— В этом деле я ни при чем, — как вдруг дверь открылась и вошла госпожа С. Я видел ее в первый раз и был тронут тем порывом почти материнской нежности, с каким она бросилась к этому человеку, любовь которого обошлась ей так дорого… Но протокол письмоводителя, по обыкновению сухой и сжатый, на этот раз достиг такой драматической яркости, что мне кажется, самое лучшее воспроизвести его целиком в том виде, как его продиктовал господин Гюльо. «В ту минуту, когда госпожа С. входит, у нее очень взволнованный вид, и она кидает на Пранцини умоляющий взгляд. — Ведь ты знаешь, Анри, что ночь со среды на четверг на Масленой ты провел не у меня. Я не допускала мысли о твоей виновности, а потому не сказала правды тотчас же. Но умоляю тебя, если ты не виновен, скажи, где ты провел эту ночь, потому что это может тебя оправдать. Пранцини’. Что я могу сказать, когда ту ночь я провел с тобой? Зачем ты хочешь, чтобы я лгал? Госпожа С.: Наоборот, я хочу, чтобы ты сказал правду. Полно, Анри, посмотри мне в глаза. Не отворачивайся. Признайся, что ты ночевал в другом месте. Пранцини: Нет. Госпожа С..’ Быть не может, чтобы ты это утверждал. Будь искренен, прошу тебя. Подумай, ведь дело идет о моей чести. Пранцини: Я сказал правду. Госпожа С.: Я для твоего же блага прошу тебя не отпираться. Еще раз посмотри мне в глаза. Слезы текли по щекам Пранцини. Госпожа С.: Почему ты не хочешь посмотреть мне в глаза? Ведь очевидно, что ты ночевал в другом месте. Зачем это скрывать? Ты заставишь меня поверить, что ты виноват, а между тем я хотела бы, чтобы твоя невиновность была доказана! Пранцини: Ну, если так, то я не спорю. Госпожа С.: Гораздо лучше сказать правду. Подумай, как ты меня огорчил. Вспомни все то, что ты мне сказал! Пранцини: Я ничего не сделал, так как во всей этой истории я решительно ни при чем. Госпожа С.: Я не могу себе представить, чтобы ты был виновен. Ты добр, ласков, ты не причинил бы вреда даже мухе, ты так любил ласкать и целовать детей… Как же ты мог бы убить эту маленькую девочку? Нет-нет, это немыслимо. Но в таком случае нужно доказать, что ты не виноват. Нужно сказать, где ты был в эту ночь. Я умоляю тебя, скажи, это необходимо. Пранцини: Я ничего не знаю. Возвратясь к тебе, я лег на диван… Госпожа С.: Вечером, вернувшись из цирка, ты рассказал мне ужасную историю, но я все-таки не могла верить, чтобы ты был виноват. Пранцини: Я ровно ничего тебе не рассказывал. Госпожа С:. О, я, как сейчас, вижу тебя на кушетке… Ты вдруг начал плакать и в первый раз заговорил со мной о госпоже де Монтиль. Ты рассказал мне, что встретил ее однажды на Елисейских полях, когда она каталась в экипаже. Ты говорил, что это очень добрая женщина, очень похожая на одну особу, которую ты сильно любил. Затем ты мне рассказал, что отправился к ней 16-го вечером, рассчитывая провести у нее ночь, как вдруг в третьем часу ночи кто-то три раза постучался. Госпожа де Монтиль сказала тебе: «Я боюсь, спрячься, чтобы тебя не видели, это один негодяй, который приходит за деньгами». Затем ты мне рассказал, что она бросила тебе твое платье и ты спрятался в гардеробной, как раз против ее комнаты. Оттуда ты слышал шаги двух людей, слышал даже крик женщины, но оставался в шкафу до шести часов утра! Я спросила, почему ты не защитил эту женщину, но ты ответил, что она тебе сказала: «Спрячься и сиди смирно, не двигайся»… Пранцини: Ничего подобного я не рассказывал. Госпожа С.: Так, значит, я лгу? О, не разрушай моей иллюзии о твоей невиновности! Ты хочешь выставить меня лгуньей, меня, которая была так добра к тебе, так тебе предана. Семь месяцев я любила тебя бескорыстно, я тебе верила, делала для тебя такие жертвы! Ты говорил мне о твоей старухе матери, о твоем желании видеть ее счастливой… Ты плачешь, — видишь, это правда… Она подошла к нему, опустилась перед ним на колени и со слезами продолжала: — Анри, я на коленях умоляю, скажи