Я уже несколько лет был начальником сыскной полиции, когда однажды ко мне привели одного субъекта, пойманного при воровстве в магазинах Лувра. Меня поразило страдальческое выражение его загорелого и усталого лица. Между тем этот человек, пойманный в ту минуту, когда он опускал, кажется, кусок кружев в карман, упрямо отказывался сознаться и даже не хотел указать свое место жительства. Меня всего более поражала его манера выражаться цветистыми, претенциозными фразами, которые в большинстве случаев обличают профессиональных воров… По мере того как он говорил, я всматривался в него, и лицо его показалось мне знакомым. — Ну, довольно, — прервал я его в ту минуту, когда он принялся рассказывать какую-то романтическую историю о своей семье, — это бесполезно, мой милый, потому что я вас узнал. Вы — Лафон, называемый также Лелонг. Тогда несчастный в изнеможении опустился на стул и прошептал: — Я погиб. Лафон рассказал мне о своем бегстве из Кайенны и о бесчисленных мучениях, которые он перенес для того только, чтобы тотчас по возвращении попасться в воровстве в магазинах Лувра. Его рассказ был ужасен. Лафон, бежав с каторжных работ, попал к племени голлиби, которое хотело выдать беглеца, чтобы получить обещанную премию, но он согласился сделаться их рабом. Потом он бежал с этой новой каторги, оказавшейся, если только это возможно, еще более ужасной, чем первая. Почти нагой и не имея другого оружия кроме простого ножа, он долгое время скитался в девственном лесу. Это путешествие было беспрерывной борьбой с дикими зверями, пресмыкающимися и стихиями, одним словом, борьбой не на жизнь, а на смерть. Нужна была энергия, превосходящая обыкновенные человеческие силы, чтобы превозмочь усталость и не лечь под лианами в ожидании смерти. — Но теперь я окончательно погиб, — сказал Лафон, закончив свой рассказ, — если меня отправят обратно, я умру, во второй раз уже нельзя сделать того, что я сделал. Я спросил, почему он, добыв свободу такой дорогой ценой, рискнул так глупо попасться на пустяшном воровстве? — Что делать? — ответил он. — Ведь нужно же жить. У меня нет других ресурсов, кроме воровства. Это была правда. Таков общий закон для всех рыцарей легкой наживы. История Пуссена и Бутоне закончилась чисто театральным эпилогом. Оба были арестованы по доносу их товарищей в окрестностях Монса в тот самый день, когда они собрались жениться и сделаться добрыми буржуа. Один хотел жениться на очень зажиточной фермерше, другой — на прехорошенькой и богатой содержательнице меблированных комнат. Дело не обошлось без обмороков, причем обе невесты чуть не выцарапали глаза жандармам. Знакомясь с преступными подонками общества, я узнавал, насколько было необходимо, парижский свет, его маленькие тайны, его лицемерие, фальшивый энтузиазм и показную мораль. Однажды я был в большом затруднении, когда господин Тайлор поручил мне расследовать дело о предполагаемом похищении одной молодой особы, принадлежавшей к испанской колонии. Говорили, будто эта девушка была схвачена среди белого дня на площади Триумфальной арки, посажена в карету и увезена неизвестно куда. Весь Париж в продолжение нескольких дней сильно интересовался этим романом, который, как и вообще все романы, выдвигал на вид нечто совершенно иное, кроме вопросов чувства. У молодой девушки было большое приданое, которое опекун не хотел выпустить из своих рук и от которого похититель вовсе не желал отказаться. В сущности позиция похитителя была гораздо выгоднее, так как испаночка была очень красива и, очевидно, любила его. В конце концов победа осталась на его стороне, и это вполне справедливо. Я возмущался поведением этого опекуна, который вместо того, чтобы принудить похитителя жениться на девушке, им скомпрометированной, наоборот, всеми силами старался расстроить этот брак. Однако Розина вышла замуж за своего Альмавиву, а Бартоло был посрамлен. Так закончилось дело, давшее мне возможность судить о всемогуществе денег. Пока результат оставался неизвестен, вокруг опекуна толпилась масса людей, всячески поносивших похитителя, но как только брак сделался совершившимся фактом, когда похититель стал законным мужем, он нашел в тех же самых лицах своих горячих приверженцев. Кстати, он сделал блестящую служебную карьеру, и, говорят, молодая испанка очень с ним счастлива. Вскоре после этого я имел случай наблюдать психологию женщины в чисто парижской драме. Один молодой человек, занимавший прекрасное место на одном из заводов в окрестностях Парижа, был найден на дороге с разбитым черепом, а на некотором расстоянии крестьяне поймали его взбесившуюся лошадь. Сначала