, Гонконге, Гаити, Сан-Франциско и Нью-Йорке. В 1882 году он поступил в отряд карлистов, с которыми много мытарствовал, перебиваясь изо дня в день. Однажды, переехав через французскую границу, он похитил драгоценностей на 8000 франков, потом снова возвратился в карлистскую армию. Задержанный, как шпион, при осаде Сен-Себастьяно, он был освобожден дочерью градоначальника, которую он соблазнил. Раненный осколком гранаты при битве под Сомнозио и перенесенный в лазарет, он познакомился там с одной сестрой милосердия, которая, по его словам, принадлежала к одной из знатнейших фамилий английской аристократии. Он увез ее и женился на ней, потом они вместе посетили святые места, откуда он привез ее уже умирающей в Италию, где она скончалась. Тогда он уехал в Гавану и там, в одном ссудном ломбарде, среди белого дня на глазах двух женщин, запуганных его угрозами, украл драгоценностей на 30 000 франков. «Спустя два часа, — говорил он, — я сбыл драгоценности и возвратился в Европу». По окончании карлистского восстания, он эмигрировал в Пару и в Лиму, где ему представился случай жениться на миллионерше, которая принесла ему в приданое 1 200 000 франков. От этого брака родился ребенок, который прожил очень недолго. Жена также вскоре умерла, но к этому времени он уже успел проиграть в карты 400 000 франков. Изгнанный другими претендентами на наследство его жены, он возвратился в Лиссабон. Там он приобрел доверие одного богатого итальянца, у которого позаимствовал только 5000 франков из чувства деликатности, так как мог бы поживиться несравненно большей суммой. Потом, с помощью подобранного ключа, он пробрался ночью в один ювелирный магазин, где похитил на 40 000 франков драгоценных вещей. Спустя немного времени он проник в тот же магазин, но уже ничего не украл, а только оставил письмо, в котором советовал хозяину магазина приставить лучших сторожей к своим драгоценностям. После последней дальней экспедиции на Мадагаскар, возвратившись в Мадрид, он открыл игорный дом, куда заманивал богатых греков, и обыграл их на 200 000 франков с помощью фальшивой рулетки. «Это единственные деньги, — рассказывал он, — которые я брал с удовольствием, так как они были украдены у воров». Эти деньги он так же быстро прожил, как и нажил. Далее он рассказывал, что выманил у одной старухи 30 000 франков, разыгрывая перед ней роль влюбленного. Наконец, в 1879 году, он познакомился в Сен-Себастьяне с Долорес Гарсес Марсилла, происходившей, — по его уверениям, — из древнейшего рода арагонских королей. 1 ноября того же года он женился на ней в Мадриде. Она принесла ему в приданое 34 000 дуро, что составляет 170 000 франков.