правду. Я не могу поверить, чтобы ты был виновен. Если ты знаешь что-нибудь, говори, повтори то, что ты мне сказал, оправдайся, скажи, где провел ту ночь. Скажи, что видел в комнате убитой женщины, скажи, как ты получил ее драгоценности. Бога ради, говори! Говори ради меня, ради своей матери! Пранцини, пролив несколько слез, кинул сердитый взгляд на госпожу С. и сухо возразил: — В этом деле я ни при чем. Однако спустя несколько минут у Пранцини сделался истерический припадок. Растерявшуюся и испуганную госпожу С. увели». После того я долго беседовал с госпожой С. Высокая, тоненькая, стройная, она была типичной распорядительницей больших модных магазинов. Ее история была очень проста. Ей было уже за сорок лет. Однажды вечером, возвращаясь с работы, она встретила Пранцини, который заговорил с ней тем нежным, ласковым голосом, которым умел говорить с женщинами. Она забыла, что волосы ее уже поседели на висках, и не угасший еще пыл в душе этой женщины, которая не была счастлива в жизни, вдруг пробудился с новой силой. Она была замагнитизирована взглядом левантинца и отдалась ему всецело. Госпожа С. ухватилась за эту последнюю любовь, как утопающий хватается за соломинку. Она кормила, содержала Пранцини и была слишком счастлива, что может работать, чтобы обставить его жизнь спокойно и уютно. Быть может, она даже сама не подозревала, что немножко материнской нежности примешивается к ее последней страсти. Однажды вечером ее возлюбленный не вернулся. Всю ночь она ожидала, терзаясь ревностью, которая так ужасна у женщин этого возраста. Однако, когда на следующий вечер он встретил ее около магазина, она его простила, и они вместе отправились в цирк. Потом ночью страх и беспокойство овладели убийцей, но он не признался в своем преступлении, а выдумал мрачный роман в духе Эдгара По. Наверное, госпожа С. все угадала, но материнская нежность победила в ней ужас перед преступлением и отвращение к преступнику. Она дала Пранцини денег и отправила его в Марсель. По натуре прямодушная и честная, она не поколебалась солгать ради него перед полицией. Она сказала, что ее сожитель оставался с ней всю ночь преступления. Наконец, она утверждала даже, что он уехал в Лондон, тогда как отлично знала, что он в Марселе. Господин Гюльо не арестовал ее, он понял, что тюрьма не заставит эту женщину проговориться, так как, вне всякого сомнения, она не была сообщницей. Вот почему он оставил ее на свободе и только сказал ей: — Вы свободны, сударыня, когда вы немножко оправитесь и соберетесь с мыслями, вы сами расскажете правду. Этим поступком судебный следователь доказал свое глубокое знание женского сердца. На следующий день госпожа С. прислала ему следующее письмо: «Господин судебный следователь! После глубокого размышления, я вспомнила, что ночь со среды на четверг господин Пранцини провел не у меня. Извините меня, господин следователь, что не могла дать вам сразу верные сведения, но я была так взволнована на вашем допросе. Примите уверение и проч.» Еще лишний раз женщина выдала любимого человека, а между тем она была из тех, которые готовы отдать жизнь, чтобы спасти возлюбленного! Старинная полицейская аксиома, что раз задержали женщину, то скоро задержат и ее друга сердца, останется вечно юной и верной. Госпожа С. сделалась на несколько дней, — разумеется, без всякого с ее стороны поползновения, — львицей Парижа. «Фигаро» организовало женский плебисцит для решения вопроса, вправе ли была несчастная сказать правду и выдать своего возлюбленного. Нашлось немало женщин, которые в порыве романтизма утверждали, что истинно любящая женщина должна лучше пойти на казнь, чем выдать того, кого она любит. Конечно, в подобных рассуждениях много героизма и поэзии, но они очень далеки от эгоизма человеческой натуры. Ревность, страх, а также честность, — этого нельзя отрицать, как, например, в данном случае, — вот