думали, что это несчастный случай, но вследствие доноса пришлось сделать обыск в квартире покойного, где было найдено письмо, в котором он признавался, что совершил значительные растраты из вверенных ему хозяйских денег, и, не желая пережить позора, решился покончить жизнь самоубийством. «Но, — писал он, — я не желаю компрометировать имя моей семьи и постараюсь придать моей смерти вид несчастного случая». Действительно, несчастный с отчаянной энергией, которой можно только удивляться, довел свой план до конца. У него была лошадь, которая, как ему хорошо было известно, страшно боялась железнодорожных поездов. Он подъехал на ней к месту в ту минуту, когда проходил поезд. Лошадь, конечно, испугалась, понесла и сбросила всадника около каменной стены, о которую он разбил себе голову. Судебное следствие, начатое по этому поводу, обнаружило, что молодой человек растратил 40 000 франков из кассы завода, на котором служил. Но как он их растратил? Было известно, что он имел шикарную любовницу, которая стоила ему очень дорого. Судебный следователь поручил мне арестовать эту особу, которая была актрисой и с успехом играла в одном из городов Южной Франции. Эта была высокая, красивая, хорошо сложенная женщина, улыбка которой имела обворожительную привлекательность. Я узнал ее тотчас же и вспомнил, что уже видел ее у господина Клемана, когда был секретарем при судебных делегациях. В то время она была героиней одной истории, которую я прекрасно помню, так как эта история привела меня к первому знакомству с тайнами парижской жизни. Эта хорошенькая девушка была тогда ученицей консерватории, и один господин, занимавший видный пост в политических сферах, до безумия увлекся ею. Он был очень богат и тем настойчивее ухаживал, чем энергичнее был отпор с ее стороны. Наконец, в один прекрасный день или, вернее, вечер он мог считать себя на верху блаженства. Его заставили подписать вексель на весьма значительную сумму, и прелестная ingenue торжественно обещала поехать с ним обедать в ресторан на левом берегу Сены. Она сдержала слово и во все время обеда была очаровательна, но за десертом, когда влюбленный потребовал возмещения стоимости своих векселей, юная комедиантка очень ловко ускользнула, а вместо нее явилась мамаша, предложившая себя в качестве искупительной жертвы. Однако, когда пришло время расплачиваться по векселям, пыл влюбленного значительно охладел, так что потребовалось вмешательство полицейской префектуры, и господину Клеману пришлось улаживать это дело, основанное, без сомнения, на явном подмене выданного товара. Бывшая ученица консерватории выказывала во всем такие же хищнические аппетиты, она не только разоряла несчастного, покончившего самоубийством, но еще и обманывала его, вот почему молодой человек, после одной бурной сцены, решился умереть. Действительно, продолжительные наблюдения над самоубийцами приводят к тому убеждению, что несчастный в очень редких случаях решается покинуть жизнь вследствие одной какой-нибудь причины… всегда действует совокупность нескольких мотивов… Очень возможно, что несчастный убил бы себя спустя несколько дней, чтобы избежать позора ареста, но он не покончил бы с собой именно в этот день, если бы любимая женщина, ради которой он сделался преступником, цинично не призналась, что ему изменяет, это было последней каплей, переполнившей чашу горечи. Тогда он ясно осознал необходимость немедленного конца. Он велел оседлать лошадь и поехал на смерть… По всей вероятности, сцена, предшествовавшая самоубийству, была особенно бурная, и молодая актриса сама поняла, что зашла слишком далеко, потому что я нашел в квартире самоубийцы письмо, полученное уже тогда, когда он уехал, и которое ему не суждено было прочесть. Вот это письмо: «Мой обожаемый Эдуард, приезжай, я была несправедлива и раскаиваюсь. Прости меня. Мария». Раскаяние оказалось запоздалым. Молодой человек был привезен домой уже мертвым. Арест актрисы был простой формальностью. Было очевидно, что она воспользовалась похищенными деньгами, но так же достоверно, что бедняга, совершивший ради нее кражу, скрывал от нее, каким образом он добывал деньги, которые ей давал. Она очень скоро была выпущена на свободу, и с тех пор я ничего уже о ней не слышал. Эта женщина была до некоторой степени типом, олицетворяющим женскую испорченность и соблазн, на ее опыте я впервые убедился в справедливости старинного определения, над которым так много смеялись: «фатальная женщина». Да, фатальные женщины существуют и доводят до преступлений или смерти несчастных, загипнотизированных их глазами. Глава 7 Дело о продаже