Сначала она приняла меня с жеманной любезностью и, кокетливо улыбаясь, с поразительной словоохотливостью выложила передо мной весь свой арсенал высоких связей. Я слышал последовательно имена генералов Тибодена, Буланже, Кафареля, д’Андло, многих депутатов и сенаторов. В то же время она представила мне своего мужа. Господин Лимузен, торжественный в своем белом галстуке и черном сюртуке, был бы типичным благородным отцом, однако он казался сильно смущенным и равно ничего не знающим о делах жены. Когда госпожа Лимузен заметила, что ее громкие фразы не производят на меня никакого впечатления, она переменила тактику и заговорила дерзким, насмешливым тоном. — Вы слетите с места, сударь, я даю вам слово… — говорила она с ироническим задором. Я только пожимал плечами и попросил, чтобы она открыла мне все ящики, а главным образом — письменный стол, который стоял посреди комнаты. В нем я нашел письма, которые, несмотря на громкие подписи, показались мне ничего не значащими и банальными, так как я знал по опыту, что повсюду, — как у профессиональных воров, так и у полисменов, — подчас оказываются визитные карточки и письма депутатов. Признаюсь, содержание этих писем нисколько меня не поразило, даже письмо генерала Тибодена по своей наивной простоте мало чем отличалось от посланий, найденных мной у других интриганов в жанре госпожи Лимузен. Я предоставил ей полную свободу изливать свои угрозы и даже брань, отнюдь не думая усугублять ее вину оскорблениями, нанесенными должностному лицу при исполнении им обязанностей. У меня никогда не было привычки взводить еще новые обвинения на тех несчастных, которых мне приходилось арестовывать, за исключением только тех случаев, когда они, в исступлении или по глупости, угрожали мне револьвером. Тогда, чтобы поддержать престиж начальника перед своими агентами, я был вынужден составлять протокол. Тем не менее я все-таки торопился избавиться от этого потока ругательств, лившегося на меня. Я сложил в портфель все бумаги, найденные у госпожи Лимузен, и отнес их к господину Граньону. Признаюсь, в этой поспешности я нарушил одно предписание закона, которое, кстати сказать, очень редко применяется. Закон предписывает занумеровать и составить перечень всех бумаг, захваченных в присутствии обвиняемых или тех лиц, у которых производился обыск. Затем эти бумаги должны быть немедленно опечатаны. На практике полицейскому чиновнику почти невозможно все это выполнить. На это потребовался бы не один, а двадцать или тридцать начальников сыскной полиции, потому что иногда ему приходится делать до двадцати обысков в день. По выходе от госпожи Лимузен, я поспешил доставить господину префекту полиции захваченные бумаги, а также привез к нему агента, который разыграл роль Ланглуа. Господин Граньон и я были того мнения, что эта дерзкая авантюристка познакомит пресловутого Ланглуа с подставными генералами в надежде, что провинциал, не знающий никого в Париже, не заметит ее обмана, самое большее — ее генералы окажутся переодетыми лакеями. Тем не менее мой агент получил приказание отправиться на следующий день к госпоже Лимузен. Со своей стороны, я занял свой вчерашний наблюдательный пост в кафе на бульваре, чтобы следить за различными перипетиями организованных мной розысков. Признаюсь, я был поражен, и мое чувство бывшего офицера оказалось оскорблено, когда я увидел, что из подъезда дома номер 32 вышел не какой-нибудь более или менее экзотический авантюрист, а седой господин, в котором, по его осанке, по седым усам и бородке и по ленточке Почетного легиона в петлицах, нельзя было не признать настоящего военного. Мой агент был удивлен не менее меня, когда госпожа Лимузен представила его не двум, а одному генералу, которого назвала генералом Кафарелем, помощником начальника Генерального штаба в Военном министерстве! Я тотчас же отдал приказание двум агентам проследить за этим генералом. Они проводили его вплоть до дверей Военного министерства, и один из них спросил привратника, кто этот господин, только что вошедший. — Генерал Кафарель, помощник начальника Генерального штаба! — последовал ответ. Я был