Лепин предполагал отправить генерала Кафареля на гауптвахту. Насколько мне помнится, Лепин несколько раз тщетно посылал в Военное министерство, прося предписания об аресте. Ему прислали только наружные приметы генерала Кафареля, когда ему было 24 года! Итак, генерал Кафарель был арестован без письменного приказа… В то время, когда господин Тайлор исполнял это поручение, я был в отсутствии. Возвратясь и узнав о случившемся, я ужаснулся при мысли о последствиях, которые мог иметь подобный арест, совершенный простыми агентами, от которых невозможно требовать надлежащего такта. Во мне проснулось давнишнее уважение к армии, и я вообразил, что достаточно будет какой-нибудь грубости или бестактности со стороны агента, чтобы подтолкнуть генерала на самоубийство. Взяв фиакр, я помчался на улицу Тремуль, на квартиру, занимаемую генералом Кафарелем. Я вздохнул с облегчением только тогда, когда узнал, что генерал уехал с двумя агентами, арестовавшими его, и дело обошлось без всяких инцидентов. На следующий день я сопровождал судебного следователя господина Аталена в квартиру господина Кафареля, где был произведен обыск. Мы захватили большую пачку бумаг, среди которых, однако, не было ни одной компрометирующего свойства. Было ясно, что этот несчастный генерал, прежде всего, стал жертвой дерзких авантюристов. Удивительно, как могли решиться арестовать этого человека, не имея против него серьезных улик и ни одного факта, предусмотренного законом? Я до сих пор еще слышу взволнованный голос его защитника, господина Демана, когда он припоминал перед судом безукоризненное прошлое этого честного солдата, павшего искупительной жертвой политических интриг и честолюбия. Я лично того мнения, — и открыто утверждаю это, — что генерал Кафарель был жертвой случая и политики. Его единственное преступление состояло в том, что он нуждался в деньгах и попал в лапы ловких мошенников, которые вместо того, чтобы ссужать его обещанными суммами, его же обирали. Несчастный обращался к госпоже Лимузен! По своей наивной прямоте и при полном неведении парижских плутней, он считал себя обязанным этой женщине, которая делала вид, что хочет ему помочь! Генерал Кафарель, с которого позорно сняли крест Почетного легиона в камере Консьержери, где он был заключен, бесспорно, оказался одним из тех, которые наиболее пострадали в этой печальной истории. Зато я могу прибавить, что этот человек сумел честно и без шума возобновить свою трудовую жизнь. Я не стану останавливаться на всех подробностях этого первого скандала, повлекшего за собой столь печальные последствия и который был для меня самым тяжелым периодом моей службы в сыскной полиции. Впрочем, эта история еще достаточно жива в памяти всех, и я отмечу только некоторые частные инциденты, сохранившиеся в моих воспоминаниях. Итак, не мне пришлось арестовать госпожу Лимузен. Я вызывал эту женщину к двум часам в сыскное отделение, когда судебный следователь, господин Атален, попросил меня сопровождать его на бульвар Ваграм, чтобы произвести последний обыск у госпожи Лимузен и арестовать ее. Когда мы вошли в квартиру, служанка объявила нам, что ее госпожа уже арестована тремя агентами сыскной полиции. Я был поражен этим неожиданным известием и немедленно послал одного агента за госпожой Лимузен на набережную Орлож. Прибыв, она рассказала мне, что действительно какие-то три господина приехали к ней утром и сказали: — Сударыня, вы знаете, что вас ожидают в сыскном отделении? — Позвольте мне, господа, — ответила она, — отправиться добровольно к господину Горону! — Нет, нет, — возразили таинственные посетители, — карета ожидает вас внизу. Впоследствии оказалось, что госпожа Лимузен была арестована тремя журналистами! Очень возможно, что их фиакр встретился с нашим, в котором судебный следователь, господин Атален, и я ехали на улицу Ваграм. Похитители госпожи назвались и сказали, что они журналисты. Один из них, Эрик Бенар, предложил ей укрыться в его загородном доме. Он хотел мало-помалу выведать от нее все детали и делиться ими с публикой, помещая в своей газете фельетоны захватывающего интереса, точно романы Понсона дю Террайля или Габорио. Легко себе представить, что госпожа Лимузен, хотя и отказалась от этого заманчивого предложения, но, будучи поразительно болтливой, не могла удержаться, чтобы не разболтать массы сенсационных вещей. — У меня опечатали, — говорила она, — письма господ Вильсона, Буланже, Тибодена… Затем она очень охотно дала список лиц, которые были с ней в деловых сношениях. В тот же вечер все так или иначе замешанные в процессе были интервьюированы. В этом деле мне впервые пришлось вести ожесточенную борьбу с журналистами. В конце концов, становилось возмутительно, что нельзя шагу ступить, не встретив репортера! Приезжая к госпоже X. или к господину Z. для обыска, я мог быть наперед уверен, что встречу с полдюжины репортеров с записными книжками в руках, расспрашивающих «моих клиентов». Когда мне пришлось делать обыск в квартире генерала д’Андло, я увидел из окон целую стаю репортеров, расположившихся за столиками соседнего кафе. Во время этого обыска, среди бумаг, не представлявших большой важности, но все же устанавливающих факт, что генерал сильно нуждался в деньгах и пускался в самые странные и рискованные аферы, я нашел хорошенькую шкатулочку, запертую на ключ. Одному из моих агентов, некоему Вербену, удалось ее открыть. В ней оказались кресты и орденские ленты. Тогда Бербен воскликнул с забавным акцентом парижского гавроша: — Патрон, вот, коробочка с образчиками! Теперь я расскажу другой забавный инцидент. Уже в то время осведомлялись относительно людей, принадлежащих к известному кругу общества, — позволяет ли состояние их здоровья перевезти их в