орденов. Историческая роль госпожи Лимузен 29 сентября 1887 года Тайлор, по расстроенному здоровью, передал мне бразды управления сыскной полицией. Каждое утро по заведенному порядку я приезжал к префекту полиции. — Я намерен поручить вам очень важную миссию, — сказал мне господин Граньон. — Вчера вечером, — продолжал он, — в исходе двенадцатого часа, когда я занимался в своем кабинете, мне доложили, что какой-то господин желает меня видеть по очень важному делу. При этом мне вручили его карточку. Вот она: «Господин X… директор справочного агентства… улица…» Я приказал ввести этого господина, который извинился, что обеспокоил меня в такой поздний час, и объявил, что считает своим долгом сделать донос по важному делу, касающемуся государственной безопасности. Он утверждает, что некая госпожа Лимузен, живущая на бульваре Ваграм номер 32, занимается шантажом, доставая за деньги ордена, и, что всего важнее, обладает частью планов мобилизации. По словам этого господина, утверждавшего, будто он сам видел эти документы, достаточно будет простого обыска, чтобы захватить бумаги, касающиеся национальной обороны. Доносчик в подтверждение своих слов предложил лично представить госпоже Лимузен полицейского агента под видом богатого фабриканта, который желает получить крест Почетного легиона. Господин X. предсказывал, что эта дама пообещает ему выхлопотать орден за 25 000 франков. — Мы не имеем права пренебрегать этим доносом, — сказал господин Граньон, — тем более, что дело касается национальной обороны. Мне оставалось повиноваться этому приказанию, столь ясно и категорически выраженному, и я просил только префекта дать мне подробные указания относительно образа действий. Было решено, что я буду держаться поблизости дома госпожи Лимузен и, уже смотря по тому, что мне скажет агент, сопровождающий господина X., я сделаю обыск или не сделаю его. Признаюсь, я находил поведение префекта вполне корректным. Что заговорили бы о нем на другой день, если бы доносчик напечатал в газетах, что префект полиции упустил случай задержать шпионку? В сущности, ни Граньон, ни я не особенно верили в возможность продажи орденов, но, во всяком случае, нам казалось, что эта женщина — опасная интриганка, которая, хвастаясь своими связями с влиятельными лицами, может эксплуатировать доверчивых людей, и ее не вредно несколько пообуздать. Господин Граньон вручил мне форменный приказ произвести обыск. Потом, когда я уже уходил, он напомнил мне, сколько неприятностей — и совершенно незаслуженно — ему пришлось вынести по поводу дела Обонеля. Этот чиновник за 250 франков продал газетке «Фигаро» копию с плана мобилизации 17-го корпуса. Полиция, не получив никакого распоряжения от военного министра, не имела права начать преследование Обонеля, между тем оппозиционные газеты напали на господина Граньона за то, что тот допустил побег Обонеля в Бельгию. — Если ваш агент заметит что-нибудь подозрительное, — добавил Граньон, — то, не колеблясь, сделайте обыск. Я не хочу иметь второго дела Обонеля. Я в точности исполнил данное мне предписание. Выбрав из моих агентов человека смышленого и развитого, к тому же по наружности отчасти походившего на провинциального коммерсанта, я дал ему приказание отправиться к госпоже Лимузен в сопровождении господина X. Наш агент должен был назваться господином Ланглуа, негоциантом из Руана. В то же время я и два других агента поместились на террасе маленького кафе на бульваре Ваграм, откуда прекрасно был виден дом номер 32. Прошло часа полтора, прежде чем мой агент вышел из дома госпожи Лимузен и подошел ко мне. Он был один. X. не сопровождал его. Он подробно передал мне весь свой разговор с госпожой Лимузен, которая ответила, что может выхлопотать ему орден Почетного легиона. — Милейший мой Ланглуа, — сказала она, — мне очень легко это сделать, а вам это обойдется всего в 25 000 франков. Наконец, для вашего спокойствия и в виде гарантии, я дам вам расписку, подписанную сенатором генералом д’Андло. Приходите завтра в двенадцать часов, и я познакомлю вас с двумя генералами, которые подтвердят вам все то, что я сказала, так как они оба примут участие в этом деле и получат за комиссию. Мой агент добавил, что с недоумением видел в руках госпожи Лимузен письма на бланках Военного министерства. При таких условиях я не смел медлить и обязан был исполнить в точности приказание начальника. В сопровождении двух агентов, но, конечно, без мнимого Ланглуа, миссия которого еще не была окончена, я вошел в квартиру госпожи Лимузен. Меня встретила худощавая женщина маленького роста, накрашенная и в белокуром парике.