ошеломлен. Итак, французский генерал лично подтвердил какому-то Ланглуа, что гарантирует обещания госпожи Лимузен! Само собой разумеется, я тотчас же отправился к господину Граньону доложить обо всем случившемся. Префект полиции не хотел верить, что генерал, которого мы видели, был действительно генерал Кафарель. Он дал мне понять, что, может быть, переодетый мошенник, заметив, что за ним следят, был настолько дерзок, что вошел в министерство, а привратник, обманутый сходством, ответил, не рассмотрев его хорошенько. Тем не менее господин Граньон соглашался, что дело очень серьезно, так как (необходимо заметить) в первоначальном доносе был намек, будто госпожа Лимузен намерена продать военные тайны Германии. Как уже известно, впоследствии разъяснилось, что в этом обвинении не было ни одного слова правды. Господин Граньон полагал, что должен, прежде всего, уведомить правительство, и отправился к непосредственному своему начальнику, министру внутренних дел, но так как тот был в отсутствии, то пришлось обратиться к господину Рувье, тогдашнему президенту Совета министров, у которого он и попросил инструкций. Господин Рувье был того мнения, что необходимо послать названного Ланглуа в Военное министерство, чтобы не оставалось никакого сомнения относительно личности генерала Кафареля. По приказанию Граньона, которое я передал моему агенту, тот написал генералу Кафарелю, что обстоятельства заставляют его немедленно уехать из Парижа и что он просит принять его в министерстве, хотя был воскресный день. В тот день, а именно 1 сентября, Ланглуа был принят генералом Кафарелем в кабинете помощника начальника Генерального штаба, и мой агент узнал то самое лицо, которому он был представлен госпожой Лимузен. Кроме того, для большей уверенности и для более тщательного контроля, я послал с ним одного из моих секретарей. На этот раз уже не могло остаться никакого сомнения. Генерал Кафарель был сообщником или неосторожной жертвой интриганки, при обстоятельствах, опасных для национальной безопасности. Во всяком случае, он сделал промах, приняв Ланглуа. По крайней мере, никто не имел права сказать, что агент, посланный мной, был агентом-подстрекателем. Тем не менее, чтобы подвести этот случай под рубрику преступлений, предусмотренных сводом законов — если бы даже со стороны генерала Кафареля было какое-нибудь обещание и если бы он выказал свою солидарность с госпожой Лимузен, — все-таки нужно было, чтобы обещания госпожи Лимузен и генерала не оправдали доверия и потерпевший счел бы себя обманутым. Дело в том, что в своде законов не был предусмотрен подобный случай и не имеется параграфа, определяющего наказание за продажу орденов Почетного легиона. Пришлось до некоторой степени обойти закон и дать делу такое толкование: будто продавец орденов, действуя произвольно, тайно сбывал чужую собственность. Господин Граньон отвез рапорт моего агента и, может быть, даже всю папку с бумагами по этому делу к председателю Совета министров и к генералу Феррону. Впрочем, на этот счет я ничего не знаю достоверно. Мне известно только, что впоследствии мой начальник не пожелал ничего сказать перед следственной комиссией и просил министра внутренних дел освободить его от профессиональной тайны. Но в тот визит Граньон высказал председателю Совета и военному министру, что констатированные факты не должны служить поводом к юридическому преследованию и что, по его мнению, ради чести и достоинства армии, в которой нежелательно подрывать доверие солдата к начальнику, а также для того, чтобы не дать повода к разговорам на публике, что лицо, способное продавать за деньги ордена, может быть способно на нечто худшее, не следует предавать это дело огласке и ограничиться исключением из армии скомпрометированного лица. Рувье присоединился к этому мнению, по вопросам, чтобы у госпожи Лимузен был сделан вторичный обыск. Я возвратился на бульвар Ваграм и, насколько мне помнится, не нашел больше никаких важных бумаг. 