арестный дом? Говорили, что генерал д’Андло очень болен. Судебный следователь пригласил с собой доктора Бруарделя, но это светило медицинского мира могло констатировать только то, что больной имел достаточно сил, чтобы бежать. Впоследствии Корнелий Герц причинил гораздо больше хлопот господину Бруарделю! По поводу дела д’Андло мне было приказано провести обыск на улице Цирка у одной наездницы, которая слыла за очень близкую приятельницу бежавшего генерала. Я захватил большую связку писем и бумаг и на этот раз не забыл их опечатать! Я довел свою пунктуальность до того, что потребовал, чтобы эта дама сама приложила свою печать на пакеты. Между тем, спустя несколько дней, она уехала в Америку, а так как без нее нельзя было вскрывать печатей, пришлось оставить их в неприкосновенности… Процесс состоялся, а эти бумаги и поныне, должно быть, еще покоятся в каком-нибудь пыльном углу канцелярии. Отсюда следует, что в полицейском деле не всегда удобно согласовать закон и здравый смысл. Каждый день приносил мне все новые и новые предписания арестов и обысков. По правде сказать, я ничего не понимал в том, как руководится это дело, и с недоумением видел, что некоторые лица тайком раздували этот процесс, печальные последствия которого они публично оплакивали. Наконец, 23 октября над моей головой разразилась буря. Я присутствовал при снятии печатей с бумаг, арестованных мной у госпожи Лимузен, как вдруг услышал ее восклицание: — Здесь недостает всех писем генерала Тибодена и двух писем Вильсона! Так как после обыска я передал все бумаги господину Граньону, теперь отправился к нему, чтобы сообщить о заявлениях госпожи Лимузен. На следующий день я встретился опять с этой дамой у судебного следователя Аталена, и она еще раз настойчиво потребовала свои письма. Я снова отправился к господину Граньону, который сам отвез упомянутые письма господину Буше, генеральному прокурору, Бернару — прокурору республики и Аталену, судебному следователю. Увы, это еще не был конец! На суде, во время разбора дела Кафареля, обнаружилось, что письма, возвращенные господином Граньоном, были переписаны Вильсоном, — следовательно, извлечены из опечатанного пакета, уничтожены и подделаны только в тот день, когда Лимузен их потребовала. В наличности подделки не могло быть сомнения. В 1884 году, — время, когда были написаны эти письма, — бланки палаты имели с правой стороны, вверху листка, клеймо фабрики, расположенное в таком порядке: В. F. К. — Rives. Между тем в 1885 году клеймо изменилось, и его оттискивали посреди листка в следующем виде: Rives В. F. К. Письма Вильсона, написанные в 1884 году, оказались на бумаге, изготовленной в 1885 году. Всем еще памятен скандал, вызванный этим разоблачением, хотя с тех пор прошло более десяти лет. Что касается меня лично, то я никогда не забуду тех неприятностей и передряг, которые я испытал, когда был вызван следственной комиссией, назначенной палатой депутатов. События следовали с ошеломляющей быстротой. Господин Граньон, вызванный следственной комиссией, замкнулся в профессиональной тайне. Он сообщил, что передал военному министру два письма, одно подписанное Алексис, другое — Берже, двумя чиновниками. Они были немедленно исключены со службы. Письма генерала Тибодена отыскали в забытом опечатанном пакете. Оставались письма, подписанные Вильсоном. Вот показания, данные Граньоном перед следственной комиссией: — Я не могу дать вам никаких объяснений. После того, как я сделал заявление президенту Совета министров. Я не должен его повторять, пока не буду освобожден от профессиональной тайны, которая меня связывает. Я говорил о двух письмах, переданных мной генералу Феррону, так как военный министр мне это разрешил. Если правительство мне разрешит, я расскажу обо всем остальном. Мой начальник действовал честно и с достоинством. Правительство же, вместо того, чтобы дать ему разрешение говорить, предложило ему подать в отставку. Граньон отказался это сделать. Тогда господин Фальер уволил его. Но прежде чем покинуть префектуру, господин Граньон совершил один отважный шаг, за который я навсегда сохранил к нему большую признательность. Вечерние газеты напечатали маленькую заметку следующего содержания: «По распоряжению господина Граньона, префекта полиции, помощник начальника сыскной полиции, господин Горой, назначается начальником сыскной полиции вместо господина Тайлора». На следующий день в газетах появилось официальное сообщение об отставке префекта полиции. Передавая управление префектурой своему преемнику, господину Буржуа, Граньон сказал: — Я назначил Горона на пост, который он вполне заслуживает, я принимаю на себя всю ответственность за него. Во всей этой печальной истории с орденами я только свято повиновался моему начальнику. Со своей стороны, он честно и благородно выполнял свой долг, принял на себя ответственность за мои поступки. В то же время он дал суровый урок своим начальникам, которые исключили его со службы. Между поведением префекта полиции и образом действий правительства был такой поразительный контраст, что общественное мнение было возмущено. Читатель не должен ожидать от меня никаких новых разоблачений по поводу исчезновения и появления писем Вильсона, тем более что в точности я не знал ничего, что происходило, а господин Граньон, храня до конца профессиональную тайну, не поверял мне никаких секретов. Единственное, что я могу сказать, так как это мне известно и даже подтверждено свидетельскими показаниями самой госпожи Лимузен, это — что поддельные письма были буквально такого же содержания, как и исчезнувшие. Отсюда следует, что было бы гораздо проще оставить их в портфеле, тем более что они не имели никакого значения, и лицо, подменившее их, сделало глупость.