те мотивы, которые заставляют женщину действовать. Очень редки такие женщины, воля которых ускользает от влияния хотя бы одного из этих чувств. Итак, можно сказать, что дело Пранцини было одной из самых романтических драм, фигурировавших в наше время на суде. Вот почему я выбрал его, как тип настоящего, жизненного романа, в котором действительность на каждом шагу кажется почти неправдоподобной. В тюрьме, где полицейские агенты ни днем ни ночью не оставляли его, Пранцини совершенно оправился. Он замкнулся в свое молчание и с каким-то восточным фатализмом принимал удары судьбы. Однако он сделал один огромный промах. Мы были убеждены, что Пранцини сам отправил в почтовой конторе на площади Французского театра пакет, полученный им в Марселе. Однажды утром мне пришла мысль свести его в почтовую контору, само собой разумеется под надежным конвоем, для очной ставки с почтамтским чиновником. Узнав о моем намерении, Пранцини побледнел как полотно и сказал: — Это бесполезно. Я признаюсь, что сам заходил в почтовую контору на площади Французского театра. Впоследствии, когда почтамтский чиновник, вызванный нами, увидел Пранцини, то добросовестно заявил, что не может признать в нем отправителя пакета. Таким образом, Пранцини, упрямо отрицавший самые очевидные факты, вдруг совершенно неожиданно сделал весьма серьезное признание, без которого нам едва ли удалось бы установить факт. Само собой разумеется, что господин Гюльо передал Гоберу, эксперту французского государственного банка, два письма: одно — адресованное господину П., а другое — найденное в шифоньерке Марии Реньо, а также манжеты с надписью «Гастон Геслер», но эксперт не мог признать, что письма и надписи написаны одной и той же рукой. Гобер высказался так: «Пранцини первостепенный каллиграф. Он может варьировать свой почерк до бесконечности, но я не решаюсь утверждать, что письма и надписи написаны им». Виновность Пранцини не подлежала сомнению, в душе мы были твердо убеждены, что он один убийца, но с той минуты, как в гостинице Калье был найден след Геслера, его нужно было разыскать. «Раз заяц поднят, его нужно затравить» — так говорится в старинной народной поговорке. Вместе с тем мы ясно видели, что необъяснимое исчезновение Геслера из отеля Калье будет опасным оружием в руках защитника Пранцини. Было решено во что бы то ни стало разыскать человека, исчезнувшего в день преступления. — Не хотите ли взять на себя это трудное и неблагодарное поручение? — сказал мне господин Тайлор. В то время у меня еще было много самоуверенности и отваги молодости. Я без колебания ответил «да». В тот вечер господин Тайлор прислал мне маленькую записочку, написанную карандашом и сохранившуюся до сих пор в моих старых бумагах. Вот ее содержание: «Мой милейший друг! Приготовьтесь как можно скорее отправиться в Нанси, Кёльн, Вену и пр. Если возможно, выезжайте завтра утром. Маршрут и все распоряжения предоставляю на ваше усмотрение. Преданный Тайлор». Глава 5 Погоня за человеком На следующий день брюссельские газеты принесли романтический рассказ одной американской дамы, некоей госпожи Мак-Дональд. Вот резюме того, что эта дама, покинувшая Париж накануне преступления, рассказала бельгийским журналистам: «Я сопровождала одну американку в Антверпене. Моя приятельница уехала в Америку, а я осталась на несколько дней в Антверпене. С Геслером я повстречалась на площади Верте. Он подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, где находится бюро компании Red Star Line. Заметив, что я с трудом объясняюсь по-французски, мой собеседник заговорил со мной по-немецки. Таким образом я догадалась, что со мной беседует не кто иной, как Геслер. В кафе, куда мы зашли закусить, я за ним наблюдала и заметила, что волосы его выкрашены. Он казался встревоженным и взволнованным. К пиву местного производства он даже не прикоснулся, зато осушил целый графин воды.