5 октября Граньон был вызван в Военное министерство. Здесь генерал Феррон, спросив у него несколько дополнительных сведений, попросил его подождать в соседней комнате, пока он покончит объяснение с генералом Кафарелем. — Господин префект, — сказал министр, возвратившись спустя некоторое время к моему шефу, — мне кажется, виновность очевидна. Вам нет надобности начинать дополнительных розысков, и вы можете нынче вечером уехать в Турин, где собирались посетить международную выставку огнеупорных материалов. Через двадцать четыре часа генерал Кафарель будет арестован… На следующий день генерал Кафарель не был арестован, а два дня спустя появилась сенсационная статья в газете «XIX век», которая сыграла роль искры, брошенной в порох. По поводу этой статьи циркулировала масса фантастических гипотез, но, кажется, наиболее фантастическое объяснение дал сам редактор этой газеты, господин Порталис. В самом деле, кто был виновником разоблачения тайны? Мне кажется, на этот вопрос очень трудно ответить, тем более что при нынешней организации прессы, при тех средствах, которыми располагают большие парижские газеты, почти невозможно скрыть от журналистов начатое полицией расследование какого-нибудь важного дела. В данном случае скандальная история была известна значительному числу лиц. О ней знали все министры, очень многие депутаты и некоторые из моих агентов. При таких условиях почти невозможно, чтобы кто-нибудь не проболтался. Вот та статья, из-за которой, как говорится, весь сыр-бор загорелся. «ПОЧЕТНЫЙ ЛЕГИОН НА АУКЦИОНЕ Некое влиятельное лицо в Военном министерстве, генерал французской армии, с громкой исторической фамилией, содержит лавочку орденов Почетного легиона, не далее, как в стенах здания на улице Сен-Доминик. Красные ленточки котируются там точно ценности из бирж, и стоимость их колеблется от 25 000 до 50 000 франков. Генерал, фамилию которого мне называли, разумеется, действует не один, он располагает многочисленными сообщниками, которые, точно загонщики на охоте, приводят к нему клиентов… Упоминают об одном прусском бароне и одной даме, которая живет недалеко от Триумфальной арки. Кроме того, в этих проделках замешано несколько офицеров и сенаторов наряду с авантюристами, космополитами и прочими. Становится страшно при одной мысли, что планы мобилизации находятся в подобных руках. Кто торгует орденами, может торговать также и тайнами национальной обороны… Увы, быть может, государственная измена уже совершена. Вмешательство правосудия необходимо. Но не странно ли, что в столь важном деле, касающемся чести армии и национальной обороны, Военное министерство и полицейская префектура остаются в бездействии. Может быть, и на этот раз хотят предать молчанию и забвению этот новый скандал? Но отныне общественное мнение уже оповещено. Оно потребует света, полного всестороннего разоблачения. Если в этом скандале замешан сенатор, то это еще не причина, чтобы все дело кануло в воду». В тот же день, в четыре часа пополудни, в префектуру полиции явился комендант Делан, состоящий при Генеральном штабе, и устно передал господину Лепину, главному секретарю, временно замещавшему господина Граньона, находившегося в то время в Турине, приказ генерала Феррона арестовать генерала Кафареля. Несмотря на настойчивую просьбу господина Лепина, комендант не мог оставить ему никакого письменного приказа, никакого распоряжения, одним словом — никакой официальной бумаги. Комендант утверждал только, что приказ об аресте был подписан парижским генерал-губернатором. Само собой разумеется, что господин Лепин не желал принять на себя такой ответственности в отсутствие начальника и поспешил телефонировать в Министерство внутренних дел, прося оттуда инструкций. Главным образом его пугала фактическая трудность задержать генерала Кафареля. Он боялся, что статья в газете «XIX век» предупредила его об опасности и что он уже бежал из Парижа. Вот почему господин Лепин просил разрешения послать циркулярные депеши всем префектам с предписанием арестовать генерала, буде он окажется в каком-нибудь департаменте или на границе. В то же время он вызвал господина Тайлора, который уже оправился от болезни и снова мог занять свой пост, и приказал ему послать агентов для ареста генерала, если им удастся найти его еще в Париже.